Ответный удар

Глава 1 Распродажа

Высокие окна особняка в Архангельском переулке встречали серое мартовское утро без обычных кружевных занавесей. В пустых комнатах гулко разносились шаги, а пыльные прямоугольники на обоях отмечали места, где еще вчера висели картины.

Я медленно шел по анфиладе, машинально отмечая следы прежней роскоши: вот здесь стояло бюро карельской березы, там была витрина с саксонским фарфором, а в углу находились напольные часы «Мозер» с боем, отмерявшие время трех поколений московских купцов.

Теперь только истертый паркет помнил былое великолепие. В воздухе еще держался легкий запах мастики. Старый Михеич по привычке навел утром последний глянец.

— Леонид Иванович, — в дверях появился щуплый антиквар в потертом пиджаке, нервно протирая пенсне батистовым платком. — Мы закончили оценку мебели. Если вас устроит, то мы можем…

— Давайте бумаги, — я жестом прервал его. Не хотелось выслушивать витиеватые объяснения, почему за гарнитур красного дерева екатерининских времен предлагают треть реальной цены.

С кухни доносились приглушенные всхлипывания. Агафья Петровна, экономка, прощалась с царством медных кастрюль и фаянсовых форм для заливного. Двадцать лет она правила этой кухней, еще при отце.

— Леонид Иванович, — в дверях появился Михеич, по-военному подтянутый даже в этот последний час. — Там из музея приехали, насчет картин и библиотеки.

— Зови.

Музейные работники, три немолодые женщины в одинаковых серых платках, старательно прятали глаза. Они помнили меня еще с тех времен, когда я водил сюда делегации, показывал коллекцию русской живописи.

— Вот здесь опись, — главная протянула листы плотной бумаги с казенными печатями. — Все по декрету о национализации культурных ценностей.

В кабинете надрывно зазвонил телефон. Василий Андреевич Котов, мой старый бухгалтер, педантично подсчитывал выручку от вчерашних продаж.

— Нет, нет, — донесся его голос, — рояль уже продан. И дубовую столовую тоже… Да, и гобелены вчера забрали.

На стене в золоченой раме еще висел последний портрет. Отец в черном сюртуке, с массивной золотой цепью часов на груди. Его пронзительный взгляд словно спрашивал: как ты мог допустить это, сын? Все профукал, все потерял.

— Простите, Леонид Иванович, — рядом бесшумно возник Головачев, бессменный секретарь. — Пришли из банка, за серебро и драгоценности. И товарищ Пузырев интересуется насчет коллекции табакерок.

За окном раздался грохот. Грузчики в кожаных фартуках заносили в фургон рояль «Бехштейн». Инструмент печально вздохнул басами, когда его опускали на попа.

Старый швейцар Михеич, украдкой смахнув слезу, в последний раз протирал до блеска медные ручки парадной двери. Сколько лет он встречал здесь гостей, отворяя тяжелые дубовые створки.

В углу приемной тихо всхлипывала старая экономка Агафья Петровна, прижимая к груди неизменный кружевной передник.

— Идите домой, Агафья Петровна, — я подошел к ней. — Вот, возьмите, это за два месяца вперед, выходное пособие. И рекомендательное письмо.

— Не надо мне, батюшка, — она замотала головой. — Я ведь еще вашего папеньку помню, упокой Господи его душу… Может, когда и пригожусь еще…

— Идите, — мягко повторил я. — Спасибо вам за все.

Из кабинета вышел Котов с раскрытым гроссбухом:

— Леонид Иванович, я подвел итоги. С учетом вчерашних продаж и утренней выручки…

Он замялся, отводя глаза в сторону.

— Сколько? — я знал, что сумма будет неутешительной.

— Четыреста двенадцать тысяч. Минус долги и обязательные платежи… — он перелистнул страницу. — Остается около двухсот пятидесяти.

Я молча кивнул. Двести пятьдесят тысяч, все, что осталось от состояния, которое три поколения Красновых создавали полвека. Даже на один месяц работы завода не хватит.

А в довершение всего — издевательски-вежливое письмо из банка: «В связи с утратой основных активов вынуждены аннулировать вашу кредитную линию».

За окном снова загромыхало. Теперь грузчики выносили столетний буфет карельской березы. В пустых комнатах гулко разносилось эхо их тяжелых шагов.

Я подошел к окну. В сером утреннем свете особняк, еще недавно бывший средоточием деловой и светской жизни, казался осиротевшим и постаревшим. Как и его хозяин, потерявший все в одночасье.

Ничего, думал я, глядя на погрузку вещей, это еще не конец. Они рано празднуют победу. У меня остается главное: знания из будущего и воля к борьбе. А вещи… вещи можно нажить заново.

У парадного подъезда особняка стоял видавший виды, но верный «Бьюик», тщательно отмытый от весенней грязи. Степан, мой верный шофер, в последний раз проверял двигатель, хотя машина исправна, как всегда.

Рядом переминался с ноги на ногу Семен Анатольевич Голиков, известный в Москве перекупщик автомобилей. Его брюшко туго обтягивал щегольской жилет, а в толстых пальцах нервно крутилась пачка червонцев.

— Машина в хорошем состоянии, — глухо произнес Степан, захлопывая капот. — Следил как за своей. Масло меняли вовремя, свечи недавно поставили новые.

— Да-да, — нетерпеливо перебил Голиков. — Но все-таки пробег приличный. Леонид Иванович, так мы договорились? Восемь тысяч, как обсуждали?

Я молча кивнул. «Бьюик» и в лучшие времена не был роскошным автомобилем, а сейчас, после нескольких лет эксплуатации, приходилось соглашаться на любую цену. Деньги нужны срочно.

— Вот, пожалуйста, — Голиков отсчитал купюры, передавая их Котову, который деловито спрятал деньги в потертый портфель.

Степан в последний раз погладил руль:

— Может, хоть напоследок прокатимся, Леонид Иванович? Как в прежние времена.

Я покачал головой. Не хватало еще расчувствоваться на глазах у любопытных соседей, которые уже собрались поглазеть на очередное падение «бывших».

Два помощника Голикова осматривали машину, придирчиво проверяя каждую деталь. Один из них завел двигатель. Старый «Бьюик» отозвался ровным гулом, словно доказывая, что еще послужит новому хозяину.

— Леонид Иванович, — Степан снял фуражку, обнажив начинающую седеть голову. — Позвольте откланяться. Спасибо вам за все.

— Постой, — я достал конверт. — Вот, рекомендательное письмо. И расчет за два месяца вперед. Ты же знаешь, Рыбинский давно звал тебя к себе шофером.

— Не нужно, — он упрямо мотнул головой. — Я к Рыбинскому не пойду. Может… может, еще пригожусь вам?

Я положил руку ему на плечо:

— Иди, Степан. У тебя семья, дети. А я… я как-нибудь справлюсь.

Он все-таки всхлипнул, прижал конверт к груди и быстро зашагал прочь, не оглядываясь.

Голиков сел за руль, и «Бьюик» медленно тронулся с места. Знакомый силуэт растворился в мартовской мороси, увозя с собой еще один кусочек прежней жизни.

Я стоял на крыльце с небольшим чемоданом, в котором умещалось теперь все мое имущество. Старый портфель с документами, пара костюмов, смена белья.

За спиной хлопнула тяжелая дверь парадного. Михеич в последний раз проверял замки. Через час здесь будут новые хозяева, присланные из жилотдела.

С противоположной стороны улицы доносились приглушенные голоса:

— Это который с заводами-то? Ну надо же, как обернулось…

— А давеча с шофером раскатывал…

— Выходит, не все им, буржуям, масленица…

Я расправил плечи и решительно шагнул с крыльца. В конце переулка громыхнул трамвай, разбрызгивая весеннюю слякоть. Начиналась новая жизнь.

Михеич на крыльце вытянулся, как в прежние времена, и взял под козырек:

— Счастливого пути, Леонид Иванович…

Я лишь коротко кивнул в ответ. Сантименты теперь непозволительная роскошь. Начиналась борьба за выживание.

Заводская контора встретила меня привычным стрекотом пишущих машинок и запахом свежих чертежей. В приемной Головачев раскладывал утреннюю почту, старательно делая вид, что не замечает моего потертого костюма и отсутствия автомобиля у подъезда.

— Финансовый отчет готов? — спросил я, проходя в кабинет.

— Да, Василий Андреевич ждет вас.

Котов, как всегда подтянутый, с аккуратно повязанным галстуком, разложил на столе бухгалтерские книги:

— Ситуация сложная, Леонид Иванович. На зарплату рабочим едва хватает. А нужно еще оплатить поставку угля и сырья на следующий месяц.

— Сколько не хватает?

— Тридцать две тысячи, — он снял пенсне и устало потер переносицу. — Даже с учетом продажи автомобиля, все равно не хватит.

— Вычеркивайте мою зарплату и премиальные, — я склонился над цифрами. — И управляющему состава тоже урежьте премии. Производство важнее.

— Но как же вы… — начал было Котов.

— Справлюсь, — отрезал я. — Сейчас самое главное выполнить заказ. Кстати, что там с предложением Скорницкого из кооперативного банка?

— Он готов встретиться сегодня. В семь вечера, в «Метрополе».

Я поморщился. «Метрополь» сейчас мне не по карману, но выбирать не приходится. Скорницкий мог обеспечить кредит под новый заказ.

Весь день я разбирал дела, а вечером отправился на встречу.

Вечерний ресторан сиял огнями. У входа выстроились автомобили — новенькие «Форды» и «Фиаты» нэпманов, представительские «Роллс-Ройсы» дипломатов. Я прошел мимо швейцара, который едва заметно поморщился при виде моего костюма. Он знал меня в лицо, поэтому ничего не сказал.

Скорницкий опаздывал. Пришлось занять место у стойки бара, заказав самый дешевый коньяк. Джаз-банд наигрывал что-то модное, официанты сновали между столиками с подносами.

— Смотрите-ка, кто пожаловал! — раздался за спиной хорошо знакомый голос. — Сам господин Краснов, собственной персоной!

В зеркале за стойкой отразилась массивная фигура Беспалова, директора-распорядителя «Сталь-треста». Рядом с ним щерился в ухмылке Казаков, его заместитель.

Я обернулся, посмотрел на обоих. Как не вовремя.

Аркадий Петрович Беспалов двигался, неспешно, как всегда безупречный в костюме от лучшего московского портного. Высокий, представительный, с идеально уложенными седеющими волосами и холеной бородкой клинышком.

В петлице сверкала крошечная бриллиантовая булавка, его фирменный знак. Двигался он с той особой уверенностью, которую дают не только деньги, но и многолетняя привычка к власти.

Рядом с ним скользил Игорь Владимирович Казаков, его заместитель и «серый кардинал» треста. Худощавый, с тонкими чертами лица и внимательным взглядом светло-серых глаз. На тонких губах играла чуть заметная улыбка.

— Леонид Иванович, какая приятная встреча! — голос Беспалова источал мед. — Позвольте угостить вас чем-нибудь более достойным, чем это пойло, — он едва заметно поморщился, глянув на мой бокал. — Мы тут, знаете ли, как раз отмечаем получение нового военного заказа, — продолжал Беспалов, нарочито громко. — Присоединяйтесь! Ах да, простите, вы же теперь… экономите.

— Говорят, даже особняк пришлось продать, — подхватил Казаков. — Что, трамваем теперь ездите?

Я медленно оглядел обоих.

— Надо же, какое падение, — Беспалов театрально развел руками. — А помнится, еще месяц назад рассуждали о модернизации промышленности… Видимо, не всем дано быть промышленниками.

— Зато в коммуналке весело, — хохотнул Казаков. — Там такие интересные соседи бывают! Особенно у общей уборной по утрам.

Я чувствовал, как немеют пальцы, стиснувшие бокал. Хотелось швырнуть его в лоснящуюся физиономию Беспалова. Или разбить графин о самодовольную рожу Казакова.

Но я заставил себя улыбнуться:

— Благодарю за приглашение, товарищи. Но у меня назначена деловая встреча. А что касается заказов… всякое бывает. Да, действительно, сейчас у меня с ними негусто.

— Какие заказы? — деланно удивился Беспалов. — Ах, вы все еще надеетесь… Ну-ну. Кстати, если нужна работа, у нас как раз освободилось место младшего табельщика. Самое то для бывших… директоров.

Новый взрыв хохота. Я заметил, как некоторые посетители с любопытством оборачиваются на шум.

В этот момент у входа появился Скорницкий, коренастый, с военной выправкой. Я допил коньяк и направился к нему, чувствуя спиной насмешливые взгляды.

— А все-таки жаль машину, — донеслось вслед. — «Бьюик», говорят, хоть и подержанный, но вполне приличный.

Смейтесь, думал я, пожимая руку Скорницкому. Смейтесь, пока можете.

Нужно только немного времени. И денег, которые я надеялся получить от Скорницкого. А пока придется терпеть.

Впрочем, банкир оказался не лучше остальных. Его витиеватые объяснения про «общую финансовую ситуацию» и «временные затруднения с кредитованием» лишь подтвердили: «Сталь-трест» дотянулся и до кооперативных банков.

Я недолго с ним общался, с банкиром. Как только понял, что ничего не светит, распрощался. Вышел на улицу. Отправился на новое место для жилья, где теперь прописался. Там надо появляться хоть иногда.

Весенний вечер встретил промозглым ветром. Я медленно шел по Малой Бронной, где теперь предстояло жить. Старый доходный дом из красного кирпича высился мрачной громадой. Еще год назад здесь снимал комнату мой помощник-чертежник. Кто бы мог подумать, что придется самому искать здесь пристанище.

В подъезде пахло кошками и квашеной капустой. Тусклая лампочка под облупленным потолком едва освещала крутые ступени. На площадке первого этажа громоздилась древняя тележка, замотанная ржавой цепью.

Третий этаж, квартира восемь. Я достал ключ, но дверь распахнулась сама. На пороге возникла необъятная фигура в засаленном халате.

— А, новый жилец! — прогремела хозяйка квартиры Марья Тихоновна. — Проходите, показывать буду порядки наши!

В тесной прихожей громоздились книжные полки, детские санки и чей-то огромный сундук. На стене висело мутное зеркало в облезлой раме.

— Тут у нас общая вешалка, — Марья Тихоновна ткнула пальцем в обшарпанную стойку с крючками. — Свой крючок не забывайте. Вон тот, с номером четыре. И галоши внизу ставьте аккуратно.

Из кухни доносился шум примусов и звон посуды. Там хлопотали две женщины, искоса поглядывая на нового соседа.

— В кухне у каждого своя полка и свой примус, — продолжала хозяйка. — Керосин покупаем по очереди. В уборную и ванную по расписанию. Вам с пяти до шести утра и с девяти до десяти вечера.

Мы прошли по узкому коридору. За одной из дверей надрывно плакал младенец, за другой кто-то азартно спорил о новой пьесе в театре Мейерхольда.

— Вот ваша комната, — Марья Тихоновна толкнула скрипучую дверь. — Бывшая детская купца Колесникова. Потом тут профессор жил, да в прошлом месяце его уплотнили, дали квартиру в новом доме.

Десять квадратных метров, если верить ордеру. Облезлые обои в цветочек, потолок с желтыми разводами от протечек. У окна железная кровать с панцирной сеткой, колченогий стол, продавленное кресло и платяной шкаф с треснувшим зеркалом.

— Вещи-то где? — поинтересовалась хозяйка, оглядывая мой чемодан.

— Все здесь.

Она понимающе хмыкнула:

— Ну-ну… А я-то думала, буржуй какой к нам едет. Говорили, с заводов который…

— Из бывших, — я устало опустился в кресло. — Теперь вот… уплотнился.

— Оно и видно, — Марья Тихоновна покачала головой. — Ладно, располагайтесь. Да, насчет гостей — только до одиннадцати вечера. И никаких это… женщин водить!

Когда она ушла, я подошел к окну. Во дворе-колодце сушилось белье, по карнизу важно расхаживали голуби. Напротив в окнах горел свет. Там жили чужие жизни, такие же тесные и коммунальные.

На столе стояли пустые консервные банки с окурками. Последний привет от прежнего жильца. В углу валялась старая газета «Правда» с передовицей о победах первой пятилетки.

Я достал из чемодана белье, аккуратно развесил в шкафу два костюма. На дне лежала пачка документов. Все, что осталось от прежней жизни. И неожиданно рассмеялся.

Вспомнился роскошный особняк в Архангельском переулке, огромный кабинет с камином, секретарь, почтительно склоняющийся с папкой документов… Как все изменилось за один день.

За стеной загремели кастрюли. Соседи готовили ужин. Пахнуло жареной картошкой и щами.

— Эй, новенький! — в дверь просунулась лохматая голова мальчишки лет двенадцати. — Мамка велела спросить, может, поужинаете с нами? У нас сегодня пирог с капустой!

Я хотел отказаться, но вспомнил, что не ел с утра.

— Спасибо, — кивнул я. — Только дайте минутку переодеться.

Мальчишка исчез. А я вдруг понял, это тоже жизнь. Другая, непривычная, но настоящая. И может быть, именно здесь, в этой коммуналке с ее примусами и очередью в уборную, я лучше пойму тех, для кого работают мои заводы.

Достал из чемодана простую рубашку, критически осмотрел себя в треснувшем зеркале. Ничего, и не такое переживали.

Из кухни снова потянуло пирогами. Пора знакомиться с соседями. В конце концов, кто знает — может, это временное пристанище еще сыграет свою роль в моих планах.