Ответный удар

Глава 4 Тайная лаборатория

Склады Промвоенторга встретили промозглым весенним ветром. Длинные приземистые здания из потемневшего кирпича тянулись вдоль железнодорожной ветки. На путях ржавели несколько товарных вагонов с выцветшими немецкими надписями, еще трофеи Первой мировой.

Я поправил потертый картуз, купленный специально для этого визита. В прежние времена я бы постеснялся показаться в таком виде, но сейчас важнее не привлекать внимания. Степан, в таком же простом картузе и брезентовой куртке, деловито возился с полуторкой, делая вид, что проверяет мотор.

— Василий Игнатьич! — окликнул я сгорбленную фигуру у входа в складской корпус. — Не узнаете?

Старый Прохоров близоруко прищурился, потом просветлел лицом:

— Никак молодой Краснов? Леонид Иванович? А я-то думаю, кто там спрашивал про старое оборудование… — он понизил голос. — Батюшку вашего, Царствие ему Небесное, хорошо помню. Сколько раз выручал меня в трудные времена.

— Вот и я к вам, Василий Игнатьич, может, поможете, как отцу когда-то?

Прохоров огляделся по сторонам:

— Пойдемте-ка в контору, там потолкуем.

В тесной конторке пахло сырой штукатуркой и махоркой. На стене вкривь висела выцветшая схема складского хозяйства, на столе лежали громоздкие конторские книги в потертых коленкоровых переплетах.

— Значит, станки ищете? — Прохоров прикрыл дверь. — И печи термические? Знаю, знаю… У меня тут как раз списывают партию оборудования. С крупповского завода в Эссене, еще в четырнадцатом году купили. Только зачем вам это старье? У вас же на заводе современное все.

— В том и дело, Василий Игнатьич, что заводское оборудование сейчас все под оборонные заказы занято. А тут… — я замялся. — Тут особый случай. Нужно кое-какие эксперименты провести, но тихо, без лишнего шума.

Прохоров понимающе кивнул:

— Ясно-ясно… Что ж, пойдемте, покажу. Только, — он поднял палец, — официально это все в металлолом идет, под списание. По документам — лом черных металлов, не более того.

Мы прошли в дальний угол склада. В пыльном сумраке громоздились станки, укрытые промасленной бумагой. Прохоров сдернул покрытие с одного из них:

— Вот, токарно-винторезный «Круппа». Точность — две сотых миллиметра. Таких уже не делают. А вон там, — он махнул рукой в угол, — термическая печь с регулировкой до градуса. И все на ходу, только почистить да смазать. Качество у немцев дай боже.

Я обошел станок, проверил ходовой винт. Действительно, состояние отличное, только пыль да легкая ржавчина снаружи.

— А это что? — я указал на массивный агрегат у стены.

— О, это особая вещь! Пресс гидравлический, тоже крупповский. Давление двести атмосфер. Знаете, сколько такой стоил до войны?

— Беру, — решительно сказал я. — Все беру. И станки, и печь, и пресс. Сколько?

Прохоров назвал цену. По нынешним временам сущие копейки за такое оборудование. Ведь официально это шло как лом.

— Только вывозить нужно ночью, — предупредил он. — И частями, не все разом. А то внимание привлечем.

— Степан! — позвал я. Бывший шофер возник в дверях как тень. — Организуешь перевозку?

— Сделаем, Леонид Иванович. У меня знакомый в автобазе, даст три полуторки. За ночь управимся.

— Вот и ладно, — Прохоров достал из стола растрепанную ведомость. — Сейчас документы оформим. На подставную фирму, как договаривались?

Я кивнул, разглядывая станки. С таким оборудованием можно делать броню любой сложности. Главное соблюдать конспирацию. Хорошо, что текущие оборонные заказы идут через основной завод, это отведет подозрения.

Когда мы вышли со склада, уже смеркалось. Моросил мелкий дождь.

— Как батюшка ваш, помню, говаривал, — негромко произнес Прохоров на прощание. — Хороший инструмент половина успеха. А уж эти станки… Таких сейчас днем с огнем не сыщешь. Только смотрите, — он понизил голос, — поосторожнее. Времена нынче такие… За каждым станком глаз да глаз нужен.

Я крепко пожал его руку:

— Спасибо, Василий Игнатьич. Век не забуду.

— Ну что вы, — смутился старик. — Это я вашему батюшке… считайте, долг возвращаю.

Мы со Степаном сели в полуторку. Брезентовый верх чуть слышно шелестел под дождем.

— К ночи готовь машины, — распорядился я. — И людей надежных подбери. Чтобы язык за зубами держать умели.

— Все сделаем, Леонид Иванович, — отозвался Степан, заводя мотор. — Не впервой.

Полуторка тронулась, разбрызгивая лужи. В зеркале заднего вида я видел, как Прохоров все еще стоит у ворот, маленький, сгорбленный. Последний из той, прежней жизни, когда слово купца и рукопожатие значили больше любых письменных договоров.

После переговоров со старым отцовским работником я отправился на завод. Вечером снова в потайную лабораторию. Тут уже вовсю кипела работа.

Масляные лампы бросали неровный свет на сводчатые потолки подвала. Величковский, в потертом пиджаке и с неизменным пенсне на цепочке, придирчиво осматривал каждый ящик, который рабочие осторожно спускали по деревянным мосткам.

— Осторожнее с этим! — воскликнул он, когда один из ящиков чуть накренился. — Там микроскоп с апохроматической оптикой. Такой даже в университетской лаборатории не найдете.

Сорокин, закатав рукава рубашки, сам помогал с разгрузкой. Его худое лицо раскраснелось от усилий:

— Николай Александрович, куда ставить спектрометр? У южной стены больше света от окон-продухов.

— Нет-нет, — профессор решительно махнул рукой. — В дальний угол, там вибрации меньше. И обязательно на специальный фундамент, я уже разметил место.

Я наблюдал за разгрузкой, отмечая про себя, как умело Величковский организовал доставку оборудования. Часть приборов «списали» из университетской лаборатории, что-то привезли из Ленинграда под видом устаревших образцов, некоторые инструменты профессор достал через коллег в Германии.

— Леонид Иванович, — Степан подошел с накладной. — Химикаты привезли. Куда разгружать?

— В отдельное помещение, там уже вентиляцию наладили. Профессор, взгляните?

Величковский склонился над списком:

— Так, азотная кислота, царская водка для травления шлифов… Спирт технический… А реактивы для спектрального анализа?

— В тех бутылях, обернутых соломой, — Степан указал на аккуратно упакованные ящики. — Из рижского представительства «Агфы» получили.

За стеной глухо заработал движок электрогенератора. Основное освещение мы пока не подключали, чтобы не привлекать внимания повышенным расходом электричества.

Сорокин уже распаковывал твердомер «Бринелль», протирая металлические части промасленной ветошью:

— Посмотрите, Николай Александрович, шкала до трехсот единиц. Можно будет точно замерять твердость поверхностного слоя брони.

— А вот здесь, — Величковский указал на массивный прибор в углу, — будет установка для испытания на излом. Малая, конечно, но для лабораторных образцов хватит.

Я обошел помещение. Постепенно голые стены подвала превращались в настоящую исследовательскую лабораторию. В одном углу уже стоял длинный стол для подготовки металлографических шлифов, в другом монтировали вытяжной шкаф для работы с реактивами.

— Как думаете, профессор, когда сможем начать?

Величковский снял пенсне, протер стекла батистовым платком:

— Дня три на монтаж и настройку приборов. Еще день на калибровку… — он прищурился. — К концу недели должны запустить. Только вот освещение тут слабенькое.

— Будет освещение, — я кивнул на ящики в углу. — Специальные лампы из Германии, как вы просили. И реостаты для плавной регулировки.

За стеной раздался условный стук, сигнал от наблюдателя. Степан мгновенно погасил фонарь.

— Обход, — шепнул он. — Сторож идет вдоль забора.

Мы замерли в темноте. Через несколько минут снаружи послышались удаляющиеся шаги. Степан снова зажег фонарь.

— Нужно спешить, — Величковский взглянул на карманные часы. — Скоро рассвет, а нам еще монтировать оптическую скамью для калибровки спектрометра.

Сорокин уже раскладывал на столе чертежи, размечая места установки приборов:

— Вот здесь разместим металлографическую лабораторию. Тут — участок механических испытаний. В этом углу — химический анализ.

Я смотрел на этих людей, умудренного опытом профессора, молодого увлеченного инженера, преданного Степана, и дивился, с каким энтузиазмом они работают в темном подвале. Теперь у нас есть все для создания новой брони. Оставалось только правильно использовать эти возможности.

— Ну что ж, — Величковский решительно одернул пиджак. — За работу, господа. Точнее, товарищи, — поправился он с легкой улыбкой. — Наука не терпит промедления.

К утру основное оборудование было расставлено. Оставалось настроить приборы и можно начинать исследования.

Вот только когда я прибыл сюда в очередной раз, то застал печальную картину.

В тусклом свете специальных ламп металлографический микроскоп «Цейс» поблескивал начищенной латунью. Величковский, склонившись над окуляром, рассматривал очередной шлиф.

— Опять не то, — он устало снял пенсне. — Структура неоднородная, видны крупные карбиды. Такая броня будет хрупкой.

Сорокин хмуро разглядывал результаты испытаний:

— И по твердости не выходим на нужные показатели. Максимум двести восемьдесят единиц по Бринеллю, а нам нужно минимум триста двадцать.

Я походил немного рядом, дал пару советов и уехал. Через пару дней вернулся поздно вечером. Остался уже надолго.

Второй час ночи. Лаборатория наполнена раскаленным воздухом от печей.

— Снова трещины! — Сорокин в сердцах отбросил образец. — Уже пятая плавка, а результат тот же.

Величковский склонился над микроскопом:

— Структура нестабильная. Видите эти игольчатые включения? При ударе они станут концентраторами напряжений. Броня рассыплется.

Я подошел к доске с записями:

— Давайте пересмотрим режим охлаждения. Может быть…

Грохот прервал мои слова, на испытательном стенде лопнул очередной образец. Осколки брони разлетелись по защитной камере.

— Вот вам и эксперимент, — мрачно произнес Сорокин, разглядывая изломы. — Хрупкое разрушение. Как я и предполагал.

— Попробуем другой состав, — Величковский быстро писал в лабораторном журнале. — Увеличим содержание марганца, снизим углерод…

Спустя пару дней другой визит.

Тут как раз проходила новая плавка. Раскаленный металл льется в форму. Три часа термообработки.

— Твердость выше, — констатировал Сорокин у твердомера. — Но посмотрите на излом. Не годится.

В ярком свете ламп поверхность разлома блестела крупными кристаллами.

— Черт! — профессор в сердцах стукнул кулаком по столу. — Перегрев при закалке. Зерно выросло до недопустимых размеров. Эта броня не удержит даже простой бронебойный снаряд.

Я наблюдал за их работой, выжидая момент. Нужно, чтобы они сами прочувствовали все тупики традиционного подхода.

Снова плавка. Снова термообработка. Снова неудача.

— Не понимаю, — Сорокин устало опустился на табурет. — Вроде все делаем правильно, по науке. А результат… — он махнул рукой на груду неудачных образцов.

Величковский задумчиво протирал пенсне:

— Возможно, мы идем неверным путем. Пытаемся улучшить существующую технологию, вместо того чтобы найти совершенно новую идею.

И тут я понял — момент настал. В это время я расхаживал по лаборатории, делая вид, что погружен в размышления. На самом деле в голове выстраивалась четкая картина, знания из будущего складывались в конкретную технологию.

— А что если… — я резко остановился. — Что если сделать броню трехслойной?

Величковский поднял глаза:

— Трехслойной? Но это же…

— Слушайте! — я схватил мел и начал быстро писать на грифельной доске. — Внешний слой — высоколегированная сталь. Хром — три процента, никель — два, молибден — один. И добавить ванадий, совсем немного, для измельчения зерна.

Сорокин лихорадочно записывал в блокнот:

— А средний слой?

— Средний делаем вязким, на основе марганцовистой стали. Он будет гасить энергию удара. А внутренний… — я на мгновение как будто задумался, — внутренний снова высокопрочный, но с добавкой титана.

Величковский медленно протер стекла пенсне:

— Невероятно… Это же… это абсолютно новый подход! Но как соединить слои?

— Специальная сварка и диффузионный отжиг, — я продолжал писать формулы. — И особый режим термообработки: закалка внешнего слоя до шестидесяти-шестидесчти двух единиц Роквелла, затем отпуск по сложному графику.

— Позвольте, — профессор вскочил, глаза его загорелись. — Если правильно подобрать температурные режимы, это может сработать. Сорокин, начинайте плавку! Немедленно!

Следующие часы прошли как в лихорадке. Гудели печи, Сорокин колдовал над тиглями, добавляя точно отмеренные порции легирующих элементов. Величковский лично контролировал температуру, не доверяя даже автоматическим самописцам.

К рассвету первые образцы были готовы. Маленькие пластины новой брони поблескивали безукоризненно ровной поверхностью.

— Смотрите! — Величковский отшатнулся от микроскопа. — Невероятная структура! Мелкое зерно, равномерное распределение карбидов… Сорокин, проверьте твердость!

Молодой инженер склонился над твердомером:

— Не может быть… Триста шестьдесят единиц по Бринеллю! А пластичность… — он схватил образец, попытался согнуть. — Не гнется!

— Теперь проверим на удар, — профессор поместил пластину в испытательную машину.

Маятниковый копер с глухим стуком обрушился на образец. На поверхности брони осталась едва заметная вмятина.

— Фантастика, — прошептал Величковский. — Энергия удара… она словно растворяется в среднем слое. А внешний даже не треснул!

— Леонид Иванович, — Сорокин повернулся ко мне. — Как вы это придумали? Это же… это революция в бронировании!

Я пожал плечами:

— Просто логически развил существующие идеи. Главное, что все получилось.

— Получилось? — Величковский поднял на меня взгляд. — Это грандиозный прорыв! Такой брони еще не существовало! Она легче существующих образцов на пятнадцать-двадцать процентов при вдвое большей снарядостойкости!

— Нужно проверить еще один вариант, — я снова взялся за мел. — Что если добавить в внешний слой бор, буквально сотые доли процента?

— Бор? — профессор задумался. — Конечно! Он образует сверхтвердые бориды с железом! Сорокин, давайте готовить новую плавку!

Где-то наверху загремел первый трамвай. Начинался новый день, а мы, забыв о времени, продолжали эксперименты. Из тиглей лилась новая сталь, навстречу новым рекордам и открытиям.

Через несколько часов, глядя на результаты испытаний, Величковский тихо произнес:

— Знаете, Леонид Иванович… За тридцать лет работы в металлургии я не видел ничего подобного. Это не просто новая броня, это новая эра в защите боевых машин.

Он кинулся к шкафу и достал толстую тетрадь в коленкоровом переплете:

— Давайте сравним результаты. Вот данные по существующей броне «Круппа» — пробитие на дистанции сто метров при угле девяносто градусов… — он водил пальцем по строчкам. — Бронебойный снаряд калибра тридцать семь мм пробивает сорокамиллиметровую броню.

— А наша последняя разработка, которую мы внедрили на заводе? — спросил Сорокин, придвигаясь ближе.

— Та, из-за которой вся эта история началась… — профессор перевернул страницу. — При тех же условиях держит шестьдесят пять миллиметров. Это был огромный прорыв, в полтора раза лучше крупповской.

Я взял последний испытанный образец:

— А теперь измерьте эту.

Величковский благоговейно уложил пластину на измерительный стол:

— При той же массе… — он замер, глядя на приборы. — Господа, вы только посмотрите! Эквивалентная стойкость — девяносто миллиметров! Более чем в два раза превосходит крупповскую и в полтора раза нашу последнюю разработку!

— И это еще не все, — Сорокин возбужденно подскочил к доске с графиками. — Смотрите, при косом ударе под углом шестьдесят градусов эффективность еще выше. За счет трехслойной структуры снаряд либо рикошетит, либо застревает во втором слое. Считайте сами — это уже эквивалент сто сорока-сто пятидесяти миллиметров обычной брони!

— Поразительно, — Величковский снял пенсне, протирая его дрожащими руками. — А если учесть, что наша броня на двадцать процентов легче при той же толщине… Леонид Иванович, да с такой защитой наши танки будут неуязвимы для любых существующих противотанковых пушек!

Я довольно кивнул. Броня действительно получилась революционной даже по меркам 1941 года, не говоря уже о 1929-м. Первый этап завершен. Мы создали броню, которой еще не существовало в этом времени. Теперь предстояло наладить ее производство. И еще сохранить все в тайне до решающего момента.