Ответный удар

Глава 12 Саботаж

Утро выдалось промозглым. Апрельский дождь барабанил по карнизам, и даже жарко натопленный кабинет не спасал от неуютного чувства сырости. Я просматривал утреннюю почту, когда в дверь постучал Мышкин.

— Леонид Иванович, есть важные новости, — он прошел к столу, стряхивая капли с потертого кожаного портфеля.

— Что там у «Сталь-треста»? — я отложил бумаги. За последние недели их финансовое положение стремительно ухудшалось после истории со Студенцовым.

Мышкин достал несколько листков, исписанных убористым почерком:

— Докладывают наши люди с Коломенского завода. Третий день стоит мартеновский цех, потому что нет огнеупоров для футеровки печей. А те, что есть, бракованные.

— Любопытно, — я взял листки. — А что с поставками кокса?

— Еще хуже. Последняя партия с Кузбасса застряла где-то на полпути. Якобы проблемы с вагонами. — Мышкин позволил себе легкую улыбку. — Странное совпадение, не находите?

Я пробежал глазами донесения. Картина складывалась интересная. На всех ключевых направлениях у «Сталь-треста» возникали «случайные» затруднения.

— Что с оборудованием?

— Совсем плохо, — Мышкин извлек еще одну бумагу. — Прокатный стан работает вполсилы, износ валков критический. Новые должны были прийти из Германии еще месяц назад, но задержались, — он развел руками.

— Дайте угадаю — проблемы с оплатой?

— Именно. После истории с векселями Студенцова немцы требуют стопроцентную предоплату. А денег у Беспалова нет.

За окном прогрохотал трамвай. Я подошел к окну, глядя на мокрую брусчатку на улице.

— А что военный заказ?

— Сроки горят, — Мышкин понизил голос. — По моим данным, они выполнили едва ли треть объема. И качество хуже некуда, — он многозначительно покачал головой.

— Пора подключать военную приемку, — я вернулся к столу. — Свяжитесь с полковником Лаврищевым. Он старый знакомый отца, человек принципиальный. Пусть организует внеплановую проверку.

— Уже подготовил документы, — Мышкин положил на стол папку с гербовыми бланками. — Только подпись военного представителя нужна.

— Отлично, — я просмотрел бумаги. — Действуем завтра. И еще… пусть наши люди зафиксируют все нарушения технологии. Нам понадобятся неопровержимые доказательства.

Мышкин кивнул и направился к двери. На пороге остановился:

— Да, и еще. Говорят, Пирогов окончательно рассорился с Беспаловым. Собирается увольняться.

— Вот как? — я усмехнулся. — Что ж, возможно, скоро у нас появится новый технический директор.

Когда Мышкин ушел, я еще раз просмотрел донесения. План действовал безупречно.

«Сталь-трест», лишенный оборотных средств, захлебывался в проблемах. Теперь оставалось только грамотно оформить их неспособность выполнить государственный заказ.

За окном дождь усилился, превращая апрельское утро в подобие осеннего ненастья. Но на душе легко — близилась развязка долгой игры.

В мартеновском цехе «Сталь-треста» стоял тяжелый, удушливый жар. Полковник Лаврищев, высокий седой военпред в безупречно отглаженной форме, придирчиво рассматривал показания пирометра «Гартман-Браун» через круглые очки в роговой оправе.

— Температура плавки на сто градусов ниже технологической карты, — он повернулся к сопровождающим. — Объяснения?

Беспалов, непривычно бледный в синем халате поверх дорогого костюма, что-то пробормотал о временных трудностях с поставками кокса. Казаков нервно теребил края блокнота.

— Временные трудности? — Лаврищев сделал пометку в акте. — А это что? — он указал на огнеупорную футеровку печи, где явно виднелись трещины.

— Товарищ полковник, мы уже заказали новые огнеупоры… — начал Казаков.

— Когда? — резко перебил Лаврищев. — По документам последняя поставка была три месяца назад. Печь в аварийном состоянии!

В другом конце цеха с грохотом опрокинулся ковш с шлаком. Сноп искр взметнулся под закопченные фермы крыши. Лаврищев поморщился:

— Идемте в прокатный.

Прокатный цех встретил их надрывным визгом изношенных валков. Полковник сразу направился к станине, где рабочие пытались править очередной лист брони.

— Что это? — он провел пальцем по волнистой поверхности металла. — Где допуски по толщине? Где равномерность проката?

Молодой инженер в промасленной спецовке попытался объяснить:

— Понимаете, валки изношены, а новые…

— Молчать! — Лаврищев достал штангенциркуль. — Отклонение от номинала четыре миллиметра! Это же броня для танков, а не кровельное железо!

Беспалов попытался вмешаться:

— Товарищ полковник, мы уже заказали новое оборудование в Германии…

— Когда прибудет?

— Э… в следующем квартале…

— А следующую партию заказа нужно сдавать через месяц! — Лаврищев захлопнул папку с актом. — В термический!

В термическом отделении их ждал очередной удар. Самописцы «Сименс» показывали хаотические скачки температуры в печах. На столе ОТК громоздились бракованные образцы с трещинами после закалки.

— Это не производство, а издевательство над государственным заказом! — Лаврищев был уже откровенно в ярости. — Где технологическая дисциплина? Где контроль качества?

Беспалов вытирал пот со лба дорогим платком:

— Алексей Михайлович, может быть, мы поговорим в кабинете.

— В кабинете? — полковник развернулся к нему всем корпусом. — Нет уж, давайте договаривать здесь. Я вижу полную неспособность выполнить оборонный заказ. Отсутствие материалов, изношенное оборудование, нарушение технологии по всем переделам!

Он достал из планшета гербовый бланк:

— Вот акт о приостановке приемки продукции. С сегодняшнего дня военная приемка прекращает работу на вашем предприятии.

— Но позвольте… — пролепетал Казаков.

— Не позволю! Я тридцать лет в военной приемке, с японской войны начинал. И такого бардака еще не видел! — Лаврищев махнул рукой сопровождающим. — Все, товарищи. Будем ставить вопрос о пересмотре исполнителя заказа.

Когда военные ушли, Беспалов тяжело опустился на табурет у печи:

— Это конец, — глухо произнес он. — Теперь мы точно потеряем заказ.

В огромном цехе стало неожиданно тихо. Только потрескивали остывающие печи да где-то вдалеке надрывно выла изношенная трансмиссия прокатного стана.

В полутемном кабинете райкома пахло свежей типографской краской и «Герцеговиной Флор», любимыми папиросами Баумана. Я рассматривал акты военной приемки, разложенные на красном сукне стола, пока Карл Янович неторопливо читал отчет Лаврищева.

— М-да, — Бауман снял пенсне, устало потер переносицу. — Развалили завод вчистую. А ведь Серго предупреждал их еще в прошлом месяце.

— Помню, — я улыбнулся, вспомнив тот разговор в кабинете Орджоникидзе. — «Не умеете работать по-новому — научим, не хотите — заставим». Его слова?

— Его, — Бауман тоже усмехнулся. — Кстати, он вчера спрашивал о тебе. Интересовался, как продвигается внедрение системы Гастева.

Я поднял глаза:

— А товарищ Сталин?

— Молчит, — Бауман раскурил новую папиросу. — Но ты же знаешь его метод?

Еще бы не знать. Тогда, после успешных испытаний, Сталин лично распорядился расширить производство. Но сейчас ситуация сложнее — за «Сталь-трестом» стоит Рыков и вся правая оппозиция.

— Что думаешь делать? — Бауман прервал мои размышления.

— Завтра комиссия в ВСНХ. Орджоникидзе будет?

— Будет. И Куйбышев тоже. — Карл Янович подался вперед. — Слушай, а ведь это шанс. Серго давно ищет повод перетряхнуть всю промышленность. Если ты предложишь не просто перехват заказа, а новую систему организации производства, может случиться много больших событий. Полетят головы.

— Думаешь, время пришло? — я задумчиво постучал карандашом по столу. — Все-таки Рыков в Политбюро, его просто так не обойдешь.

— А ты помнишь, что Сталин сказал на недавнем совещании по индустриализации? «Революционер в технике может быть ценнее революционера в политике».

Я кивнул. Тогда, после доклада о новых методах организации труда, Сталин долго расспрашивал о деталях. Особенно его заинтересовала идея соединения системы Гастева с коллективной организацией производства.

— Хорошо, — я поднялся. — Завтра сыграем ва-банк. Тем более что козыри на руках хорошие.

Бауман тоже встал:

— Только учти — Рыков будет биться до конца. У них там целая программа по сохранению частного капитала в промышленности.

— Ничего, — я улыбнулся. — Надо просто показать реальные результаты. А там пусть хоть теорию относительности к делу притягивают.

Уже в дверях Бауман окликнул меня:

— Да, и еще. Серго просил передать, что он поддержит твой план. Но взамен требует полную модернизацию всех заводов объединения. По последнему слову техники.

— Передайте, что мы сделаем. У меня и так готов проект автоматизации производства. С центральной диспетчерской и системой Бонч-Бруевича.

На улице уже стемнело. В свете фонарей поблескивала мокрая брусчатка.

Степан уже ждал с заведенным «Фордом». Пора возвращаться на завод, готовить документы для завтрашнего боя.

Когда за Красновым закрылась дверь, Бауман еще некоторое время стоял у окна, глядя, как черный «Форд» растворяется в сумерках. Затем решительно подошел к телефону:

— Соедините с товарищем Орджоникидзе. Да, я понимаю, что поздно. Скажите, что это Бауман. По срочному вопросу.

Через несколько минут в трубке раздался характерный грузинский акцент:

— Слушаю, Карл. Что у тебя?

— Серго, Краснов только что от меня ушел.

— И как он? — в голосе Орджоникидзе послышалось неподдельное беспокойство.

— Держится. — Бауман помедлил. — Хотя досталось ему крепко. Знаешь, он ведь даже фамильные драгоценности заложил, чтобы рабочим зарплату выплатить.

— Знаю, — Орджоникидзе тяжело вздохнул. — Мне докладывали — особняк продал, в коммуналку переехал. «Бьюик» тоже пришлось сбыть. А ведь это все из-за той истории с авансом.

— Которую «Сталь-трест» так вовремя подстроил, — желчно заметил Бауман. — С подачи товарища Сталина, между прочим.

— Коба должен был проверить его на прочность, — в трубке послышалось шуршание папиросной бумаги. — Сам понимаешь, слишком большие планы на него.

— А то, что человек все нажитое потерял — это ничего?

— Зато теперь мы точно знаем — он не за деньги работает, — Орджоникидзе помолчал. — Другой бы уже давно сдался. А этот… новые цеха запустил, технологию улучшил. Даже в коммуналке продолжал чертежи по ночам рисовать.

Бауман прошелся по кабинету с трубкой в руке:

— Серго, а сейчас что делать будем? Военная приемка «Сталь-трест» закрыла, заказ висит.

— Вот пусть завтра на комиссии и выступит, — в голосе Орджоникидзе появились жесткие нотки. — Только учти — я открыто поддержать пока не смогу. Рыков на дыбы встанет, начнет про правый уклон кричать.

— А товарищ Сталин?

— А Сталин будет молчать и смотреть. Как всегда. — Орджоникидзе хмыкнул. — Хотя… Знаешь, что он мне вчера сказал? Что Краснов этот интересный человек. Даже в коммуналке продолжает промышленность развивать. Такие нам нужны.

— Значит, все-таки есть шанс?

— Шанс есть всегда, Карл. Главное — правильно им воспользоваться. — В трубке что-то зашуршало. — Ладно, завтра увидимся на комиссии. И скажи своим, чтобы документы подготовили как следует. Тут уж или пан, или пропал.

Когда разговор закончился, Бауман еще долго сидел в темнеющем кабинете. За окном зажигались фонари на Красной Пресне, откуда-то доносились гудки паровозов с Белорусского вокзала.

В заводской лаборатории под антикварным складом было непривычно многолюдно для позднего часа. Желтый свет ламп в защитных плафонах отражался от развешанных по стенам чертежей. На длинном столе, заваленном техническими журналами и образцами, мы с Величковским раскладывали документы для завтрашней комиссии.

— Так, давайте еще раз проверим результаты испытаний, — я перебирал графики. — Где данные по пробиваемости новой брони?

Сорокин протянул папку с протоколами:

— Вот, полигонные испытания. Прямое попадание бронебойного снаряда калибра сорок пять миллиметров. Даже трещин нет.

— А технологическая карта?

— Здесь, — Величковский положил передо мной схему. — Полный цикл производства, включая автоматическое управление мартеновскими печами. С учетом системы Бонч-Бруевича для контроля температуры.

Я внимательно просмотрел документы. Все было безупречно — от химического состава стали до схемы организации производства.

— Теперь экономика, — я повернулся к Котову. — Где расчеты себестоимости?

Старый бухгалтер, поблескивая стеклами пенсне, раскрыл неизменный гроссбух:

— При внедрении автоматики снижение затрат на тридцать процентов. Плюс экономия на топливе за счет новой системы загрузки печей. В итоге мы на пятнадцать процентов ниже сметы «Сталь-треста».

— Отлично, — я собрал документы в папку. — Протасов, что с производственными мощностями?

Начальник производственного отдела развернул схему цехов:

— Можем начать хоть завтра. Первая очередь мартеновского уже переоборудована под новую технологию. Прокатный стан после модернизации. Термический полностью автоматизирован.

За стеной глухо прогрохотал поздний товарняк. В лаборатории звякнули колбы на стеллаже.

— А самое главное, — Величковский поднял указательный палец, — у нас есть нечто, чего нет ни у кого. Новая технология закалки с автоматическим контролем температуры. Такого даже немцы еще не делают.

Я посмотрел на часы — почти полночь. До заседания комиссии оставалось меньше десяти часов.

— Хорошо, товарищи. Теперь надо только правильно подать материал. Сначала технические преимущества, потом экономика, и в конце сроки выполнения заказа.

— А Рыков? — тихо спросил Котов. — Он же их поддерживает.

— А мы не с Рыковым воевать будем, — я улыбнулся. — Мы просто покажем, как можно делать лучше, быстрее и дешевле. Против цифр и фактов даже члены Политбюро бессильны.

Сорокин, склонившийся над чертежами, вдруг выпрямился:

— Леонид Иванович, а ведь это не просто заказ. Это…

— Это новая система организации промышленности, — закончил я за него. — Автоматика вместо ручного труда. Научный подход вместо кустарщины. Точный расчет вместо «авось».

В лаборатории повисла тишина. Каждый понимал — завтра решается судьба не только нашего завода, но, возможно, и всей советской индустрии.

— Ладно, — я застегнул портфель. — По домам. Завтра тяжелый день.

Уже в дверях Величковский окликнул меня:

— А знаете, чем все это напоминает? Помните историю с броней? Тогда тоже никто не верил, что можно сделать лучше немецкой. А мы сделали.

Я кивнул. Да, ситуация похожая. Только ставки теперь намного выше.

Степан ждал у черного входа с заведенным «Фордом». Ночная Москва встретила нас пустынными улицами и редкими огнями фонарей.

В небольшой квартире на Маросейке тихо и темно. Я щелкнул выключателем.

Под абажуром настольной лампы медленно проявились знакомые очертания кабинета. Книжные полки вдоль стен, чертежный стол у окна, потертое кожаное кресло. После возвращения из коммуналки это место казалось почти дворцом, хотя и не шло ни в какое сравнение с прежним особняком.

На столе белел конверт. Я сразу узнал почерк Лены, она единственная писала таким летящим, стремительным росчерком. Внутри что-то екнуло, ведь последнее письмо от нее пришло больше месяца назад.

Я возился на кухне с поздним ужином, потом быстро перекусил, вернулся в гостиную, опустился в кресло и надорвал конверт.

«Дорогой Леонид…»

Строчки плыли перед глазами. Я читал о том, как она встретила «удивительного человека», как он понимает ее с полуслова, как они решили пожениться этой осенью… А перед глазами стоял тот вечер в «Метрополе», запах ее духов, легкое прикосновение руки…

Но дальше было что-то еще. Я перевернул страницу:

«…и еще, Леонид, умоляю, будь осторожен. До меня дошли слухи о готовящемся большом военном заказе. Не берись за него! Я знаю, что говорю — это ловушка. Они специально подводят все к тому, чтобы ты взялся за этот заказ. А потом… В общем, я не могу написать больше, но очень прошу — откажись!»

Я отложил письмо. За окном шумела вечерняя Москва, где-то внизу громыхал трамвай. На столе среди чертежей поблескивал бронзовый подсвечник, единственная вещь, которую я сохранил из прежней жизни.

Я рассеянно взял чашку с чаем. Тяжело вздохнул. Может, оно и к лучшему.

Лена птица другого полета. Да и времена сейчас такие сложные. Вон, даже в особняке моем прежнем теперь детский сад устроили. А в гараже — авторемонтную мастерскую. Все меняется.

Я снова перечитал предупреждение в конце письма. Ловушка? Возможно.

Но разве у меня есть выбор? После того удара от «Сталь-треста», после продажи особняка и жизни в коммуналке… Нет, нельзя отступать. Даже если это действительно ловушка.

Я поднялся, чтобы еще раз просмотреть документы к завтрашнему дню. Но сначала подошел к окну.

Напротив, через улицу, темнели корпуса завода. Где-то там, в цехах, уже монтировали новое оборудование. Готовились к заказу, который, возможно, действительно окажется ловушкой.

Письмо Лены осталось лежать на столе. Завтра решится все — и судьба завода, и будущее новой промышленности, и моя собственная судьба. А личное… что ж, видимо, такова цена за право изменить историю.

За окном догорал апрельский вечер. В свете уличных фонарей медленно кружились тополиный пух и недавние любовные мечты.