Панцирь

Глава 4

Память

Я дернулся в сторону голоса, словно пощечину отвесили. Схватился за топор, но, разглядев говорившегося, успокоился.

Улегся обратно.

– Сразу тебя заприметил, – соврал я. – Как только из люка вылез. Это напускная беспечность, ты же все понимаешь.

– Ну-ну, братец, – он ухмылялся.

Расслабился зря.

Между нами восемь шагов по каменной насыпи, льдистым дорожкам и снежному ковру. Там, у скудного костерка, он и сидел.

Дхал.

Я не последний воин Кхунской Империи и это замечательная новость. Радость резанула шаблон и щеки.

Что еще нужно дхалу кроме собрата, способного прикрыть спину? А сейчас и собрата, который поможет понести бремя сгинувшей культуры, поможет исполнить наследство ее задач. Тяжеленых задач. Задач, ломающих хребет.

И перед ним я показался столь беспечным.

Поморщился.

Неприятно, но ничего критичного.

– А дергался тогда почему? – его голос искрился от иронии.

Для него встреча тоже радость, он не скрывал.

На наплечнике три узора власти.

Сложная мысль заблудилась в лабиринтах разума и разбилась. Все что я смог достать из осколков – по узорам сейчас он опаснее, но это очевидно и детёнышу курсуна.

– Не ожидал что у тебя такой голос, – сказал ему. – Думал ты кряхтишь как пес. Ан нет, вполне приличный кхунский говорок.

Он хмыкнул:

– И поэтому, братец, сразу за топор?

– А как иначе? Нервы взвинчены. Любое несоответствие раздражает дхала первого узора сверх всякой меры.

– Тоже, верно, – он со знанием дела кивнул. – Вам каждого чиха шугаться надо, иначе вас недомерков и ветром перешибет.

Мы откровенно дурачились. Видимо после всего – необходимость.

Возле дхала два мертвых опоссума. Наверняка дозорные. Оружия нет: либо не было, либо он уже забрал.

Рубящие и проникающие раны на мордах. Скорей всего нанес их мечом, хотя оружия при нем видно и не было. Скрывал.

Сам боец тощий, чуть выше меня, но я шире в плечах. На нем висел тяжелый плащ из завитушек серого меха. Сжимал палку, с нанизанной пережаренной ящерицей. Уже частично обгрыз.

И где он ее в таком холоде откопал то?

Ответ: там, где проснулся. Под землей. А где еще? В другом месте он бы не пережил крио-тьму, растащили бы на сувениры.

У него не хватало пальцев и глаза. Указательный и средний на левой потерял недавно. Пустая глазница – старая рана. С учетом обстоятельств страшно представить насколько.

Кожа лица и рук серая, как небо, и очевидно это как-то связано. Возможно скулящий хтон у меня в боку защищал и от яда в воздухе, так как сток-пазы аккумуляторов высокого дхала оскорбляли взгляд пустышками.

Сейчас он возможно также оценивающе разглядывал меня. Хотя, с другой стороны, времени у него было на это предостаточно и раньше, пока я беспечно валялся в снегу.

– Тебя изрядно потрепали. Такие же мышки, – он пнул труп дозорного в голову. – Постарались?

– Да.

– Ничего. Старший здесь, рядом. Я заступлюсь если еще из какой норы на тебя мелочёвка напрыгнет.

– Чего умничаешь? Ты вообще серый.

– Наблюдательный какой, – проворковал он.

– И пальцы где-то оставил.

– Сверх-наблюдательный. Крысы объели пока спал.

– И еще ты одноглазый.

– Ладно, божество-наблюдательности, развед-единица, спец. Не будь дитём. Как тебя зовут?

– Танцор.

Он кивнул:

– Я Звездочёт.

– Почему не Одноглазый?

Мне правда интересно.

– Очень смешно. А почему ты, братец, не танцами меня приветствуешь, а хади знает чем? Грубостью и небоеспособным видом.

Пожал плечами:

– Ненавижу танцы.

– Вот видишь. Боевые клички выбираешь не сам.

– А кто?

Он грустно вздохнул:

– Задница моя, братец.

Я вопросительно поднял бровь.

– Да, одни Заключенные Боги знают, – он махнул трёхпалой рукой. – Я, братец, хоть по голове меня пинай, помню крайне мало.

Звездочет указал пальцем на пустую глазницу и поморщился:

– Раньше здесь, братец, стоял зрительный модуль, но прежний я, большой весельчак по части сборов, оближи его лик чумной хади, естественно глаз с собой в Саркофаг решил не брать. Зачем воину два глаза, да? С двумя глазами же не интересно совсем. Умник хренов. Вот можно было бы себе по морде двинуть – двинул бы. Если б толк был.

– А что взял?

Звездочет пожал плечами, нацепив загадочную улыбку, она, к слову, ему шла.

– А тебе все скажи. Кто знает. Но тоже неплохую штуку.

– К чему таинственность?

Он засмеялся:

– Что ж мне, шут растрясись, все секреты сразу перед младшим узором раскрывать? Какой же я тогда Старший?

Выпалил вопрос прежде, чем обдумал слова:

– Легитимируешь старший узор?

Какой-то ритуал?

Память движений и речи пробивается быстрее объяснений.

Интересно.

– Да, естественно, – удивившись, он даже голос повысил. – Ты, братец, против?

Угроза.

Я думал ровно две секунды:

– Нет, Старший.

Безразлично. Командовать или подчиняться. Похоже в этом вопросе гордость хорошенько вымуштрована.

Явно обрадовавшись, он кивнул. Схватка за лидерство в таких условиях с высокой вероятностью закончилась бы гибелью обоих. Разница между третьим и первым узором минимальна; к тому же по случайности его нутро могло весь мёд в панцирь вогнать, тогда без наличия дополнительных модулей все бы упиралось в разницу умений, остаточного опыта и физических состояний. И видит Мать физическое состояние у нас двоих было полным дерьмом.

Звездочет отвлекся на еду. Он с жадностью обгрызал брюхо зажаренной пятнистой ящерки, мы молчали несколько минут. Как закончил он сразу же спросил:

– Гляжу и хтон не разрядил?

– Получается не разрядил.

Все и так очевидно.

Звездочет оттер жир с лица ладонью.

– Я свой уже как три дня уделал. Вот и приходится есть этот ползучие химикаты с хвостиком.

– И как?

– Пойдет. Горчит, но специи, принесенные из прошлой жизни, все что угодно сделают лучше, а уж голодуха, как известно, вообще лучшая приправа всех времен, – он поднес калечную ладонь к костерку. – Гляжу на твое лицо и улыбаюсь. Ничего поделать с собой не могу. Неспроста. Вот точно. Либо ты, жопа такая, знаменитость, либо знакомы мы.

Пожал плечами.

– Наверняка обычная реакция на сородичей. Я тоже порадовался что не последний.

– Нет, братец. Я уже видел других. Они меня только бесили, суки такие, а ты похоже все-таки знакомый.

А вот это новости. Он видел и других.

Пустоши перенаселены.

Нужно тянуть информацию, а то Звездочет находится на своей волне и продолжит бубнить, вгрызаясь в субъективность искаженных впечатлений.

– Что скажешь о других?

Он задумался, минуту молчал.

– Ты уснул что ли?

– Формулировал, – Звездочет назидательно поднял палец, затем поморщился. – Мы реликвия. Древность. Старики, Шершни древности. Местные, что очнулись раньше уже здесь условно-свои. Они увешены оружием и предметами культуры, которые мне не знакомы. Все выглядит неплохо, относительно технологично. Единственное что узнал – панцирь и модули.

На ровном месте драматизировал.

– Узор?

– Восьмой у младшего, старший нес девятый. Но мне бы пушку, и я бы их выстегнул. Хлюпики, – бросил сквозь зубы. – Девицы Поладские. Должно быть из последнего поколения. Оно совсем мягкотелое. Противно. Блевать с этих шанкарских гулей тянет. Короче мир не одичал, как могло показаться. Мы теперь как “старые дети”. Мне ничем не помогли, выжал из них только каплю данных. Недоверчивые, испорченные новым миром, хоть не убили, повезло. Справедливость для них – другое. Адаптированное искажение. Нелепо… Теперь нам надо пытаться угнаться за молодняком, проснувшимся раньше, а то затопчут, признают угрозу или конкурентность, либо придется смириться и сдохнуть в пустошах, что кстати, братец, хочешь не хочешь, но тоже вполне себе актуальный вариант.

Информация обескураживала. Остатки армии распадались на единицы и малые группы. Справедливость для них не аргумент. Это плохо. Могло помешать. А если Справедливость не аргумент, то и перво-цели могли быть для них не так уж и важны. Кто-то делать дело сочтет глупостью, кто-то и вовсе препятствовать будет. Мало ли какая дрянь за эти годы им в черепные чаши натекла.

– Вообще дурно это все, – пробурчал Звездочет.

– Что все?

– Ну все. Все. Идея обнуления. Перезапуск, сокрытие, – дернул плечом. – Ставлю указательный палец левой – все плохо кончится.

– Ты азартен? Игрок?

– Да. Нет. Не уверен. Может быть. Вообще с каждым узором я все больше вспоминаю. У тебя же тоже проблемы с памятью?

– Да. Можно так сказать.

– Большая женщина? – он понимающе улыбнулся.

– Она самая, – и я не смог скрыть мечтательную улыбку.

– Убить Идола?

– Рискну предположить так у всех. Спрашивал у других, тех, что видел?

– Предположение верное. Такие же директивы. Одинаковые для всех.

– Давно ты проснулся?

– Четвертый день.

– Где Саркофаг?

– К югу. Саркофаг вплетен в теперь уже разрушенную башню, в ее основание.

– Странно.

– Видимо что-то со мной не так было при отступлении. Ран получил много или Идол почти сломал. Дойти до Аванпоста я не смог, поэтому там оставили. Так думаю.

– Звучит логично. А как взял новые узоры?

– Возле башни нашел проявление мёда. Все, так сказать, употребил ртом. Знаю не лучший способ, но пробуждение у меня выдалось достаточно бурное, инъектор я поломал в бою.

– Инъектор у каждого есть?

– Конечно.

– Где он?

– Слушай, у тебя же ИИ. От чего ты у него не спросил? – сказал он, указав на мой браслет.

– Чтобы спрашивать надо знать, что спрашивать, а рассказывать все подряд она отказывается.

– Она? – гадливая улыбка. – Дерзкая.

– Какая есть.

Он показал где на панцире инъектор. В полости возле пазов под хтоны. Темная игла из псевдо-сплава и изящный прямоугольник серебристого корпуса.

Звездочет отошел к крючкообразному выступу-возвышению, очевидно собираясь осмотреть окрестности.

Желчь мигнула мне из браслета.

– Чего еще?

– Слушай, бестолочь, я не просто так молчу и выдаю информационный минимум, не по прихоти своей.

– О чем ты?

– Ты сам запретил мне рассказывать многое. Поставил запрет.

– Почему?

– Так уж ты посчитал. Необходимость мол: “я пройду дорогу чистым или умру” – сказал. Не могу знать, что ты там о себе думал, но, судя по нашему положению, вряд ли что-то шибко умное.

Насколько же ты, Танцор, должен был быть уверен в себе?

Дерьмоголовый придурок.

– Плохо, – только и сказал я.

– Хтон садится. Мой треп тратит остатки энергии слишком быстро. На ближайшее время я в полусонном режиме, давай, бестолочь, не теряй меня и ради Справедливости постарайся и не дай нам сдохнуть. Еще я отключу половину функций панциря, чтоб тебе подольше ядом не дышать. Открытые раны теперь будут “обрабатываться” дольше.

– Спи уже. Ворчанием гор не свернешь и делу не поможешь.

Звездочёт окликнул меня:

– Отдыхай. До движения – час.

– Куда идем?

– Начнем охоту на Идола.

***

До того, как мы отправились, я убрал дополнительную защиту: набедренные и наплечные пластины. Теперь те болтались на поясе и периодически от резкого движения ударяли по ноге.

Мы двинулись на север, спустились с горы, а затем шли до самой ночи.

Ничего опасного не встретили. Вонь то усиливалась, то уменьшалась, разок ушла совсем, оставив только запахи подтаявшего снега, свежести и наших немытых тел.

Пустошь и пустошь.

Ржавые хоботы водяных колонок отмечали пройденные пятикилометровые отрезки и обеспечивали нас водой. Я по началу отнесся к ним с опаской, но глядел как жадно пил бегущие капли Звездочёт и уже на третьей колонке сдался. Пусть система фильтрации панциря сама разбирается. По крайней мере, вода из колонок сразу и через несколько часов не убивает – проверено на Звездочете, а что будет дальше удача покажет.

Вначале вышли к степной дороге: рельеф, то поднимался, то опускался. Каменная насыпь всюду вперемешку со снегом. Полдня ушло чтобы уйти от предгорья.

Лишний раз мы не говорили, перекидываясь в редких случаях единичными словами, чаще всего – ругательствами; да и, скорее, не между собой, а так выпускали раздражение в мир.

Спали на камнях, несли дежурство по очереди. Позволили себе потратить на восстановление четыре часа. Даже учитывая возможности дхала маловато. Но я не жаловался, Звездочет так решил исходя из каких-то внутренних размышлений и спрашивать о чем-то дело пустое. Захочет потребует совета.

Конечности по пробуждению ломило. Голова раскалывалась, а холод, казалось, въелся в плоть и кости. Ощущал себя больным и жалким.

Пальцы, уши и лицо я практически не чувствовал. И представлять не хотел, как там воспринимал мир Звездочет, ведь тот давно истратил последний хтон. С другой стороны, у него был плащ, а все что делал панцирь это похоже не давал мне пострадать от обморожений.

По уму то и дело ходил мыслительный скол, и все хотелось счесать с себя неприятную коросту холода. Глупость, конечно. Меня так просто в заблуждение не ввести и себе повреждений я наносить не собирался.

Вторым днем путь вывел нас к заброшенному поселению.

Больше сотни дворов.

И ничего.

Настолько давно поселок мертв, что здания обреченно вросли, стали частью местности, унылыми ногтями рельефа.

Снег закрыл, забил каменную кладку и глиняные части, оставив лишь многообещающую пухлость силуэтов и торчащие оголенные костяки вторых этажей.

Надеялись найти одежду, тряпки, чтобы решить проблему холода. На инструменты, оружие или хтоны, понятное дело, даже не рассчитывали.

Мы откопали входы сначала одной одноэтажки, затем другой; третьим выбрали богатый прежде дом, если судить по костяку, а четвертым решили осмотреть трехэтажное здание.

Бессмысленная трата сил.

Все что можно было разграбить – давно разграбили.

Внутри и щепок от мебели не осталось. Думаю, мародеры даже вбитые гвозди все повыдергивали.

Паркетные эрзац-деревяшки ободрали, оставляя гнилье кусков с краёв, а на смеси камня и земли виднелись вплавленные ржавые и синюшные пятна, сообщающие о древних смертях.

На стенах, особенно в пластинах каменной резьбы, часто можно было наткнуться на сколы от выстрелов и ударов.

Так мы и ушли, ничем не поживившись.

И опять марш.

Теперь мы периодически, слишком часто, передвигались бегом. Зато я вновь почувствовал пальцы ног. Да и вообще стало легче, кровь разогрелась.

На лагерь мы встали раньше, еще вечером.

Я нашел буро-серый костяк грибного хряща в углублении, ямке, между тремя сведенными каменными панелями, Танцор принес три корневых куста, и из всего этого мы сделали хороший костер. У старшего оказались с собой спички.

Звездочёт отдыхал, закрыв глаза.

Спросил, борясь с раздражением:

– Как думаешь – эта эпоха постоянно такое дерьмо или мы пробудились зимой, в самой заднице мира?

Звездочет многозначительно хмыкнул.

Я согрелся. Кровь ударила по шаблону. В голове словно колокол звенел. Жар и игривая щекотка затопили плоть горячей бурей.

Хорошо…

Как говорится, довольствуйся малым.

И так в итоге я задремал.

***

– Проснись, братец, – толкнул Звездочёт. – Смотри.

От костра остались лишь угли.

– Чего еще?

– Гляди, – и указал наверх.

И я глядел.

Небо утратило былые цвета, напиталось темно-фиолетовым, стало практически чёрным.

С левой стороны виднелся тандем лун. Бело-желтые монеты: большая и рядом малая.

С правой стороны проявилась грандиозная корона светящегося диска; всюду щедро рассыпало звезд. Присмотрелся: не россыпь, сложно-структурные построения созвездий.

Оторопел.

А Звездочет томно проговорил:

– Ты, конечно, не помнишь, братец. Гаат – наша планета. Диск – печальная и прекрасная Сигул, – он покачал головой. – Первое чудо мира, проявляется раз в два дня.

Сигул многоцветна. Ледяная, синяя, серебряная, белая; она лениво переливается, свечение курсирует по диску.

Такая красота.

Мы дети Ульев привычны к постоянным пространственным ограничениям. И в этом отношение, задымленное небо тоже являлось ограничением подобного рода. Оно делало функционирование комфортным, своеобразно привычным.

Теперь чувство абсолютной беззащитности вторглось, ударило по шаблону ножом; бездна ворвалась в один сокрушающий шаг. Странная каша ощущений связывала. Нити паники, слабость, вплетенные в тяжелую колонну-хребет благоговения и удушения от навязчивой красоты.

Одна секунда. Вторая. Третья…

Без Улья, пещер, катакомб, Аванпоста, стен, штреков – под прямым бесхитростным взглядом Сигул, я находил себя слабым и голым, неспособным прикрыть Самость внутри шаблона. Обнажен перед исчерпывающим воле-судом Всетворца и перед своими мыслями. И тяжесть текущего положения била тараном в лицо.

Я слаб. Мы ничтожны.

Мы обнуленные, что калечные дети. А Закон смотрит, выцеливает, ждет ошибки, грозит. Преступление делает нас меченными.

Какое преступление ?

Что мы совершили?

И Идол.

Причем здесь он?

На четвертую секунду моды сработали и выбили из сложной эмоциональной взвеси, ставшей моей сутью, благоговение. Затем я потерял способность наслаждаться титанической красотой Сигул. Остался перевязанный в панические нити, неспособный испытывать положительные эмоции по отношению к тяжести представленного чуда. Еще секунда возмущения приоритетами автоматики модов, и они наконец-то соизволили ослабить страх.

Стало легче.

Я вздохнул полной грудью.

Звезды и небо, конечно, красивы, но я чувствовал в них угрозу. Сигул абсолютно прекрасна, но холод и безразличие ее тяжело пережить.

Меня весь этот вид в целом пугал, настораживал, лицо Звездочета же уродовал восторг.

Странный боец, но зато стало понятным почему у него такое прозвище.

– Небеса это для Богов – сказал он, качнув головой.

– Что?

– Да, ничего, братец. Так говорила третий родитель. Я совсем маленький был. Кормила меня историями перед сном. Ее “успокаивающая” болтовня всегда начиналась со слов: “когда-то небеса были только для Богов”. Присказка, после которой я понимал, пора заткнуться и слушать-слушать-слушать, да с открытым ртом, да и желательно не обоссать кровать от страха. Страшное она рассказывала, да, но жуть какое интересное, братец. Другие ругались с ней из-за этого, но из женщин она была самой сильной в Гнезде, а значит пару хуков да кроссов: разбитые носы, синяки на скулах, – и за ней право.

– Расскажешь что-нибудь?

Звездочет улыбнулся:

– Тебе любопытно?

– Конечно.

– Так-то помню только осколки. Но вот тебе такая история, общий сбор многих разломанных сказок; первомиф, – голос его сделался хриплым, он откашлялся. – Я расскажу, как вспомнил и собрал в черепушке своей, братец. Не суди строго. Память поломана.

Из волевого калейдоскопа бездны: фейерверка пустоты, голой силы, зародышей власти и тупоголовой жажды жизни – проявился Всетворец. Он – Порядок, натянутые нервы или, братец, если тебе так будет привычнее – нити стремлений. Всетворец – закон существования, собравший себя сам в правящий кулак организации мира. Безличная нейтральная Воля. Он – суть.

После себя, Всетворец собрал все объекты мира в привычный нам вид. Затем собрал и нас. Мы первые мыслящие. Очнулись, опомнились, жили, размышляли и философствовали. Но первозакон не знал пощады или злобы. Вскоре он собрал под нас и Богов.

Болезненно это было, братец, мучительно. Безумная защитница Парвати, жестокий мертвец Яма, мстительный судья Варуна, высокомерное солнце Сурья, жадный владетель Бхагаван и унижающая разрушительница Шанкара.

Они были выше, они правили, плели Волей, управляли ей напрямую – видели ее разлитую в пространстве, кровь Всетворца, и преобразовывали в силу. Они назвали себя сначала скромно – хозяевами, затем гордо – Тиранами. Началась, будь она проклята, эра Богов.

Нас заперли под землей. Держали в рабстве. Запретили пачкать взглядами небеса, ступать по открытой земле, братец. Запрещали трогать мёд. Должно быть их зависть к первым. И чему, казалось бы, завидовать?

Горе было тем, кто нарушал какой-либо закон. Они не выявляли нарушителей, не копались в муравейниках – то не божье дело – выжигали селения целиком и считали, что в своем праве. Параллельно Боги творили людей, долго и мучительно. Веками разрабатывали и производили, но уж как получилось… В общем, с ними их природа точно делалась мягче, а к нам они стали еще жестче. Мы рабы, вещи. А люди уже добрые слуги, – Звездочет презрительно сплюнул и замолчал.

– И что дальше?

– А дальше мы, копающиеся в тысячах слоях под землей кроты; и всюду производства, производства, производства – тяжесть, зависимость и снующий по ребрам штреков яд. Болезни, токсин, эпидемия мертворожденных, эпидемия рассыпчатых легких, эпидемия за эпидемией, уродливые мутации повсеместны и привычны – любила третий родитель перечислять всяческое тогдашнее да в деталях от чего я потом кошмарами месяцами развлекался.

В общем бесконечные караваны с собранной продукцией шли в Соборы.

А потом начались и жертвы. Да, в Ямы жертвоприношений скидывали сотни кхунов разом. Так ковали Узлы. Все в угоду Тиранам. Мы служили. Ползали на брюхе. Так продолжалось много веков. Мелкие зародыши будущих Ульев, а сверху Твари, создающие правила и меняющие их по желанию левой пятки. Были и “игрушечные” войны между Тиранами, в которых бились наши с нашими же. Так Боги развлекались. Были и не “игрушечные”, когда выжигающая нутро алхимия заливала десятки тысяч километров штреков и туннелей и уничтожала сотни ферм грибплоти, оставляя наших предков наедине с голодом и смертью. В такие времена Соборы содрогались от атак механизм-големов и человеческих слуг. Осады, штурмы, битвы, а на нас проливался весь яд божественной войны. Между собой, братец, такие твари как Тираны, сожги их души Всетворец, ладить, в принципе, не могли.

Продуктом… Нет, грубо как-то, Даром самого темного времени и стала Мать, выкованная в огне бури жертвоприношения Сурьи; из трех тысяч убитых кхунов Мать осталась одна. В центре котла смерти, посреди мертвых родичей, близких и тех, кого знала всю жизнь, собрав в себя все устремления, ненависть, обиду, жажду, а главное Волю. Узел силы вплавился в нее. Плетения Богов больше не могли ей навредить. С этим пришла Эпоха Богоборцев. Мать производила или находила других, таких же как она. Мать учила, правила сопротивлением, убивала, была убита и воспроизводила себя вновь, и опять убивала. Она билась за кхунов. Война длилась больше двух веков. Боги оказались повержены, их сковали и заперли в Саркофаги. Их силу Мать приручила, адаптировала и использовала для насаждения концепта Справедливости, для создания первых шаблонов и определения каст, для переоформления сотворенных Богами Узлов в Купели.

Кхуны и другие смогли выбраться к Небу, Сигул, звездам – освоили мёд, но оказалось поверхность нам уже не так и нужна. Были лишь единицы тех, кто чувствовал себя под солнцем хорошо; за тысячи лет подземье въелось в наше нутро. А время Матери вскоре, как время любого смертного, подошло к концу – после ее смерти началась эра Ульев.

Я не ощущал, что Звездочет произнес хоть слово неправды. Этот общий миф происхождения похоже был мне знаком. Все это соотносилось с эхом эмоций. Мой шаблон на время рассказа словно сковала корона грусти.

Большая женщина, из встроенного видения – Мать или Королева? Симуляция или интеллектуальный слепок ?

– Вон, – он указал в левую сторону небесного купола.

Там звезды выстроились в круг.

– Это Око-Судии. Я не помню почему так называется. Рядом линяя и звездный крючок, видишь, братец?

– Да.

– Это Ружье Авалона. В честь первого Богоборца после Матери. Ее любовник. Управитель тех-корпуса механизм-големов. Чуть правее Крест Стрелка… Был и такой Богоборец. Пятый или шестой. Плохо помню. Лучший и самый быстрый с пистолет-титанами – всегда командовал ротой бойцов быстрого реагирования. Попытки дать ему батальон кхунов – пресекал всяческими выходками, но Мать всегда затыкала им и его бойцами самые тяжелые участки.

Еще правее – звездочки образуют фигурку, то Однорукий. Первый из генералов. Превосходный боец, великий стратег. Чувствовал войну нутром. Погиб, когда сковывали последнюю из богов – Шанкару. Когда она пыталась сбежать, применил прыжковый ранец и навязал дуэль. У него как ты мог догадаться одна рука всего оставалась после всех этих битв, а у нее четыре – да в каждой было по двухцветному мечу. Забавно, одна рука против четырех.

Однорукий дал хим-взводу огнеметчиков и роте Стрелка двенадцать секунд, этого было достаточно. Он был великим мечником и кхуном великой Воли, его пожгли вместе с ней; но Шанкара считай и без этого, судя по ранам, четыре раза генерала убила, только вот ему все равно было. У великих великие корни стремлений и он, не думая, отдал свою жизнь ради исполнения цели четыре или пять раз. Ну там, смотря как считать.

Звездочет все показывал и показывал, говорил и говорил, рассказывал истории про подвиги кхунов и свершения рот, про потери, про жертвы, про трагедии и успехи, про любовь и жгучую злобу – перечислял все созвездия, которые мог вспомнить и в итоге я, убаюканный восторженным голосом собрата и холодным сиянием Сигул, уснул.