За столом в кают-компании комиссар, Котенко и двое краснофлотцев. Открытое комсомольское собрание близится к концу. Впереди всех сидят Гришка и Мишка. Они серьезны и строги.
Подымается Котенко.
— Следующий вопрос, товарищи, о двух наших пионерах. Вы успели узнать их за плавание. Если у них раньше в мозгах заскок вышел, теперь они выздоровели, не заболеют больше, — нет. Можно поручиться за них. На коллективе обсуждали эту ихнюю историю. Решили провести в комсомол. У них заминка была. Комсомольская ячейка завода приостановила прием ребят в комсомол. Бегство их считали дезертирством. Это почти верно. Только теперь ребята искупили свою вину. Накрепко. Вот… у кого что есть про ребят, — говорите.
По кают-компании пронесся гул одобрения.
— Чего ж плохого? Дельные пареньки!
— Как за самих себя!
— Принять!
— Стоят!
— Дать рекомендацию на ячейку.
— Подробную!
— Обязательно!..
Тут поднял руку и попросил слова кок Громыка.
— Прошу слова, пожалуйста, как отвечающий за их… вообще… как командиру и дядьке…
От смеха моряков задрожали абажуры на лампах. Кок раскрыл рот, пытаясь перекричать смех и шум.
— Котенко! Голосуй!
— Известно, что кок про ребят скажет!
— Вынести ему за них благодарность!
— Ура Остапу! Отпуск вне очереди!
— Голосуй, голосуй!
Кок, раскрасневшийся от волнения, плюхнулся на стул, вытирая потное лицо.
— Голосую. Кто за то, чтобы рекомендовать Чернова и Озерина в комсомол, с посылкой рекомендации на ячейку? Руки!
Ребята видели, как поднялись грубые, заскорузлые руки. Видели кругом себя хорошие улыбки на обветренных лицах.
— Без одного воздержавшегося.
Открылась дверь. Вошел посиневший от стужи и свежего ветра вахтенный. Он свистнул в боцманскую будку и хриплым голосом крикнул:
— Чернов и Озерин, на вахту!
Никто, кроме Гришки и Мишки, не обратил на крик никакого внимания.
Собрание продолжалось.
Наверху, на мостике, еле сдерживая раздирающую сердце радость, ребята натягивали дождевики.
Гришка не вытерпел и, лихо заломив руки, пустился в присядку по мокрой палубе.