Плата за молчание

ОСУЖДЕНИЕ ПО КОСВЕННЫМ УЛИКАМ

На полированном столе в зале заседаний мюнстерского суда присяжных лежит череп. Присутствующие смотрят то на него, то на смущенно покашливающего элегантно одетого человека с проседью в волосах, который стоит в трех шагах от стола. Это 58-летний профессор Вальтер Шпехт, в прошлом начальник криминалистического отдела уголовной полиции

Баварии, а с недавнего времени начальник центральной лаборатории ведомства ФРГ, название которого на открытом судебном процессе не может быть упомянуто.

Больше похожий на светского жуира, чем на ученого, профессор криминалистики является, по существу, центром этого сенсационного процесса, начавшегося 3 мая 1961 года и вот уже много дней не сходящего с первых полос западногерманских газет. Три с лишним года назад' экспертное заключение, данное профессором Шпехтом по этому же поводу, легло в основу обвинительного приговора Марии Рорбах и послужило причиной ее осуждения к пожизненному заключению в каторжной тюрьме.

Согласно приговору подсудимая в ночь с 9 на 10 апреля 1957 года с помощью яда усыпила, а затем ударами по голове убила своего мужа Германа Рорбаха. Расчленив после этого труп на пять частей, она завернула их в разорванное шерстяное одеяло и утопила в различных водоемах города. Голову же убитого она сожгла в кухонной плите.

Череп, лежащий сейчас перед присяжными, и привел в конечном итоге к отмене давно вошедшего в законную силу приговора.

Председательствующий доктор Кёстерс, указывая кончиком карандаша на череп, не без иронии спрашивает:

- Ну, господин профессор, вы все еще утверждаете, что подсудимая сожгла эту голову в своей плите?

Симпатичный профессор дрожащей рукой потирает висок, нервно дергает ртом и с раздражением произносит:

- Я вообще не буду больше высказываться по этому вопросу.

Ему нечего больше сказать. В своих многочасовых выступлениях добрая дюжина видных профессоров и докторов, приглашенных защитником подсудимой доктором Гроссом, буквально в пух и прах разнесла экспертное заключение Шпехта, сыгравшее решающую роль на первом процессе. Под конец профессор Генрих Кайзер, руководитель института спектрохимии и прикладной спектроскопии, еще раз, уже не по-научному, зато особенно доходчиво подытожил заключения своих коллег:

- Экспертиза, о которой здесь говорилось, содержит столько ошибок, выдает такое невежество, настолько противоречит основным научным положениям, так грешит против очевидной логики, заполнена столь огромным псевдонаучным балластом, до такой степени некритична в своих в конечном счете роковых выводах, что, с точки зрения подлинной науки, она лишена всякого доказательственного значения. Автор не имеет никакого представления об анализах и методике исследований собственных помощников. Автор не владеет самым элементарным научным языком. Его выражения бессмысленны, непонятны и не имеют ничего общего с принятой в науке терминологией. Автор, по-видимому, вообще не обладает необходимым ученому запасом слов.

Так скандально на глазах у всех опозоренный профессор Шпехт, чья опровергнутая ныне экспертиза была выполнена по заданию прокуратуры и оплачена гонораром в 3500 марок, сказал только:

- Я воздержусь от ответа, но могу сослаться на свою тридцатилетнюю деятельность в качестве эксперта немецких судов.

Западногерманская пресса принялась на другой день громко оплакивать этот позор. Высказывались требования судебной реформы и снижения роли научной экспертизы в решении вопроса о виновности. Корень зла видели в том, что немецкие суды на протяжении тридцати лет прислушивались к заключениям такого шарлатана, как профессор Шпёхт. Но весь этот надолго затянувшийся шум лишь отвлекал внимание от истинных причин судебного скандала.

Нелепо думать, что такой человек, как профессор Шпехт, более десятка лет возглавлявший криминалистический отдел уголовной полиции, в сотнях процессах представлявший интересы прокуратуры, а значит, и государства, руководящий ныне центральной лабораторией сверхсекретного (читай: военного) ведомства ФРГ, не обладает самыми элементарными познаниями в своей отрасли и не владеет даже необходимым запасом слов. Немыслимо, чтобы подобному дилетанту была отведена решающая роль в этом судебном процессе.

Случайно обнаружившийся позорный провал господина Шпехта вскрыл и другой, более скандальный факт: продажность боннских судебных экспертов. Как будет показано ниже, заключение Шпехта было отнюдь не поверхностным. Напротив, он с поразительной последовательностью изобличал обвиняемую. И делалось это по требованию прокуратуры. Марию Рорбах необходимо было осудить за убийство ее мужа, потому что высшие государственные интересы требовали сокрытия действительных убийц.

Что предшествовало этому судебному процессу?

28 марта 1957 года экскаваторщики, работавшие на канале Дортмунд-Эмс, вместе с тиной и илом извлекли на свет раздетый и обезглавленный мужской труп. Он был обвит тонким стальным тросом, на конце которого, видимо с целью более надежного сокрытия следов преступления, была укреплена залитая бетоном английская консервная банка.

Уведомленная о зловещей находке комиссия по расследованию убийств очень быстро установила личность покойного, хотя голова того и по сей день не найдена. За две недели до обнаружения трупа в мюнстерскую полицию было заявлено о бесследном исчезновении 47-летнего строительного подрядчика Эриха Беле. Покойный многократно судился за склонение несовершеннолетних к гомосексуализму, и имевшиеся в полиции отпечатки его пальцев оказались идентичными отпечатками пальцев найденного в канале мертвеца.

Произведенная проверка скоро определила круг лиц, в котором должен был находиться убийца, но где, как тут же выяснилось, искать его не полагалось. Приятели Беле, знавшие о его склонности к гомосексуализму, сообщили, что он постоянно вращался среди неких отличавшихся тем же пороком офицеров расквартированного в Мюнстере полка британской королевской конной артиллерии. Так далеко полномочия мюнстерской уголовной полиции, однако, не простирались, и для проведения дальнейшего расследования пришлось испросить через министерство внутренних дел разрешение британских военных властей.

Этого разрешения мюнстерские сыщики не получили. Только четыре года спустя, когда разразился грандиозный скандал с делом Рорбах, министр внутренних дел ФРГ Шредер на запрос оппозиции сообщил бундестагу, что в интересах британских войск дальнейшее расследование было передано английской военной полиции, поскольку Беле был сотрудником британской службы информации. Однако и английская полиция ничего, к сожалению, не выяснила. Впрочем, по ее мнению, Беле вообще не был убит; просто, будучи пьяным, свалился в канал и угодил головой в гребной винт. Эту версию и преподнес встревоженной оппозиции министр внутренних дел Шредер.

Через две недели после того как мюнстерской комиссии по расследованию убийств пришлось передать все материалы по делу Беле британской военной полиции, был обнаружен новый труп. У Золотого моста на озере Аа под Мюнстером ребята заметили завернутый в кусок одеяла и перетянутый ремнем пакет. Они кликнули сторожа; тот зацепил пакет граблями, вытащил его на берег и, развернув, в ужасе отпрянул: перед ним были торс и руки мужчины. А вскоре один школьник выудил из того же озера другой пакет, тоже завернутый amp; одеяло и содержащий нижнюю часть мужского туловища. Части трупа и куски одеяла подошли друг к другу; голова, так же как у трупа из канала Дортмунд-Эмс, отсутствовала.

Руководитель комиссии по расследованию убийств обер-комиссар уголовной полиции Йохум снова взялся за розыски и снова быстро достиг первого успеха. На сей раз ему помог поясной ремень, которым был перевязан один из пакетов. Убийца или убийцы не знали или не учли привычки своей жертвы расписываться на всех носильных вещах. Написал покойный свое имя и на ремне. Правда, под действием воды сделанная химическим карандашом надпись смазалась, однако семь букв Йохум через лупу разглядел: «Гермбах». Адресное бюро смогло уточнить остальное. В Мюнстере значилось только двое мужчин, в имени и фамилии которых были в таком порядке расположены эти семь букв. Один из них, как выяснилось, за четыре недели до этого умер в возрасте 72 лет, второй - 43-летний маляр - значился проживающим совместно с женой Марией Рорбах на Керссенброкштрассе, 17.

Если мысль о связи между обоими найденными за последние 14 дней трупами до сих пор и не приходила еще в голову обер-комиссару Йорхуму, то после сообщения адресного бюро связь эта стала для него очевидной. Маляр Рорбах был уже известен ему по делу об убийстве Беле как один из интимных друзей склонного к гомосексуализму тайного агента. Недавно Йохум сам допрашивал явно не отличавшегося быстротой соображения и к тому же перепуганного Рорбаха. И тот произнес слова, на которые он не обратил в то время внимания, но которые теперь представлялись весьма важными.

- Если Эриха убили, хотел бы я знать, что теперь будет со мной, - сказал Рорбах и затравленно поглядел на обер-комиссара, точно спрашивая: можете ли вы уберечь меня от этой опасности?

Йохум лишь усмехнулся в ответ, ни секунды не думая, что предчувствие этого человека может так скоро сбыться.

Обер-комиссар все еще размышлял над странным пророчеством, когда машина комиссии по расследованию убийств подъехала к дому № 17 по Керссенброкштрассе.

Дверь квартиры Рорбахов была открыта. Мария Рор-бах спускалась за углем в погреб и сейчас как раз шла оттуда с двумя полными ведрами в руках.

- Вы фрау Рорбах? - обратился к ней Йохум, в то время как двое его помощников, Шнейдер и Гейнце, уже начали первый беглый осмотр маленькой кухни.

Мария Рорбах не выразила особого удивления, когда Йохум без предисловия сунул ей под нос свой полицейский жетон.

Обер-комиссар Йохум не придавал слишком большого значения поиску вещественных доказательств. Его коньком была психология. Он считал, что выражение чувств - испуг на лице, дрожание рук при закуривании сигареты - говорит больше, чем любой след ноги или пальцевый отпечаток. Поэтому сейчас он очень внимательно наблюдал за стоявшей перед ним маленькой, полной женщиной. Но руки ее оставались в покое, а лицо, когда Йохум назвал себя, приняло скорее скучающее, чем испуганное выражение.

- Идемте в квартиру, - только и сказала она, сунув

ему ведро с углем.

С этим ведром в руке несколько опешивший от неожиданности Йохум и последовал за женщиной в кухню.

- Где, собственно, ваш муж? - как можно невиннее спросил он, словно осведомляясь о старом знакомом.

- Работает, - односложно откликнулась она, высыпая уголь в ящик.

- С какого времени он отсутствует?

- С позавчерашнего утра.

- Где же это он работает, что по стольку времени не бывает дома?

Все еще возясь с углем, Мария Рорбах пожала плечами:

- Где-то за городом. У него нет постоянной работы. Малярничает где придется.

Йохум окинул взглядом кухню. На посудном шкафчике лежала аккуратно сложенная газета.

- Вы читали сегодняшнюю газету?

- Некогда было, - она покачала головой и подошла к раковине, чтобы сполоснуть руки. - Что вам, собственно, нужно?

- Есть у вашего мужа какие-нибудь особые приметы на теле. Родимые пятна или еще что-нибудь в таком роде?

Женщина впервые испытующе посмотрела ему в лицо:

- Да, на спине у него рубец. Но почему вы спрашиваете? С ним что-нибудь случилось?

- Ваш муж мертв, фрау Рорбах.

Она посмотрела на него расширенными, недоверчивыми глазами:

- Мертв? Как мертв? Он был совершенно здоров…

- Мы пока ничего точно не знаем. Его труп найден в озере.

- Мертв… Нет! Нет! - С жалобным криком она внезапно кинулась прочь из кухни и через минуту вернулась, ведя за собой мальчика лет четырех.

При виде незнакомцев малыш испуганно прижался к матери. Охватив его одной рукой за плечи, Мария другой нежно провела по его стриженой головке и лишенным всякого выражения голосом сказала:

- Норберт, говорят, наш папочка умер.

Позднее, на первом судебном процессе, обер-комиссар уголовной полиции Йохум так охарактеризовал ее поведение:

- Я могу сказать, что фрау Рорбах очень скупо выразила свои чувства. Она и слезинки не проронила.

Однако в тот момент скупое выражение чувств со стороны фрау Рорбах не показалось Йохуму подозрительным. Он лишь вежливо попросил ее отправиться вместе с ним в полицей-президиум, чтобы в качестве самого близкого покойному человека сообщить необходимые сведения о нем.

В то время, когда Мария Рорбах в мюнстерской комиссии по расследованию убийств рассказывала о своей супружеской жизни с покойным маляром Германом Рорба-хом, не скрыв при этом, что брак их, в сущности, был лишь номинальным и что в последнее время она изменяла мужу с одним сержантом британских оккупационных войск, у витрины одного из универсальных магазинов города толпилось сотни две людей. Здесь были выставлены куски одеяла, в которых нашли части расчлененного трупа. На огромном плакате под заголовком «Убийство!» после изложения подробностей находок на озере Аа полиция обращалась к населению с требованием оказать содействие в раскрытии преступления.

Призыв был услышан немедленно. Еще не закончился первый допрос Марии Рорбах, когда в комиссию по расследованию убийств явилась фрау Матильда Шотт из дома № 12 по Керссенброкштрассе. Она была подругой Марии, но несколько недель назад дружба расстроилась из-за того, что фрау Шотт пустила сплетню об отноше-' ниях между супругами Рорбах.

Явно взволнованная сознанием важности собственных сведений Матильда Шотт вошла в приемную, где Гейнце отстукивал на пишущей машинке отчет о первом посещении квартиры Рорбахов.

- Вы там выставили одеяло от трупа! Мне оно знакомо. Это одеяло, если хотите знать, принадлежит фрау Марии Рорбах из дома № 17 по Керссенброкштрассе!

В первый момент Гейнце был раздосадован тем, как бесцеремонно эта женщина прервала его работу. Он привык, что посетители полиции начинают говорить только тогда, когда их вынуждают. Однако, услышав фамилию Рорбах, он забыл о своем намерении прочитать женщине нотацию. Имя убитого нигде еще не сообщалось, не было его и на плакате. И то, что эта женщина сама назвала его, заставляло серьезно отнестись к ее словам.

- Один момент! Я позову руководителя комиссии по расследованию убийств, - сказал Гейнце, направляясь в соседнюю комнату.

- Выйдите, пожалуйста, - обратился он к Йохуму. - Там одна женщина хочет побеседовать с вами.

- Я сейчас занят. Уладьте это сами.

- Мне думается, у нее важное дело. - Гейнце много значительно указал глазами на сидевшую спиной к нему Марию Рорбах и уже в дверях шепнул Йохуму: - Одеяло принадлежит Рорбахам.

Когда обер-комиссар вернулся к себе, Мария стояла у окна и смотрела на улицу.

- Могу я наконец уйти? - спросила она, оборачиваясь. - Мальчик остался дома один, и у меня еще много дел…

- Пока нет, фрау Рорбах. Сначала мы должны кое-что уточнить. Это время вам придется побыть здесь.

- Что это значит? Не можете же вы держать меня здесь целый день?

В дверь постучали. Вошел полицейский. Йохум приказал:

- Проводите фрау Рорбах в комнату для ожидания.

- Но я не могу ждать, - попыталась протестовать Мария.

Йохум приветливо кивнул ей:

- Это не продлится долго. Через часок вас отпустят.

Прошло больше четырех лет, прежде чем Марию Рорбах отпустили. 51 месяц пришлось ей провести за решетками ожидален мюнстерских полицейских и судебных органов.

Вечерние газеты принесли первые сообщения о найденном на озере Аа трупе. Однако на Керссенброкштрассе было уже известно больше. Фрау Шотт распространила весть об аресте Марии Рорбах за убийство мужа. От этого у людей разыгралась фантазия. Каждый хотел принять участие в деле, каждый внезапно вспоминал что-нибудь подозрительное, никто не желал отстать от Матильды Шотт.

Сотрудникам комиссии по расследованию убийств потребовалось немало бумаги, чтобы запротоколировать показания обитателей улицы.

В присутствии жильцов дома Мария Рорбах избила своего мужа. Она набросилась на него с раскаленным утюгом. В сочельник она, поссорившись с ним, выгнала его на улицу. Она отнимала у него весь заработок, оставляя не больше марки на карманные расходы. При нем у нее целыми днями торчал ее любовник английский солдат Дональд Райан.

Ее лучшие подруги рассказывали:

- Еще ребенком Мария была отдана в приют за воровство. Позднее ее не раз прогоняли с работы за кражи. Она постоянно обманывала своего мужа и изменяла ему.

Кто лжет, изменяет мужу и ворует, тот способен и на убийство. Таково было скороспелое мнение жителей Керссенброкштрассе.

Бесспорно, прошлое многократно судимой за мелкие провинности Марии Рорбах не могло считаться образцом в епископском городе Мюнстере. Рожденная вне брака, она в девятилетнем возрасте попала в приют, хотя и не за воровство, а потому, что ее отчим, пьяница и дебошир, избивал ее мать и развращал Марию.

Выйдя из приюта, Мария нанялась в прислуги. Где бы она ни работала, всюду отмечали ее усердие и аккуратность. Но через несколько месяцев ее отовсюду увольняли, потому что она никогда не могла устоять против приставаний хозяина. На процессе ее бывшие хозяйки показывали, что вместе с ней из дому исчезали мелкие деньги, белье, безделушки.

В 1950 году Мария вышла замуж за бывшего на 16 лет старше ее Германа Рорбаха, умственно несколько отсталого и даже внешне никак не подходившего ей. Совершенно очевидно, что она пошла за него лишь с целью как-то устроить свою жизнь.

Всюду, где жили потом супруги Рорбах, Мария затевала ссоры с домохозяевами и соседями, причем нередко пускала в ход и кулаки. О самом Рорбахе все вспоминали как о добродушном, третируемом женой дурачке, покорном и безответном, желавшем только, чтобы его оставили в покое.

Последние месяцы перед смертью Германа Рорбаха в квартире супругов почти ежедневно бывал английский сержант Райан, а дважды в неделю, получив увольнительную на всю ночь, оставался у них до утра. Рорбах не возражал, он хотел лишь, чтобы эти слишком бросавшиеся в глаза людям визиты не стали правилом.

Соответственным был и принятый в семье Рорбахов лексикон. По словам соседок, Мария называла мужа не иначе как «тупица», «глупый пес», «свинья».

Для гордящихся своим строгим католицизмом мюнстерских обывателей все сказанное являлось достаточным поводом счесть Марию Рорбах мужеубийцей. Кто родился вне брака, воспитывался в приюте, был судим, кто, не имея ни стыда ни совести, предается своим инстинктам, кто по расчету выходит замуж, а потом изменяет мужу с иностранным оккупантом, кто по воскресеньям не посещает церкви и даже не ходит к исповеди, - тот в конце концов становится убийцей.

Таким образом, Керссенброкштрассе изъявила полную готовность быть полезной уголовной полиции.

Хозяин молочной лавки, каждое утро забиравший доставленные с фермы бидоны с молоком, явился к Йохуму, чтобы сообщить, что после той ночи, когда, по предположениям полиции, произошло убийство Германа Рорбаха, он, выйдя на улицу, увидел поднимавшиеся из трубы дома № 17 густые клубы дыма.

Контролер газовой компании, узнав о наблюдениях хозяина молочной лавки, посетил Йохума, чтобы предложить снять показания счетчиков в квартире Рорбахов. Это было сделано, и выяснилось, что со времени предыдущей проверки Мария Рорбах израсходовала газа на 14 кубометров больше, чем за такой же срок в прошлые месяцы. Не напрашивался ли отсюда вывод, что, расчленив труп убитого мужа, Мария сожгла в кухонной плите его голову вместе с бывшей на нем одеждой, а затем огромным количеством горячей воды полностью смыла все следы крови, которых поэтому и не смогли обнаружить сотрудники Йохума?

Мюнстерская уголовная полиция, во всяком случае, сделала такой вывод, да и не могла не сделать его, если желала дальше держать Марию Рорбах в заключении.

Однако важнейшую косвенную улику для обоснования ареста представила некая Эльфрида Мастере, прежде закадычная подруга Марии, а ныне супруга капрала британского королевского конно-артиллерийского полка.

Мария и Эльфрида, в девичестве Доннер, были знакомы еще по приюту в Мариенбурге и после выхода оттуда продолжали дружить. Эльфрида и познакомила позднее Марию с Дональдом Райаном. Но на этом дружба и кончилась, так как красивый Дональд был дружком самой Эльфриды и та слишком поздно заметила, что он отдает предпочтение другой.

Во всем черном явилась Эльфрида к Йохуму и со слезами на глазах сказала:

- Нет, нет, господин комиссар, я до сих пор не могу поверить, что Мария убила своего доброго, преданного Германа ради этого повесы!

Твердой уверенности Эльфриды Мастерс-Доннер в виновности арестованной комиссия по расследованию убийств в то время еще не разделяла, и Йохум с некоторым удивлением спросил:

- Откуда вам, собственно, известно, что фрау Рорбах убила своего мужа?

Эльфрида несколько раз всхлипнула, словно ей трудно было говорить об этом, но затем уже без запинки произнесла:

- Да от нее самой, господин комиссар. Она сама не так давно говорила мне, что убьет Германа.

У Йохума перехватило дыхание:

- Когда она вам это сказала?

- Осенью прошлого года.

- Где? По какому поводу?

- О, без особого повода. Мы сидели на кушетке у нее в кухне и болтали о всякой всячине. Вот тогда она сказала мне и об этом.

Обер-комиссар с сомнением покачал головой.

- Но о намерении совершить убийство ведь не говорят так, как о погоде или о ценах на мясо. Какой-нибудь повод все-таки должен был быть?

- Нет. Она часто до этого говорила, что когда-нибудь отравит мужа.

- Что значит - отравит? Чем же она собиралась его отравить?

- Сильным снотворным, которое она всегда держала в своем кухонном шкафу.

Йохум недоверчиво разглядывал странную подругу Марии Рорбах. В кухонном шкафу арестованной действительно оказалось снотворное, но это были совсем безобидные таблетки, которыми невозможно отравить человека. Да и соседи подтвердили, что страдавший бессонницей Герман Рорбах всегда принимал эти таблетки. Нет, «отравление с помощью снотворного» не укладывалось в версию Йохума.

- Но что она собиралась сделать с трупом? Или об этом она ничего не говорила? Ведь отравление скрыть невозможно.

Эльфрида Мастере самодовольно кивнула:

- Конечно. «Потом я распилю его и вывезу на своем велосипеде» - так она мне сказала.

Это уже больше понравилось Йохуму.

- Вот как! Она, значит, говорила, что распилит труп?

- Слово в слово.

- Неужели она не боялась, что это раскроется? Ведь и распиленный труп легко опознать, если найдут голову.

- Голову? Ее она хотела сжечь. Да, так она мне сказала.

Йохум предостерегающе поднял палец и мягко сказал:

- Но если Мария Рорбах сказала вам, что убьет своего мужа и вы всерьез ей поверили, вас могут наказать за то, что вы об этом не сообщили. Или вы не поверили ей?

На миг Эльфрида Мастере испуганно сжалась, но затем быстро сообразила, что Йохум дает ей путь к отступлению.

- Но Мария так часто говорила это, что я не могла принимать сказанное всерьез, господин комиссар.

Йохум остался доволен. Хотя он сам только что подсказал свидетельнице, что подобную болтовню нельзя принимать всерьез, в протоколе допроса он тут же записал, что свидетельница Мастере слышала, как обвиняемая вполне серьезно и правдоподобно говорила о намерении убить мужа. Слово «правдоподобно» Йохум даже подчеркнул, хотя весь его жизненный опыт отрицал возможность такого детального посвящения кого-либо в планы убийства.

Следственный судья Мюнстера не стал, однако, ломать над этим голову. Он подписал ордер на арест Марии Рорбах по подозрению в коварном убийстве мужа из низменных побуждений.

Через два дня после обнаружения в озере Аа трупа взволнованное население города узнало, что ужасное убийство раскрыто.

«Убийцей оказалась собственная жена, личность без роду и племени и без всяких признаков морали», - с отвращением сообщала пресса и далее указывала мотивы убийства: «Мария Рорбах хотела избавиться от бывшего на 16 лет старше ее солидного и порядочного мужа, чтобы беспрепятственно предаться разгулу».

Добрых мюнетерских граждан это объяснение вполне устраивало. Такая личность не заслуживала жалости; они уже не спрашивали, не раскаялась ли арестованная, не созналась ли она в своем злодеянии. И уж конечно, ни у кого не возникало вопроса, что маляра мог убить кто-то другой.

Пока они ни о чем не будут спрашивать. Это было ясно и обер-комиссару Йохуму, и в первую очередь английской военной полиции, внезапно проявившей живейший интерес к делу. Как только стало известно, что Мария Рорбах убила своего мужа, в штаб оккупационных войск поступило донесение о расследовании Йохума. Там были очень довольны оперативностью немецкой комиссии по расследованию убийств, однако придавали большое значение тому, чтобы общественность как можно скорее узнала о признании обвиняемой или, по крайней мере, о наличии неопровержимых доказательств ее вины.

Позднее, на процессе, защитник подсудимой настойчиво пытался выяснить у обер-комиссара Йохума подробности имевшего место обсуждения. Однако руководитель комиссии по расследованию убийств в этом вопросе был весьма сдержан.

- Британские военные власти, - сказал он, - интересовались делом Рорбаха лишь в той мере, в какой оно могло дать ключ к раскрытию дела Беле. Вот все, что мне известно.

- Ну и как, дали вы британским властям такой ключ? - продолжал настаивать адвокат.

- Не могу сказать, - ответил обер-комиссар, взглядом прося помощи у прокурора. - Я не в курсе дел английских коллег.

- Но вы признаете, что между делом Беле и делом Рорбаха существует связь, что, возможно, оба убийства совершены одним и тем же лицом или одним и тем же

преступным кругом?

Прокурор Розендаль, поддерживавший обвинение на обоих процессах против Марии Рорбах и принимавший также участие в проводимом уголовной полицией расследовании, поспешил на помощь попавшему в затруднительное положение Йохуму.

- Высокий суд! - прервал Розендаль затеянную адвокатом игру в вопросы и ответы. - Мы слушаем здесь дело об убийстве Рорбаха, и ничего больше. Попытки защиты касаться расследований другого дела только затянут процесс. Мы не желаем и не можем заниматься сейчас делом Беле. К чему же тогда эти вопросы? Я предлагаю избавить свидетеля от необходимости касаться дела Беле и связанной с этим деятельности английских полицейских властей.

Суд без долгих дебатов принял предложение прокурора.

В 1957 году обер-комиссару Йохуму победа далась не так легко. Несколько дней он мог удовлетворяться голословным утверждением, будто Мария Рорбах полностью изобличена. Затем, однако, газетные репортеры стали требовать подробностей, да и английские военные власти и прокуратура неизвестно по каким причинам настаивали на неопровержимых доказательствах виновности арестованной.

В глазах публики самым надежным доказательством всегда является признание обвиняемого. А главное - оно избавляет полицию от лишнего труда и хлопот. Опыт подсказывает, что легче всего получить признание сразу же после ареста. Если дать обвиняемому время все продумать и подготовиться, сбить его будет уже очень трудно.

И мюнстерская комиссия по расследованию убийств во что бы то ни стало хотела использовать это самое выгодное для допроса Марии Рорбах время. Вместо того чтобы кропотливо собирать доказательства, полиция решила любой ценой заполучить признание арестованной. Поэтому Йохум поручил допрашивать ее своим самым настойчивым и энергичным молодым помощникам - Шнейдеру и Гейнце.

Один из этих допросов начался в 8 часов утра 17 апреля и закончился только в 6 часов утра 18-го, причем за эти 22 часа Марии Рорбах позволяли лишь наскоро подкрепиться скудным тюремным рационом. И даже в это время ее не оставляли в покое: один из сыщиков продолжал вхолостую неустанно тарахтеть на своей пишущей машинке.

К полуночи Мария Рорбах совершенно обессилела. Упав на колени и пытаясь целовать сапоги сыщиков, она взмолилась:

- Не мучьте меня больше! Не мучьте меня больше!

Допрос, однако, был прекращен только тогда, когда она, забившись в угол, опустилась на пол, закрыла голову руками и вообще перестала отвечать на вопросы.

Получить признание Марии Рорбах так и не удалось. Сколько ни пытали ее такими же повторными допросами, сколько ни мучили, она упорно снова и снова твердила, что не убивала своего мужа.

Комиссия по расследованию убийств находилась в безвыходном положении. Но тут на помощь ей пришел прокурор Розендаль, поручивший надежнейшему из криминалистов ФРГ - профессору Вальтеру Шпехту - изобличить обвиняемую.

За гонорар в 3500 марок тогдашний начальник криминалистического отдела уголовной полиции Баварии составил по косвенным уликам экспертов заключение, которое не имеет себе равных во всей истории криминалистики и заставило бы побледнеть от зависти авторов самых фантастических детективных романов. С помощью фотометрии, спектрального анализа и в высшей степени сложного ультразвукового исследования светило науки Шпехт извлек из кишечника и легких убитого, из щелей в полу и из печной трубы рорбаховской кухни недостающие доказательства виновности Марии Рорбах в убийстве.

Согласно изложенному на 350 страницах заключению профессора Шпехта, обвиняемая на протяжении четверти года безуспешно пыталась извести мужа целиопастой - препаратом для травли крыс. Эти сведения Шпехт почерпнул из тканей расчлененного трупа, обнаружив в них сульфат таллия (одну из составных частей целиопасты).

Правда, в квартире Рорбахов не нашли следов этого препарата, как не было и свидетелей того, что Мария Рорбах когда-либо его покупала. Но зато необыкновенно находчивый профессор Шпехт обнаружил присутствие сульфата таллия в печной саже, причем в разной концентрации в отдельных слоях. Из этого он вывел заключение, что Мария Рорбах тайком раздобыла целиопасту и длительное время, примерно около четверти года, подсыпала ее в пишу мужу. Так как с целью предотвращения подобных покушений в целиопасту прибавляют специальное вещество, благодаря которому любой пищевой продукт в соединении с этой пастой окрашивается в голубой цвет, Шпехту пришлось найти в кишечнике покойного Германа Рорбаха и так называемые звездные волоски, содержащиеся только в настое цветка мальвы. Поскольку же данный настой и сам голубого цвета, в него легко незаметно подмешать целиопасту.

Цепь почти замкнулась. Сначала обвиняемая поила мужа настоем с примесью целиопасты. Но уморить его таким способом не удалось, и она прибегла к грубой силе, после чего расчленила труп и сожгла в кухонной плите голову своей жертвы. Доказательство - наличие в саже сульфата таллия. Для тех, кто и после этого продолжал бы еще сомневаться, Шпехт выудил из сажи следы брома, серебра и ртути, которые якобы были от расплавленного зубного протеза убитого. В довершение всего профессор нашел несколько человеческих волос, причем часть их даже была расплющена, что, как предусмотрительно объяснил Шпехт, могло явиться следствием ударов, нанесенных по голове жертвы.

И все же одного звена в этой цепи косвенных улик не хватало. Если Мария Рорбах расчленила труп в кухне, значит, там должны были остаться следы крови. Но комиссия по расследованию убийств безуспешно искала их с помощью всех известных науке средств, выявляющих кровь даже в самых ничтожных количествах. Версия, выдвинутая контролером газовой компании, будто Мария Рорбах не пожалела кипятка, чтобы смыть всю кровь, с научной точки зрения не выдерживала критики. Горячая вода способствует свертыванию крови и консервирует ее на долгие годы, а вовсе не удаляет.

Поэтому прилежный профессор Шпехт снова взялся за работу и исследовал кухонный пол с помощью кварцевой лампы. Ему потребовалось на это целых две недели, но в конце концов он нашел одну доску, в соскобе с которой определил кровь нулевой группы. Но тут возникла новая трудность: нулевая группа крови была как у убитого, так и у его жены. Скажи теперь Мария Рорбах, что у нее, к примеру, шла носом кровь - и вся работа оказалась бы напрасной. Действительно, известие о найденных в ее кухне следах крови не произвело на арестованную ни малейшего впечатления.

- Очень возможно, - сказала она. - В прошлом году у меня случился выкидыш в кухне. Мой врач может вам это подтвердить.

Но такое объяснение удовлетворило бы разве что нетерпеливого обер-комиссара Йохума, но никак не профессора Шпехта. В своей мюнхенской лаборатории он подверг извлеченную из кухонного пола доску специальному исследованию, результаты которого явились своего рода революцией для всей судебной медицины. Из крохотных сгусточков крови Шпехт выделил титан, барий, свинец и другие химические элементы, входящие в состав малярных красок. А так как Герман Рорбах, будучи маляром, постоянно соприкасался с красками, очевидно, их элементы до известной степени проникли в его плоть и кровь.

Можно ли было после этого еще сомневаться, что труп Германа Рорбаха был расчленен в кухне его собственной квартиры? Ведь профессор Шпехт сумел по крови определить не только ее группу, но и род занятий человека! Значение этого открытия для судебной медицины и криминалистики невозможно переоценить. Впредь профессиональную принадлежность убитого будут узнавать по одному лишь следу крови! Право же, профессор Шпехт с лихвой заслужил свои 3500 марок. Агата Кристи уплатила бы ему за идею вдесятеро больше.

При столь внушительных научных доказательствах общественное мнение вынесло Марии Рорбах свой приговор еще прежде, чем начался судебный процесс. Газеты со всеми подробностями публиковали результаты исследований профессора Шпехта. Прокурор Розендаль, вопреки всем существующим правилам, уже за несколько дней до процесса передал репортерам выдержки из обвинительного заключения, основанного, в сущности, на тех же данных Шпехта. Более сотни свидетелей обвинения, знающие уже из газет, какое чудовищное преступление совершила подсудимая, переступили порог зала суда с твердым намерением внести свою лепту в дело возмездия.

19 апреля 1958 года мюнстерский суд присяжных под председательством советника окружного суда доктора Хойкампа вынес затравленной, неспособной больше сопротивляться Марии Рорбах желанный для всех приговор: виновна в мужеубийстве, осуждается к пожизненному заключению в каторжной тюрьме!

Однако уже тогда, хотя никто еще не подозревал о разыгравшемся за кулисами судебного процесса спектакле, в западногерманской печати раздавались отдельные голоса, озабоченные осуждением Марии Рорбах и наводившие на мысль, что дело здесь нечисто. Так, например, гамбургский «Шпигель» в статье «Искали и нашли» писал: «Суд присяжных под председательством Хойкампа, обязанный по закону трактовать все сомнения в пользу подсудимой, с самого начала обращался с пользующейся дурной репутацией Рорбах так, словно опубликованное еще до процесса обвинение было не гипотезой, подлежащей беспристрастной проверке, а теоремой, которую во что бы то ни стало необходимо доказать. На всем протяжении судебного следствия не выявилось ни одного сколько-нибудь убедительного мотива преступления, не было ни одного подлинного свидетеля если не самого убийства, то хотя бы приготовления к нему. Даже ни одной по-настоящему серьезной косвенной улики не было предъявлено суду. Вместо этого было множество всяких не относящихся к делу предположений и пересудов. Рорбах осудили потому, что в ней желали видеть убийцу, а не потому, что вина ее была доказана».

Практически судьба Марии Рорбах была решена. Западногерманский уголовный процесс не предусматривает апелляционной инстанции для приговоров суда присяжных. Признанные этим судом доказательства пересмотру не подлежат. Остается еще, правда, кассационная инстанция - судебная палата, однако поводом для кассации могут служить только формальные нарушения, допущенные в ходе процесса, либо неправильное толкование законов.

Адвокат доктор Гросс воспользовался все же своим правом кассации, но судебная палата Федеративной Республики отклонила его жалобу. Высшие судьи Западной Германии признали законным обвинительный приговор Марии Рорбах.

У осужденной и ее защитника оставался лишь один, ничтожно малый, шанс - возобновление дела по вновь открывшимся обстоятельствам. Этот шанс равен одной десятитысячной. До сих пор из десяти тысяч вынесенных судами ФРГ приговоров только один был отменен в связи с вновь открывшимися обстоятельствами. Решить, подлежит ли дело пересмотру, может лишь тот самый суд, который вынес оспариваемый приговор. Чтобы добиться положительного решения, доктор Гросс должен был доказать мюнстерскому суду присяжных, что установленные этим судом факты были неверными, например, что кто-то из свидетелей обвинения дал ложную присягу или эксперт представил ошибочное заключение.

Случай, на который никто не рассчитывал, пришел на помощь адвокату. В жаркое лето 1959 года пересохла оставшаяся от последней войны и заполненная водой траншея. На дне ее нашли человеческий череп, и судебные медики без труда установили, что это череп Германа Рорбаха. Рорбах дважды перенес челюстную операцию с частичной резекцией нижней челюсти. Рентгеновские снимки, сделанные после операции, оказались идентичными снимкам с найденного в траншее черепа.

Между тем профессор Вальтер Шпехт «с научной точностью» доказывал на процессе, что подсудимая сожгла голову убитого в своей кухонной плите. Следовательно, заключение, послужившее главным основанием обвинительного приговора, было ошибочным. Но для возобновления дела самого по себе этого факта было недостаточно. Гросс должен был с такой же научной четкостью, какой отличалось с виду заключение Шпехта, пункт за пунктом опровергнуть его - задача, достойная докторской диссертации.

Месяц за месяцем доктор Гросс изучал в свободное время медицинскую литературу, чтобы приобрести необходимые специальные знания, а потом несколько недель вел переписку с полицейскими властями, добиваясь выдачи черепа для направления на экспертизу. Когда же, преодолев все бюрократические рогатки, он наконец добился этого, висбаденская уголовная полиция отказала ему в производстве экспертизы. Прежде необходимо было получить судебное определение, вынести которое мог только мюнстерский суд присяжных, рассматривавший дело Рорбах. Но председатель этого суда доктор Хойкамп отклонил ходатайство адвоката: суд не вынес решения о возобновлении дела, а следовательно, не может также выносить никаких определений по поводу новых исследований.

Много месяцев вертелся доктор Гросс по этому замкнутому кругу и в конце концов обратился к боннскому министру юстиции. Однако от личной беседы с ним министр уклонился и написал ему в ответ пять строчек, рекомендуя действовать в установленном законом порядке. Но ведь именно этого Гросс столько времени добивался, безуспешно пытаясь сломить сопротивление судебно-след-ственных органов, всеми силами препятствующих пересмотру дела Марии Рорбах.

Прошло почти полтора года, прежде чем Гроссу удалось заинтересовать этим делом, и в первую очередь оспариваемым экспертным заключением, видных и независимых, т. е. не состоящих на государственной службе, ученых. Это было нелегкой задачей, так как все имущество осужденной - квартирная обстановка - было уже заложено для уплаты судебных издержек, связанных с первым процессом, и, конечно, она не могла предложить светилам науки четырехзначных гонораров, подобных тому, какой уплатила профессору Шпехту прокуратура. Но главная трудность заключалась в том, чтобы убедить этих светил преодолеть страх перед судебным процессом, на котором их знания будут противопоставлены интересам прокуратуры, а значит, интересам правительства Аденауэра. О хваленой свободе науки и личности большинство из них было весьма невысокого мнения. Они опасались репрессий и помех в своей профессиональной деятельности. Один из них написал доктору Гроссу: «Глубокоуважаемый господин адвокат! Я приветствую Ваши цели и желаю Вам всяческого успеха, чрезвычайно сожалея о невозможности быть Вам полезным. Не думаю, чтобы я был подходящим для такого дела лицом. Как руководителю научно-исследовательской лаборатории, получающей субсидию от правительства, мне едва ли подобает участвовать в процессе, исход которого с моей помощью может быть только один - дезавуирование судопроизводства в нашем государстве».

Все же несгибаемое упорство доктора Гросса было вознаграждено. Он сумел в конце концов найти человека, который благодаря своей мировой славе ученого мог не опасаться репрессий правительства и обладал достаточным мужеством, чтобы выступить против незаконных махинаций судебного и полицейского аппаратов. Это был 52-летний руководитель дортмундского института спектрохимии и прикладной спектроскопии профессор Генрих Кайзер. Уже в своем предварительном экспертном заключении он опроверг выдвинутую Шпехтом версию о происхождении сульфата таллия в печной трубе рорбаховской кухни. Не прибегая ни к каким сенсационным приемам, Кайзер попросту объяснил, что сульфат таллия содержится в угле, которым отапливаются печи, и что поэтому его можно обнаружить в каждой печной трубе, если исследовать осевшую там сажу.

Доктор Гросс решил дополнительно подтвердить это положение примерами из практики и через трубочистов раздобыл сажу из 120 различных дымоходов, проявив при этом отличное чувство юмора: среди 120 взятых проб была сажа из каминов профессора Шпехта, председателя суда присяжных Хойкампа и прокурора Розендаля. Результаты оказались убийственными! Таллий был обнаружен во всех пробах, а в саже из камина Шпехта его было в четыре раза больше, чем в печной трубе рорбаховской кухни!

В своем ходатайстве о возобновлении дела доктор Гросс саркастически заметил, что ни в коем случае не делает из этого вывод, будто профессор Шпехт систематически сжигает в своем камине человеческие головы.

Это занявшее 99 страниц ходатайство было наконец удовлетворено, хотя, вероятно, только потому, что председательствовавший на первом процессе доктор Хойкамп лежал в больнице и не мог, таким образом, повлиять на решение.

3 мая 1961 года в мюнстерском суде присяжных начинается второй процесс по делу Марии Рорбах, на этот раз под председательством окружного судьи доктора Кёстерса.

Мария Рорбах безучастно поникла на скамье подсудимых. Четыре года в предварительной и каторжной тюрьмах сделали ее замкнутой и боязливой. Она уже больше не верит в свое оправдание.

Прокурор Розендаль так же агрессивно, как и на первом процессе, объявляет ее мужеубийцей и с упоением рисует в самых мрачных красках ее прошлое, не имеющее ни малейшего отношения к обвинению в убийстве. Он всячески старается снова создать атмосферу «охоты на ведьм». Раз она была в приюте, воровала, лгала и изменяла мужу, она должна являться также и убийцей. Розендаль со всей настойчивостью пытается втолковать это новому составу присяжных, а затем снова одного за другим начинает выпускать своих многочисленных свидетелей. По существу дела они и на первом процессе ничего сообщить не могли, зато взахлеб говорили тогда о дурной славе подсудимой и об ее образе жизни. На сей раз, однако, они в большинстве своем были гораздо сдержаннее. Из газет они уже знают, что по окончании процесса Мария Рорбах может снова выйти на свободу, так как первая экспертиза оказалась ошибочной, и приговор, вероятно, будет пересмотрен. Эта возможность умеряет их красноречие, вынуждает взвешивать свои слова.

Соседка, три года назад присягнувшая в том, что подсудимая в сочельник выгнала мужа из дому, теперь поясняет, что слышала об этом от других, сама же этого не видела.

Эльфрида Мастере, поклявшаяся и в полиции, и на первом судебном процессе, что «убийство Германа Рорбаха произошло точь-в-точь так, как рисовала это Мария, когда делилась со мной своими планами», сейчас не может уже припомнить подробностей данного разговора и в конце концов признается, что вообще выдумала всю эту историю, так как была зла на Марию.

На первом процессе фрау Мастере показывала также, что Мария хотела убить мужа, чтобы выйти замуж за английского сержанта Дональда Райана. На сей раз она признается:

- Вообще говоря, у Марии не было никаких причин убивать своего мужа. Он предоставлял ей полную свободу, отдавал все деньги и терпеливо сносил даже ее связь с англичанином. Герман Рорбах сам давно уже перестал интересоваться Марией как женщиной. Он постоянно околачивался только около мужчин.

Председательствующий замечает свидетельнице, что ее могут наказать за ложную присягу. В ответ она, заливаясь слезами, выпаливает:

- Но комиссар Йохум все время твердил мне, что только такими показаниями я могу помочь присяжным получить правильное представление о браке Рорбахов. Приходится снова стать на свидетельское место и фрау Матильде Шотт, которая, опознав выставленное полицией одеяло, первая бросила на Марию Рорбах подозрение. Сейчас после первых же слов: «Клянусь богом…» - она опускает поднятую для присяги руку и, понурив голову, произносит:

- Я хотела кое-что добавить, господин советник. Мне это вспомнилось потом… - И она тихим голосом рассказывает, что одеяло, которое она продала подсудимой, последнее время брал с собой Герман Рорбах, так как ему приходилось работать за городом.

Адвокат Гросс взволнованно вскакивает.

- Но, свидетельница, почему же вы не заявили об этом на первом процессе? Вы ведь и тогда, конечно, должны были это знать! Вы дали ложную присягу. Умолчание об известных вам и относящихся к делу фактах так же наказуемо, как и прямая ложь.

Свидетельница не отваживается поднять глаз на адвоката.

- Комиссар уголовной полиции Йохум не велел мне говорить об этом, так как я не видела, брал ли господин Рорбах это одеяло и в последний раз.

Председательствующий усиленно прочищает горло; прокурор сосредоточенно листает свои бумаги.

Следующим выступает хозяин молочной лавки Иоганнес Ровэдер, видевший, как из трубы рорбаховской квартиры валил густой дым. Эти показания существенно подкрепили на первом процессе версию профессора Шпехта о сожжении головы убитого.

Не замечая бушующих в зале страстей, этот свидетель с прежней уверенностью, не жалея красок, описывает свои наблюдения, сделанные им 11 апреля 1957 года. Он так убежден в своей правоте, что приветливо улыбается доктору Гроссу, когда тот спрашивает у председательствующего разрешения задать свидетелю несколько вопросов.

- Господин Ровэдер, вы только что говорили, будто видели, как над позолоченной прелестными солнечными лучами крышей Рорбахов рельефно выделялись темные клубы дыма.

Ровэдер складывает на животе руки и улыбается еще шире:

- Да, разумеется, господин защитник. Не свети солнце так ярко, я наверняка не обратил бы внимания на этот дым. Я как раз только что встал и посмотрел, какая погода. Доктор Гросс, кинув взгляд на свои записи, спрашивает:

- Помните ли вы, в котором часу это было?

- Помню, помню, господин защитник. Было ровно пять. Именно в это время я всегда забираю доставленное с фермы молоко.

- Вы, значит, не допускаете, что это могло быть позднее?

- Исключено, господин адвокат! Сколько я держу лавку, бидоны с молоком мне всегда привозят в пять часов.

- Да-да. Вы ведь и на прошлом процессе подтвердили эти показания под присягой.

- Я и тогда говорил все, как было.

- Ха, господин Ровэдер! Но что вы скажете, если я докажу вам, что 11 апреля 1957 года солнце взошло только в 5.43 и что в пять часов еще царила кромешная тьма, в которой вы вообще не могли разглядеть никакого дыма?

- Это неправда! Я видел солнце и дым! - багровея, кричит Ровэдер.

Двое приглашенных защитником метеорологов подтверждают, что в Мюнстере солнце ежегодно в это время восходит в 5.43. Председательствующий достает из кармана блокнот-календарь и отыскивает листок с 11 апреля.

- Восход солнца - 5.43, - говорит он и качает головой.

Так час за часом разворачивается на протяжении четырех дней судебный спектакль с участием 12 свидетелей. Для обвинения все, что они говорят, бесполезно. Они сообщают мнения, взгляды, где-то услышанные разговоры об убийстве, они не сообщают только одного - фактов. Немногие свидетели, дававшие на первом процессе конкретные показания о тех или иных событиях, сейчас либо запутываются при перекрестном допросе защитника в противоречиях, либо изобличаются другими свидетелями во лжи и нарушении присяги.

Однако самая трудная задача для доктора Гросса еще впереди - это атака на экспертное заключение, данное на первом процессе. Гросс знает, что профессор Шпехт, признанный прокуратурой корифей, будет отстаивать здесь свою репутацию ученого и не отступит ни на шаг от своих позиций, пока каждая его ошибка не будет неопровержимо и наглядно доказана. Но хуже всего то, что вместе с репутацией Шпехта на карту ставится и репутация всей западногерманской юстиции, а значит, прокуратура и суд будут всячески поддерживать профессора. Первым адвокат приглашает на свидетельское место профессора Кайзера, тем самым сразу пуская в ход самое тяжелое из своих орудий.

- Господин профессор, - обращается он к хорошо сохранившемуся темноволосому ученому. - Недавно мне довелось слышать одно ваше высказывание. Вы заявили: «Если бы кто-нибудь из моих докторантов представил мне такое экспертное заключение, какое дал на первом процессе по делу Рорбах профессор Шпехт, я дал бы этому докторанту по уху и вышвырнул его вон». Вы придерживаетесь этого мнения и сейчас, господин профессор?

Неловкая тишина в зале. Ни шороха, ни вздоха. Все ждут ответа, не сводя глаз со скамьи, где среди других свидетелей сидит неподвижный, внешне невозмутимый профессор Шпехт. В глазах публики авторитет его подорван уже самим вопросом адвоката.

Явно не ожидавший этого вопроса, профессор Кайзер снимает роговые очки и растерянно смотрит на председательствующего. Тот приходит ему на помощь:

- Мы сформулируем вопрос несколько иначе: считаете ли вы, господин профессор, заключение вашего коллеги Шпехта правильным или ошибочным?

Снова тишина. Доктор Гросс нервно вертит свой серебряный карандаш. От ответа профессора зависит исход процесса. Если Кайзер из чувства коллегиальности смягчит сейчас свой отзыв, Шпехт получит моральное преимущество.

- Я выражусь осторожнее, - нерешительно начинает ученый. - Мое высказывание относилось только к экспертизе, но не к ее автору. Здесь я предпочел бы облечь свой ответ в другую форму. Содержание его, однако, остается прежним.

При всей своей сдержанности ответ этот уничтожителей для профессора Шпехта. Люди в зрительном зале и миллионы читателей газет не слишком интересуются сутью научных разногласий, дискуссий профессоров о сульфате таллия, звездных волосках или спорах трюфеля. В этом они мало что понимают. Их увлекает лишь сам судебный скандал - то, что один профессор мысленно дает другому по уху.

А защитник подсудимой и в последующие дни продолжает дискредитировать эксперта прокуратуры, выставляя его на посмешище. Результаты исследования сажи из камина профессора Шпехта вызывают громкий смех в зале. Однако настоящая буря веселья разражается, когда приглашенные защитой ученые приступают к обсуждению сенсационного открытия профессора Шпехта в отношении исследованной крови.

Профессор Ян Ван-Калкер, голландский исследователь групп крови, с безмерной иронией заявляет:

- Наука о крови, без сомнения, сделала за последние годы огромный шаг вперед. Одно то, что коллеге Шпехту удалось классифицировать кровь по роду занятий, как-то: «кровь политика», «кровь коммерсанта», «кровь пекаря», «кровь маляра», а возможно, и «кровь эксперта» - заслуживает Нобелевской премии и вызывает у меня, понятно, горячее желание узнать, как произошло это эпохальное открытие. Боюсь, впрочем, что коллега Шпехт самым элементарнейшим образом ошибся. Он или его ассистенты упустили из виду, что пол в кухне был покрыт эмалевой краской, попавшей вместе с кровью и в исследуемый соскоб. Именно этой краске и обязаны своим происхождением обнаруженные коллегой Шпехтом или его ассистентами химические элементы.

Но если опровержение этого вывода эксперта было юмористической кульминацией процесса, то разбор версии Шпехта об отравлении Германа Рорбаха целиопастой касается наконец так старательно скрываемой истинной подоплеки убийства.

Профессор ботаники Шратц спрашивает совсем уже загнанного в угол Шпехта:

- Скажите, господин коллега, как это вы додумались до утверждения, что в кишечнике покойного остались звездные волоски цветка мальвы? Да ведь то, что вы там обнаружили, было спорами трюфеля!

Шпехт подскакивает от негодования:

- Я уже на первом процессе объяснял, что часть исследований производилась моим ассистентом Храбовским. Не мог же я все делать сам!

Доктор Гросс пресекает попытку Шпехта переложить вину на ассистента:

- Но заключение подписано вами, и вы представили его суду как ваш собственный труд. Значит, вы тоже за него ответственны!

Шпехт вяло отбивается:

- Ошибку, однако, допустил Храбовский, а не я. Он принял споры трюфеля за звездные волоски, так я-то тут при чем? Надо ведь полагаться на своих ассистентов.

Внезапно некий ассистент оказывается повинным в неправильном заключении великого профессора Шпехта. Между тем на первом процессе, когда ему необходимы были звездные волоски для обоснования его версии о подмешанной в настой цветка мальвы целиопасты, он присягнул в том, что лично произвел необходимые для данного вывода исследования.

В конце концов доктор Гросс прекращает спор о том, что в действительности перепутал споры трюфеля со звездными волосками.

- Господин председатель, не так ведь важно, кто виноват, важно то, что мы наконец твердо знаем: в кишечнике были споры трюфеля, а не звездные волоски. Отсюда возможен только один вывод: в предсмертной трапезе Германа Рорбаха были трюфели. Но трюфели стоят дорого и служат приправой к немногим изысканным блюдам, которые подают к столу только в высших слоях общества, а не в доме маляра. Где же незадолго до смерти так изысканно угощался Герман Рорбах, спрашиваю я вас, господа судьи, и в первую очередь господ из комиссии по расследованию убийств? Вы-то об этом задумывались? Вели в этом направлении расследование?

Все взоры обращаются на последнюю скамью для свидетелей, где сидят трое сотрудников уголовной полиции. Обер-комиссар Йохум тяжело поднимается, но председательствующий знаком предлагает ему снова сесть.

- Но, господин адвокат, комиссия по расследованию убийств только сейчас узнала, что убитый ел перед смертью трюфели. Как же она могла четыре года назад выяснить, откуда эти трюфели взялись? Право, вы требуете слишком многого.

Защитник не позволяет себя сбить:

- Господин директор окружного суда, комиссия по расследованию убийств уже тогда была на верном пути. Герман Рорбах был близким другом убитого до него Эриха Бёле. Оба они бывали в гостях у склонных к тому же пороку, что и они, офицеров королевского полка. А в меню этих офицеров ежедневно значатся приправленные трюфелями деликатесы. Там же угощался в последний раз Рорбах, сидя за своей предсмертной трапезой вместе со своим убийцей. И убит был Рорбах потому, что знал, как и почему погиб его друг Бёле.

Прокурор Розендаль взволнованно перебивает защитника:

- Господин председатель, я самым энергичным образом протестую против этих заявлений защиты. Ведь все это только не поддающиеся проверке гипотезы!

Здесь прокурор Розендаль был прав. Заявления доктора Гросса к этому времени уже не поддавались проверке. Для того и нужно было осуждение Марии Рорбах, которому так способствовал профессор Шпехт тем, что вовремя спутал споры трюфеля со звездными волосками. За четыре года, истекшие после убийства Эриха Бёле и Германа Рорбаха, следы обоих преступлений были окончательно уничтожены. Судебные и полицейские власти хорошо знали, что делают, когда усадили на скамью подсудимых столь подходившую для роли убийцы Марию Рорбах и с помощью фальшивого заключения и фальшивых свидетелей изобличили ее в преступлении. Что за беда, если спустя четыре года нелепый случай вынудил их оправдать ее? Цель предприятия была уже достигнута.

Теперь председательствующий может позволить себе быть объективным, и он делает успокоительный жест:

- Но, господин прокурор, ведь господин адвокат прав, когда указывает на ошибки предварительного следствия. Поистине они достаточно дорого обошлись. - Тем же дружелюбным жестом пресекает он затем дальнейшие дебаты об истинной подоплеке обоих убийств:

- Благодарю вас за ваше указание, господин адвокат. К сожалению, суд присяжных не в состоянии исправить промахи, допущенные в свое время полицией. Но, конечно, эти промахи будут приняты во внимание на пользу вашей доверительнице.

Этого недвусмысленного намека на исход второго процесса уже и не требовалось. Непреклонный прокурор Розендаль, совсем недавно рисовавший зловещий облик мужеубийцы, на предпоследнем заседании сам отказывается от обвинения и предлагает оправдать подсудимую за недостаточностью улик.

Защитник подсудимой лишается, таким образом, возможности произнести, быть может, самую значительную в своей жизни речь. Ведь, кроме оправдания его доверительницы, ему тоже нечего требовать. Несколько минут публика еще с интересом прислушивается, когда он, возвысив голос, говорит:

- Я здесь не защищаю, я обвиняю! Я обвиняю все, что сделало возможным для немецкого суда столь невероятную несправедливость…

Затем первые зрители на цыпочках покидают зал заседаний.

Процесс потерял для них свою притягательную прелесть.

Объявленный на другой день приговор - уже простая формальность.

В связи с отменой приговора от 19 апреля 1958 года подсудимая оправдана. Судебные издержки отнесены на счет государства.

Директор окружного суда Кестере торопливо зачитывает текст. Обоснование приговора, еще раз перечисляющее ошибки и неправильные выводы первого процесса, заглушается доносящимся снаружи шумом. На площади перед зданием суда разбиты шатры и палатки. Крутится шарманка, и звуки ее проникают в открытые окна вместе с громкими голосами людей. В Мюнстере сегодня открывается ярмарка. Кого еще может при этом интересовать судебный скандал?

Все дело Марии Рорбах утопает в балаганном шуме. Судебный советник Хойкамп, под председательством которого был вынесен первый позорно скандальный приговор, год спустя становится директором окружного суда, обер-комиссара Йохума производят в главные комиссары, а высмеянный и опозоренный профессор Шпехт продолжает руководить исследовательской лабораторией ведомства, названия которого произносить не положено. И никого это не волнует: в стране ведь ярмарка.