Подводная конкиста (СИ)

Глава 48

Ицкоатль молчал.

Лицо его, обычно суровое и решительное, сейчас выражало крайнее замешательство. Он метался взглядом между золотым сиянием храма, испуганным лицом Эстебана и торжествующей фигурой Тлалока. В эту минуту испанец отчаянно желал знать ход мыслей правителя.

Испанец хотел сказать, что слова историка — ложь. Что в речах его яд и нет в них истины. Хотел поклясться в верности вождю и отправить в забытье ацтекское золото.

Хотел, но не мог. Любые слова звучали бы как оправдание, а оправдываться было не в чем. Эстебан Хулио Гарсия Альтамирано никогда не предавал своего сеньора. Не бунтовал против капитана. Не восставал против короля.

— Кхе-кхе, — Атоятль, хрипя и кашляя, поднял на Эстебана измождённый взгляд. Из-под набрякших век глядели глаза, уставшие от бремени. В их глубине читалась ненависть. Двести лет прожил тлатоани, но ум его оставался ясным, а память крепкой. Он помнил. Он был там в Ночь Печали, видел изуверства испанских завоевателей и ни на миг не переставал презирать их.

Руки Эстебана коснулась маленькая ладонь. Иш-Чель — как она вообще просочилась в самую гущу битвы? — взяла любимого за руку и с решительным видом выразила готовность следовать за ним.

— Теулей больше нет, Тлалок. Ты слеп в своей жажде мести, — заявила она. — Ты предлагаешь выбор без выбора, но есть и другой путь. — С этими словами тланчана, держа Эстебана крепко и уверенно, обратилась к своему народу. — Воины Кулуакана, сегодня пролилась кровь ваших братьев и отцов, но посмотрите! Вы, преданные вождю, оказались здесь, в самом сердце Тланчанпана. Вы верили своему правителю и доверяли капитану, сомнения и ложь не коснулись ваших сердец. Вот, — Иш-Чель указала пальцем на Тлалока, — кто лгал вам веками. Вот, кто ради золотых монет заточил под водой целый остров, велел чтить его и поклоняться, но никогда не открывал правды. Кулуакану тысяча лет, но только двести из них под водой.

Среди толпы пробежал шёпот. Кулуаканцы слушали, всё ещё держа оружие, направленным на чужеземца.

— Наш остров не захватывали теули — это истина. Но всё это время мы находились под гнётом чужого племени. Мы, предки древних майя, говорили на иноземном наречии, подчинялись ацтекским генералам и поклонялись ИХ богу!

Ропот кулуаканцев стал громче. Моряки-тланчане, верные Эстебану, опустили оружия и встали рядом со своим капитаном.

— Сокровища Монтесумы прокляты! — выкрикнула Иш-Чель. — Ни мы, ни чужеземец, ни сам Тлалок не справится с этим проклятьем. Это скверна погубившая тысячи душ!

Альтамирано молчал. Видел, как колебались чаши весов, но не смел раскачивать их сильнее.

— Что предлагает моя мудрая дочь? — лицо касика Ицкоатля снова приняло бесстрастный вид. Он обладал умением понимать её с полуслова. — Какое Иш-Чель видит решение?

Клирики, оставшиеся в живых слуги Тлалока, принялись окружать своё божество. Те самые святоши, что ещё недавно требовали обратить Эстебана в свою веру, закрывали историка собой. Над Темпло Майор начали сгущаться тучи. Вдалеке грянул гром и первые капли дождя ударились о плиты храма.

— Поместить Атоятля в тюрьму куаухкалли и держать там до самого Конца Света. — Голосом властным, отдающим приказ, заявила дочь вождя. — Золото закрыть в сундуках и опустить на дно сенота. Туда, куда не доберётся ни один чужеземец. А Тлалока, или вернее, Чаака, именно так именуют Бога Дождя на нашем языке, заковать в испанское железо, добытое с кораблей, опустить в самое жерло вулкана Шипелопанго и накрыть сверху каменной плитой. Не бойтесь, воины, Тлалок не погибнет, но будет вечно страдать среди огня, лишённый своей стихии.

Мадре мия, маленькая русалочка оказалась гениальным стратегом. Её план мог сохранить остров независимым, избавить Кулуакан от гнёта столицы и лишить его, Эстебана, соблазна завладеть сокровищами. Живой Атоятль всё ещё был хранителем клятвы, золото по прежнему было защищено, а купол оставался целым.

— Мои воины слышали приказ? — самодовольно усмехнулся касик, готовя оружие к бою. — Выполнять.

Эстебан завёл любимую за свою спину и вместе с командой принялся окружать противника. Святоши, защищавшие Тлалока, неплохо владели макуауитлями, но их было слишком мало. Дождь и ветер поднялись в одночасье. Тлалок колдовал из последних сил, но могущество его таяло. Стихия не страшила солдат, дождь не вредил оружиям, вода быстро смывала кровь.

Эстебан прорубался к Аапо. Его друг, стоящий на коленях, всё ещё был недосягаем и капитан отчаянно стремился к нему. Зловеще улыбаясь и истерично хохоча, господин Чак достал кремниевый нож. Короткий, щербатый, походящий на акулий зуб, он мелькнул в его руке среди безумия битвы.

— Стой, дьявол! — прокричал Эстебан, но было поздно: Тлалок быстрым движением вонзил остриё в грудь юноши и с пугающей ловкостью извлёк оттуда трепещущее сердце.

Ужас и отчаяние парализовали Эстебана. Он замер словно в параличе, взирая с недоверием на безжизненное тело товарища. На остекленевший взгляд, на губы, застывшие в беззвучном вопле.

Кровь стекала по руке Чаака, пока он, чувствуя последние пульсации, наслаждался жертвой, принесённой самому себе. Смотрел ликующе в глаза испанцу, когда воины Кулуакана пленили его. Злорадно улыбался, когда на его руки надевали железные браслеты. Смеялся жутким смехом, когда уводили вниз по ступеням храма.

Кулуакан победил.

Столица пала.

Последний ацтекский бог отправился в забытье.

А Эстебан, опустившись на колени, баюкал в объятиях Аапо, бесконечно повторяя мольбу о прощении.