Похищение лебедя

Глава 67 1879

В погожий весенний день они наконец выбираются на Салон. С ней идут Ив и Оливье, но потом они с Оливье еще вернутся сюда вдвоем, он будет поддерживать ее под локоть рукой в перчатке, и они вернутся к двум полотнам, висящим в разных залах. Они бывали здесь и прежде, но это первый из двух, как потом окажется, раз, когда Беатрис ищет свою картину среди сотен теснящихся на стенах. Первый из двух ее успехов. Ритуал осмотра известен наизусть, но сегодня все по-другому; каждый из множества людей в залах, может быть, уже видел ее картину, взглянул равнодушно или сочувственно, или нахмурился, осуждая слабую технику. Толпа сегодня — не выставка модных нарядов, а люди, и каждый вправе судить.

Так вот, думает она, что значит писать для публики, выставляться. Теперь она радуется, что скрыла свое имя. Может быть, и министры проходили мимо ее картины, а может быть, и мсье Мане, и ее старый учитель Ламелль. На ней новое платье и шляпка, жемчужно-серые, платье с темно-красной узкой каймой, маленькая плоская шляпка сдвинута на лоб, а по спине струятся красные ленты. Волосы под шляпкой стянуты в тугой узел, талия затянута в корсет, юбка сзади подхвачена каскадами складок, трен метет по земле. Она видит восхищение в глазах Оливье, из них глядит молодость. Она радуется, что Ив остановился перед картиной, двумя руками держа перед собой шляпу.

Это был день славы, однако ночью к ней возвращается кошмар: она на баррикаде. Она опоздала, жена Оливье истекает кровью у нее на руках. Она не напишет об этом Оливье, но Ив слышит ее стон. Еще несколько ночей, и он твердо говорит ей, что надо обратиться к врачу, она нервничает и бледна. Доктор прописывает чай, бифштекс через день и стакан красного вина за обедом. Кошмар повторяется еще несколько раз, и тогда Ив говорит, что хочет отправить ее на отдых — на любимое обоими Нормандское побережье.

Они сидят в ее маленьком будуаре, где она весь вечер отдыхала с книгой, Эсми затопила камин. Ив настаивает: нет смысла и дальше утомлять себя домашними хлопотами, когда она нездорова. Она по его усталому лицу, по теням под глазами видит, что он не примет отказа; вот та решительность, воля, любовь к порядку, которые так способствуют его карьере и помогают снова и снова продержаться в трудные времена. Она в последнее время забывала искать в его лице человека, которого знала и уважала много лет: решительные серые глаза, гладко выбритые щеки — воплощение сдержанности и благополучия, удивительно добрая складка губ и густая каштановая борода. Она давно уже не замечала, как молодо это лицо; может быть, потому, что оба они в расцвете жизни — он на шесть лет старше ее. Она закрывает книгу и спрашивает:

— Как же ты оставишь работу?

Ив отряхивает брюки на коленях, он не успел переодеться к ужину, и на костюме осталась городская пыль. Ее белое с голубым кресло ему тесновато.

— Я не смогу поехать, — с сожалением отвечает он. — Я не прочь был бы тоже отдохнуть, но мне сейчас, когда организуется новая служба, очень трудно было бы вырваться. Я попросил Оливье поехать с тобой.

Она заставляет себя промолчать, сдерживая отчаяние. Что же готовит ей жизнь? Она раздумывает, не сказать ли Иву, что причина ее нервного расстройства в истории его дяди, но не может обмануть доверия Оливье. Иву никогда не понять, как чужая любовь может стать для кого-то кошмаром. Наконец она говорит:

— Не будет ли это слишком неудобно для него?

— О, он поначалу колебался, но я уговорил. Он знает, как я буду ему благодарен, если на твои щеки вернется румянец.

Между ними остается несказанное: что они могли бы еще зачать ребенка, и что Ив постоянно так занят, так устает, что они не любили друг друга уже несколько месяцев. Она задумывается, не намерен ли он попытаться начать сначала, для того и желает, чтобы она поправилась?

— Прости, что разочаровал тебя, милая, но мне сейчас просто никак не вырваться. — Он складывает руки на колене, он обеспокоен. — Тебе это пойдет на пользу, а если заскучаешь, сможешь вернуться через пару недель.

— А как же папá?

Ив качает головой:

— Мы с ним продержимся. Прислуга о нас позаботится.

Судьба лежит у ее ног. Ей вновь представляется тело у баррикады, Оливье, с темными еще волосами, склоняется над ним, сокрушенный горем. До сих пор она не понимала любви, как ни старался этот деловой человек, сидящий теперь перед ней. Она заставляет себя собраться, готовая к худшему, и улыбается ему. Если иначе нельзя, она пройдет через это.

— Хорошо, милый. Я поеду. Но Эсми оставлю заботиться о папá.

— Чепуха. Мы справимся, а она пусть позаботится о тебе.

— Обо мне позаботится Оливье, — храбро возражает она. — Папá полагается на Эсми почти так же, как на меня.

— Ты уверена, дорогая? Я не хочу, чтобы ты приносила жертвы.

— Конечно, уверена, — твердо произносит она. Теперь, когда с поездкой все решено, она чувствует легкость, словно больше не нужно смотреть под ноги. — Я буду наслаждаться независимостью — и мне будет гораздо спокойнее, когда я знаю, что о папá хорошо заботятся.

Он кивает. Она понимает, что доктор посоветовал ему потакать ее капризам, дать ей отдых; женское здоровье так легко подорвать, особенно здоровье женщины в детородном возрасте. Он, конечно, еще раз пригласит врача до ее отъезда, заплатит немыслимые деньги, позволит себя успокоить. Ее заливает доброе чувство к этому спокойному заботливому мужчине. Возможно, он винит в случившемся ее живопись, думает она, или волнение за картину, представленную на Салон, но он ни словом не упоминает об этом. Она встает, подхватывает ступнями домашние туфельки и, подойдя, целует его в лоб. Если она снова станет сама собой, она его отблагодарит. Отблагодарит сполна.