Праведники

ГЛАВА 16

Пятница, 20:20, Краун-Хайтс, Бруклин

Его взяли под руки и повели. Уилл скосил глаза на своих провожатых. Совсем юнцы. Лет по двадцать, не больше. Но оба выше ростом и заметно крепче его. У одного — рыжая бородка, у второго лицо лишено растительности. Они смотрели не на него, а только вперед, проталкиваясь сквозь обезумевшую толпу. Уилл не стал рваться и кричать. Все равно этого никто бы не заметил. Его охранники между тем пели ту же славицу ребе, что и все. Только лица у них при этом были каменные.

Они прошли мимо трона, после чего свернули и вдоль стены приблизились к библиотеке. Здесь народу было поменьше и уже не приходилось пихаться локтями. Уилл понятия не имел, сколько людей находилось сейчас в этом просторном помещении, но был уверен, что никак не меньше двух с половиной тысяч человек. На них не обращали внимания. Если бы Уилла убили прямо здесь и сейчас, никто этого бы даже не заметил.

Его подвели к одному из книжных шкафов, за которым вдруг открылся узкий проем, ведший в столь же узкий и темный коридорчик. Рыжебородый открыл неприметную дверку, и они ввалились в небольшую комнату, здорово смахивавшую на школьный класс — здесь было несколько рядов все тех же парт и скамеек из темного дерева. Вдоль стен тянулись книжные полки. Уилл успел скользнуть взглядом по корешкам. Иврит, если он ничего не путает.

Его усадили на одну из скамеек. Стражники встали чуть позади. Каждый из них положил руку на плечо Уиллу.

— Ну и что здесь происходит? — наконец проговорил Уилл. — Вы кто?

— Тихо, жди.

— Какого черта вы меня сюда привели?

— Я сказал — жди. Скоро придет учитель. Будешь говорить с ним.

«Ребе?.. Ну наконец-то!..»

За дверью слышался гул толпы. Может, ребе уже появился перед ними? Может, он точно так же проталкивается сейчас сюда, чтобы встретиться с Уиллом? Шум стоял такой, что даже здесь подрагивал пол. Но Уилл не мог сказать, стал ли он громче или тише.

— Итак, начнем, — произнес кто-то сочным баритоном у него за спиной.

Это был тот же голос, который он слышал пять минут назад, когда кто-то сказал ему, что для него здесь уже все закончилось. Уилл попытался обернуться, но стражники его удержали.

— Как вас зовут?

— Том Митчелл.

— Добро пожаловать, Том, на Шаббат. Скажите, чему мы обязаны удовольствием принимать вас в Краун-Хайтсе?

— Я здесь по заданию редакции журнала «Нью-Йорк». Собираюсь написать очерк о хасидской общине. Это наш новый проект, называется «Грани жизни».

— Забавно. А почему вы появились здесь именно сегодня, а не в какую-нибудь другую субботу?

— Мне только на этой неделе поручили написать материал.

— Почему не позвонили, не предупредили о своем визите?

— Если честно, я сегодня хотел здесь просто осмотреться.

— По-шпионить?

— Не совсем так, — возразил Уилл. Ребята, которые давили ему на плечи, казалось, всей тяжестью своих молодых тел, явно переигрывали. — Я журналист, работаю как умею… Послушайте, нельзя ли не давить на меня так сильно? У меня позвоночник не железный!

— Мистер Митчелл, мне очень не хочется, чтобы у вас сразу сложилось превратное представление о Краун-Хайтсе и его обитателях. Мы чтим законы гостеприимства и рады любому. У нас прекрасные отношения со средствами массовой информации. Скажем так, раз в месяц к нам наведывается представитель «Нью-Йорк таймс». Что касается вас, то мы действительно были вынуждены несколько отступить от правил радушия и гостеприимства. А знаете почему? Дело в том, что я вам не верю.

— Что же я могу поделать? Я на самом деле журналист.

— На самом деле, мистер Митчелл, кто-то пытается совать нос не в свои дела. И у меня такое ощущение, что этот «кто-то» — вы. Нет, не пытайтесь подняться. Расслабьтесь. В конце концов, наступило время Шаббата. У всех у нас за плечами трудная неделя. Все мы заслужили отдых и покой, не так ли? Давайте поговорим спокойно и не торопясь. Итак… Вы имели продолжительную беседу с Шимоном Шмуэлем, и он, конечно, рассказал вам много интересного о быте и нравах этой общины.

«Они следили за мной с самого начала!»

— Да, так и было.

— Он говорил вам, как высоко мы чтим Шаббат и необходимость его неукоснительного соблюдения?

Уилл промолчал.

— Мистер Митчелл?

— Говорил.

— Вам известно, что во время Шаббата нам запрещено носить с собой что-либо?

— Да, Сэнди… то есть Шимон… говорил об этом.

— Запрещено не только отягощать себя каким-либо грузом и трудиться, но даже пользоваться электричеством. Лампы, которые освещают эту комнату, были включены до наступления Шаббата и будут выключены после его завершения. Таковы правила. Никто из евреев не посмеет прикоснуться к этому выключателю в ближайшие двадцать четыре часа. Может быть, вы обратили внимание, мистер Митчелл, что в том помещении ни у кого не было ни камер, ни фотоаппаратов. То, что происходит там, не подлежит фиксации на какую бы то ни было пленку. Может быть, вы думаете, что никто никогда не хотел это заснять? Ошибаетесь. Такие просьбы от прессы поступают к нам каждую пятницу.

Теперь, когда говоривший произнес уже довольно продолжительную речь, в голове у Уилла начал складываться его образ. Во-первых, с ним говорил явно американец, хотя его произношение несколько отличалось от произношения выросшего на Западе Сэнди. Похоже, он уроженец Нью-Йорка. Ему вдруг представилось лицо Мела Брукса и голос Леонарда Коэна… Может, он похож на них?

— Мистер Митчелл, вы меня слушаете?

— У меня нет с собой ни камеры, ни фотоаппарата, если вы на это намекаете.

— Нет-нет, я не об этом. Скорее я намекаю на некую звукозаписывающую аппаратуру, которая может быть укрыта у вас под одеждой.

Уилл усмехнулся: «Ну ищи, ищи…» Ничего, кроме блокнота, у него с собой не было. Нет, он не имел никакого предубеждения против использования диктофонов. Скорее Уилл был просто ленив. Писать интервью на пленку, потом расшифровывать его… Слишком много мороки. Диктофон он брал с собой лишь в исключительных случаях, когда в материале необходимо было использовать обширные цитаты.

— У меня нет с собой диктофона. Но с другой стороны, если бы он даже был… это что, преступление?

Его вдруг резко сдернули со скамейки и заставили подняться. Тот стражник, что стоял слева от него — более молодой и смуглый, чем его напарник, — был явно за главного. Уилла быстро и профессионально обыскали. С головы до ног. Поначалу ему стало смешно, но потом он вдруг понял: они ищут вовсе не диктофон, а микрофон и провода прослушки, которой пользуются в полиции и ФБР. Неужели они думают, что он федеральный агент, тайком пробравшийся в их общину?

Кстати, вполне может быть. В конце концов, это они похитили Бет и вправе ждать расплаты. Уилл попытался взглянуть на свое появление в Краун-Хайтсе их глазами. Действительно, он выглядел подозрительно. Пришел, никого не предупредив, прикинулся репортером, начал расспрашивать людей…

— Все чисто… — сказал стражник. У него было ярко выраженное восточное произношение. Израильтянин, не иначе.

— Только это, — добавил рыжебородый, помахивая перед собой обнаруженным у Уилла блокнотом. Рыжебородый передал его невидимому собеседнику Уилла, самого же Уилла без особых церемоний швырнули обратно на скамейку.

Он сидел и слушал, как чужие пальцы неспешно листают страницы его личного блокнота, куда никто, кроме него, никогда не заглядывал. Он испугался, Сэнди предлагал ему оставить все вещи у него дома. Рюкзачок Уилл оставил, а блокнотик все же захватил. И еще думал, что поступил очень хитро. Идиот!

Молчание становилось гнетущим. У Уилла вспотели ладони и затекла спина. Он лихорадочно соображал, что именно могло выдать его. Вроде бы ничего. Многие владельцы блокнотов надписывают их, тем самым закрепляя свое право собственности. Иные даже заполняют первую страничку, где предлагается личная анкета. Уиллу всегда было лень тратить на это время, и сейчас он мысленно себя похвалил.

Другое дело — сами, записи, которых в блокноте было до черта и часть из которых он сделал прямо сегодня, пока шлялся по Краун-Хайтсу. Кто знает, что они скажут этому невидимому человеку. Может, и ничего плохого. Во всяком случае, из них будет видно, что он действительно журналист. «Так почему же я так встревожился?..» Уилл внешне ничем не выдавал своих терзаний, просто сидел, тупо уставившись прямо перед собой, и молча ждал, когда все это закончится.

Может быть, он что-то записал, пока они с Томом «ломали» электронный адрес похитителей? Уилл не помнил, но знал, что это вполне возможно…

Время будто остановилось.

Вдруг в душе Уилла вспыхнула надежда. Господи, как он раньше об этом не подумал?! На самом деле мало кому на этом свете было дано разобрать его фирменную стенографическую абракадабру. Уилл разработал ее опять-таки от лени. Он не мог заставить себя освоить пособие по профессиональной стенографии и вместо этого изобрел собственный стиль — идиотский, ни на что не похожий и едва понятный ему самому. Открытие было сделано еще в Колумбийском университете, а на практике отточено во время работы в «Рекорд».

Уилл всегда опасался, что когда-нибудь редактор попросит его предъявить записи, которые он делал во время работы над той или иной статьей. Особенно если кто-то из фигурантов статьи подаст на Уилла в суд за клевету. И что он предъявит в подтверждение своей правоты? Вот эти каракули? Суду или газете придется нанимать целый штат графологов и криптологов, чтобы разобрать в них хоть что-нибудь!

— Вы нарушили закон, мистер Митчелл. Я не имею в виду правила жизни в нашей общине. Кто мы такие, в конце концов? Всего лишь муравьи, копошащиеся в своем муравейнике. Но вы нарушили закон Ха-Шема.

Этот внезапный приговор упал на голову Уилла, словно кузнечный молот. «Что он имеет в виду?.. Какой, к черту, закон?.. Он что, уличил меня во лжи?!..» — лихорадочно соображал он.

«Не лжесвидетельствуй!»

Одна из десяти заповедей. Древних и знаменитых. Уилл знал, что они признаются как христианами, так и иудеями. Да-да, ребе хотел сказать, что поймал Уилла на вранье, не иначе! Все-таки он что-то такое отыскал в его блокноте, что выдало гостя с головой…

— Мы придаем большое значение главному правилу Шаббата — не носить ничего при себе. Мы чтим это правило. Вы понимаете, мистер Митчелл? Ничего. Ни ключей, ни монет, ни блокнотов.

— Понимаю…

— Эти правила были придуманы не нами, но кто мы такие, чтобы пренебрегать ими? Эти правила действуют в Краун-Хайтсе и распространяются на всех — как на жителей, так и на гостей. Вы сказали, что понимаете… Однако принесли сюда блокнот.

— Это единственное, что я захватил с собой. Все вещи остались у Шимона дома. Я не знал, что правила столь строги, — торопливо проговорил Уилл, обращаясь к возвышавшемуся перед ним книжному шкафу. — И потом… я ведь не еврей. Вы знаете, я не уверен, что вы можете требовать от неевреев соблюдения всех ваших религиозных правил и законов.

В его устах это прозвучало поистине жалко. Так школьник, ковыряя носком ботинка гвоздь в полу, лопочет что-то о том, как собака съела его домашнее задание. И в то же время он не лгал и готов был подписаться под каждым своим словом. Да, он здесь в гостях и уважает тот весьма причудливый образ жизни, который здесь принят. Но всему есть границы. Он не чувствовал себя обязанным участвовать во всех здешних ритуалах. С какой стати?

И ни один разумный человек — а в разумности тех, кто его задержал, он пока не сомневался — не сможет не согласиться с этим. Если в этом состоит их главное обвинение, значит, ребе так ничего и не прочитал в его блокноте… И им придется перед Уиллом извиниться.

— Вы не еврей?

— И никогда им не был. Я рассказывал Шимону, спросите у него. Я не еврей и не исповедую иудаизм. Поймите наконец, что я всего лишь репортер, газетчик! Это преступление?

— М-м… Вам удалось застать меня врасплох, мистер Митчелл. Честно признаюсь, такого поворота я не ожидал…

Рыжебородый куда-то исчез. Теперь Уилла удерживал на скамейке только смуглый израильтянин. Уилл вспомнил, что всего пару недель назад пролистывал в еженедельном обозрении «Нью-Йорк таймс» большую статью об израильской армии. И ему тогда бросилось в глаза, что у них действует всеобщая воинская повинность. Всех молодых людей — будь то юноши или девушки — по достижении возраста восемнадцати лет в обязательном порядке призывают в армию сроком на тридцать шесть месяцев… От звонка до звонка. Этот парень был молод, но скорее всего свои три года срочной службы уже отбарабанил. Он был опасен. Жесток и опасен. В противном случае ребе не доверил бы ему роль стражника.

В той же статье Уилл прочитал, что некоторым совершеннолетним гражданам Израиля в порядке исключения разрешалось не служить в армии, а посвятить себя изучению Торы. Что-то подсказывало Уиллу, что этот парень не подавал такого прошения…

— Мистер Митчелл… Или, может быть, вы позволите мне называть вас просто Томом?.. Я вижу, особого прогресса в нашей беседе не намечается. Это весьма печалит меня.

Вновь этот саркастический тон… Обычные вежливые слова — и одновременно стойкое ощущение надвигающейся опасности.

— Боюсь, нам лучше перейти в другое место.

Очевидно, он подал знак смуглому, потому что тот рывком поднял Уилла на ноги и проворно завязал ему глаза черным шарфом. Не так, как в детских жмурках, когда сквозь ткань все прекрасно видишь. Или по крайней мере видишь в щель собственные ноги… На глаза Уилла опустилась беспросыпная тьма. Он перестал ориентироваться в пространстве и был почти благодарен израильтянину, когда тот крепко взял его под локоть и куда-то потащил.

Уиллу снова стало страшно, но он приказал себе сохранить спокойствие. С каждым шагом он все больше удалялся от того места, откуда еще можно было удрать. Теперь он не знал, где находится, и понятия не имел, куда бежать. Стиснув зубы, он стал считать шаги. Каждый раз, когда ему приходилось отрывать ногу от пола, его бросало в пот, так как он не знал, куда она опустится — на твердую землю или в черную пустоту… Может, его ведут к краю глухого колодца.

Они прошли по какому-то узкому коридору, прочь от синагоги. Здесь было совсем тихо. Уилл опирался на руку израильтянина всей своей тяжестью, чувствуя себя Стиви Уандером[18]. Вот ведь странно… Этот парень его враг, он его фактически похитил и тащит неизвестно куда, а Уилл воспринимал его сейчас как поводыря, который помогает ему, немощному, перейти через дорогу.

В лицо ударил холодный ветер. Значит, они оказались на улице. Впрочем, вскоре впереди скрипнула дверь, и стало заметно теплее. Они находились в просторном помещении, в котором каждый шаг отдавался негромким гулким эхом.

— Вам не очень понравится то, что сейчас произойдет, мистер Митчелл. Но у меня нет выбора. Я хочу на вас посмотреть.

В ту минуту Уилл окончательно понял, что это «недоразумение» не только не разрешится в ближайшее время, но может закончиться для него более чем печально. Страх, который он испытывал в последние десять — пятнадцать минут, был просто детским испугом сравнении с ужасом, который охватил его сейчас. Сидя в том подобии школьного класса, он в какой-то момент почти поверил, что перед ним сейчас извинятся и отпустят на все четыре стороны. Или по крайней мере он сможет увидеть лицо своего дознавателя и объяснить ему, что его не в чем подозревать.

Теперь же он окончательно уверился в том, что именно эти люди похитили его жену. А кроме того, у него не осталось надежды, что его отпустят. Скорее наоборот. Будут мучить и в конце концов убьют. Возможно, даже ритуально и с особой жестокостью. Кто знает, может быть, с Бет они уже так поступили и ее давно нет в живых. При этой мысли Уилл едва не заплакал…

— Нет! — крикнул он истерично, но было уже поздно.

Кто-то заломил ему руки за спину, а кто-то еще стал ловко расстегивать на нем штаны… Откуда взялся этот второй помощник? Вернулся рыжебородый? Но когда? И почему Уилл не слышал его шагов?

Тем временем неизвестный резко дернул его штаны вместе с трусами вниз.

— Довольно, — услышал Уилл голос ребе. — Он не солгал, он не еврей.

Ребе, очевидно, стоял сейчас прямо перед ним и рассматривал его пенис, не знавший обряда обрезания.

— Он не еврей, — повторил ребе и скомандовал своим помощникам: — Оденьте его. Хорошие новости для вас, мистер Митчелл. Теперь я верю, что вы не федеральный агент и не переодетый полицейский. Признаться, то, как вы вели себя в Краун-Хайтсе, навело меня на такую мысль. Но я хорошо знаю господ из силовых ведомств. Посылая своего агента в нашу общину, они, во-первых, снабдили бы его специальной аппаратурой, укрытой под одеждой, а во-вторых, позаботились бы о том, чтобы этот агент был этническим евреем. И решили бы, что поступают очень хитро. Наверняка там служит какой-нибудь агент Голдберг, считающий себя «специалистом по хасидам». Федеральные власти уверены, что только такой подход может принести успех. К исламским террористам они подсылают арабов, к хасидам — евреев. Но вы не еврей, а это значит, что вы не работаете на федералов.

На Уилла вновь натянули штаны и застегнули ремень. Действительно хорошая новость — он не федеральный агент и не переодетый полицейский. Это его заметно приободрило. Сердце стало биться ровнее, пульс вернулся к норме, побелевшие было от напряжения губы сами собой разжались, а ощущение только что пережитого унижения притупилось.

— Я вижу, вы испытали облегчение, мистер Митчелл. Я рад этому. Но, боюсь, ваши приключения еще не закончились. Скажу больше — они только начинаются. Вы не работаете на федералов, это факт. Но это значит, что вы работаете на других. На тех, кто гораздо хуже федералов. И вот это, мистер Митчелл, очень плохая новость для всех нас.