Право на магию

38.3. Мы открылись!

Вдохновленные новой идеей, мы с Беатой взялись за ее воплощение с утроенной силой. Позади лавки обнаружился небольшой склад, куда мы перетаскали весь залежавшийся товар. Уже знакомый плотник снес массивный прилавок-стойку, похвалив крепкую дубовую столешницу, и мы без сожаления ему ее отдали, за что он прилично скостил стоимость работ, пообещав еще и резную вывеску в придачу.

Мы не пожалели денег на магические светильники, хотя мне было немного обидно, что такую мелочь я не могу создать сама. Разметили зоны и выкрасили их разными пастельными красками, потолок выбелили, дощатый настил отскребли, обнаружив под слоем грязи светлый ясень. Вскоре и плотник установил нам разделители «комнат» — невысокие белые заборчики. И помещение лавки сразу преобразилось. До этого темную, захламленную лавку освещал лишь естественный свет из единственного окна-витрины. Теперь из каждого угла лилось ровное мягкое сияние, освещая каждый закуток.

Не жалея рук, отмывали, оттирали, отстирывали от скопившейся за годы пыли товары. Видимо, в последние годы управляющий лавкой стал совсем плох и даже не знал, что у него хранится. Например, невзрачная каменная вазочка с мутными разводами и накарябанным ценником «10 ойро» после должных манипуляций оказалась высеченной из цельного куска дирамского гранита, уж я-то наловчилась в камнях разбираться. И стоить такая меньше трех эйрат никак не могла.

Ко мне вернулось чувство, что я испытала впервые в лаборатории мэтра Эрдиса, — это же сокровищница! Но и откровенного хлама было достаточно, тот мы без сожаления выбрасывали, вещи совсем ни на что не годились. Иногда у меня возникало чувство, что прежний хозяин скупал все подряд, не разбирая, где мусор, а где жемчужины.

Когда же в завалах обнаружился ящик с добротными инструментами, я не стала определять их в «хозяйственную» кучу. Мужчин у нас в приюте не водилось, а мать-настоятельница из жадности приглашала работников лишь тогда, когда очередная пристройка грозила обрушиться под постоянными северными ветрами. А все остальное по мелочи чинили мы сами — и курятник подлатать, и прохудившуюся ступеньку заменить. И инструменты оказались все такие ладные, аж сами в руку ложились. И резцы по дереву и камню, и зубила с молоточками, и разных причудливых форм кусачки, и надфили с напильниками… Прям ёкнуло, как захотелось снова руками поработать.

Чем я тем же вечером и занялась. По негласному договору Беата взяла на себя обязанности поварихи, у нее это всегда лучше получалось. Пока она готовила какое-то хитрое рагу, по рецепту, подслушанному в мясной лавке, я на здоровом столе занималась вещами, требовавшими починки.

- Дин, а дар твой на эту шкатулку не наложится? Как бы она нового хозяина не прибила ночью…

— Да ну что ты такое говоришь… Во-первых, у меня редко на какие работы дар накладывается. Во-вторых, а это мне еще мэтр Эрдис говорил, я тебе о нем рассказывала, я злых вещей сделать не смогу. В-третьих, сильные эмоции нужны, чтобы сильные свойства проявились. А тут какие эмоции, — повертела я в руках рассохшуюся деревянную шкатулку красного дерева. — Тут мысль одна — как ей прежний вид вернуть да продать подороже.

Так что я с удовольствием возилась вечерами с особо сложным товаром — поврежденным или целым, но так и просившем, чтобы в него вдохнули новую жизнь. И с этой шкатулкой я уже знала как поступить. Мэтр Эрдис показывал мне амулеты из смолы Плачущего дерева. Слезы его были тягучими, прозрачными, а стоит нагреть при определенной температуре — застывали особым ударопрочным стеклом, сохраняя в себе нужное растение или другой магический элемент. Это у привычных хвойных деревьев смола сотни лет каменеет, прежде чем превратится в драгоценный янтарь, а тут сунул в печку — и готово.

Пузырек такой смолы я и раздобыла в лавке красильщика, где брала белила с разными пигментами для лавки. Дорого, конечно, но как чувствовала, что пригодится. Смолу я залила в трещины шкатулки, предварительно смешав ее с охрой. Сунула в печку рядом с беатиным рагу, такой жар в самый раз будет — и дерево не обгорит, и смола затвердеет.

Получилось красиво — как будто в красном дереве появились огненные сияющие жилки. Заполировала поверхность и хоть действительно в антикварную лавку сдавай, до того благородно и дорого она смотрелась.

— Вот же ты искусница! — Беата с восторгом осмотрела вещицу. — Да это пять эйрат, не меньше!

За неделю я, увлекшись, похожим образом восстановила с десяток предметов, включая старую мебель. Что-то перетянула, использовав уцелевшие куски от поеденных молью гобеленов, что-то подкрутила да украсила, как смогла.

Когда плотник сам приколотил нам обещанную вывеску над входом, тянуть больше смысла не было.

— Завтра открываемся, Ардин. А по ходу и все остальное доделаем.

Сказано — сделано. Я от волнения почти не спала ночью. Забылись все переживания из Академии, а сероглазого Шентию я насильно гнала из мыслей. Все, проехали! Что-то было, да даже ничего толком не было, но все равно закончилось. А тут — лавка. Как воспримут горожане такой смелый проект? Все-таки, ничего подобного еще тут не было. А ну как подивятся, да ничего покупать и не станут. И будем мы такой диковинкой без прибыли, если вообще кто-то зайдет.

Наутро, не вытерпев, я первая отправилась в лавку, почищу пока свежевыпавший снежок на входе. У двери мы установили колокольчик, новая вывеска радовала глаз. Плотник по нашему заказу вырезал и опалил в деревянном щите торжественную надпись: «Нужные вещи».

На самом входе внутри лавки маленькая «прихожая» — разные зонты на крюках, в завалах лавки мы даже обнаружили южные бумажные зонтики от солнца. Проходишь дальше по хитро продуманному пути и оказываешься в «гостиной», «спальне» и так далее, но к любой комнате можно вернуться. В конце этого небольшого лабиринта стойка, где можно расплатиться, там-то и устроилась Беата.

Через час тренькнул колокольчик. Первыми нас посетили собственные соседи, с которыми мы уже немного познакомились. Ходили по нашему импровизированному «дому» со снисходительными лицами, не особо веря в наше предприятие. Мы не препятствовали, только поприветствовали их на входе. Низенькая и толстенькая жена пекаря что-то бурчала себе под нос, обходя каждый угол.

— Ну и дурь же вы затеяли! Ни то, ни сё, — охотно поделилась соображениями соседка. Она осматривала и ощупывала руками каждый предмет, до которого могла дотянуться. Я дала Беате знак не вмешиваться. Пусть все пробуют и трогают, часто ли такое в лавках позволяют. Я ведь тоже только на слово верю, когда спрашиваю, свежий ли хлеб. Свежий, не свежий, а денежки вперед! И попробуй потом возмутиться, если вчерашний! Мол, глаза иметь надо, а щупать не дам, много вас таких!

За высоким столом на нашей «кухне» жена пекаря вдруг взгромоздилась на такой же высокий табурет со спинкой, внезапно притихнув. Я за эти несуразные предметы очень переживала, впарил же кто-то прежнему хозяину! Мы на столе еще разложили найденные разделочные доски и скалку — много, много добра было у прежнего управляющего. Пекарша вдруг взяла в руки скалку и поездила ей по столу.

— А удобно-то как… И спина не ноет. Ноэль-то высокий, под себя столешницу делал. А я вечно на приступочке стою, хребет уже весь осыпался…

Мы с Беатой переглянулись.

— А что, дорого ли? — вновь вернулась в прежнему сварливому говору пекарша.

— Как первому покупателю — полцены, один эйрат, — нашлась Беата.

И пекарша даже не стала спорить, а расплатилась, не торгуясь, и поволокла странный высокий стул в дом напротив, в пекарню. Кажется, дело пошло.

В течение дня еще несколько любопытных заходили в нашу необычную лавку. Больше покупок не было, и мы с Беатой по очереди сбегали домой перекусить. Ближе к вечеру зашла дама, причем явно не из нашего рабочего района. Платье дорогое, меховая накидка, в ушах изящные длинные серьги. А вид измученный и крайне вымотанный. За руку она держала маленькую девочку лет четырех, с огромными темными кругами под глазами. Ее дочка, если это была она, засыпала на ходу, еле перебирая ногами, но глаза были воспаленные, цепкие. А дама будто имела целью ее уморить еще больше, она постоянно дергала ребенка, привлекая ее внимание то к одному предмету, то к другому.

— Вот, смотри, милая, мы в гости пришли! Так другие люди живут, из бедных районов. У них тесно, на одном этаже все… И едят тут, и спят. Видишь, какая кроватка маленькая и жесткая? А у нас мягкая, хорошая… Вот мы сейчас приедем домой и поспим, да, мое сокровище?

Но девочка вяло топнула ногой.

— Нет! Низзя! Пьёхо спать! Низзя спать!

У знатной дамы потекли слезы из глаз.

— Золотце мое ненаглядное, нельзя не спать. Давай хоть немножечко, а я рядом буду, папа рядом будет, Золотинка под боком… Вот сейчас погуляли и часик соснем… Никто тебя не тронет, жемчужинка моя…

— Нет! — топнула ногой малышка. — Пьёхо спать! Низзя!

Но по нашей задумке они все равно прошли от «прихожей» к «гостиной», а затем и к «спальне». И у узкой дубовой кроватки, над которой я проработала чуть не два вечера, восстанавливая резьбу на изголовье и добавляя что-то свое новое, нервная девочка вдруг остановилась. Недоверчиво погладила лоскутное покрывало, провела маленьким пальчиком по резьбе. И вдруг залезла на кроватку с ногами. Ее мама поискала взглядом хозяев лавки, но мы ей кивнули, мол, ничего страшного.

— Мамочка, а кроватка светится, — прозевала малышка и в следующую секунду спала мертвецким сном.

Разумеется, никакого свечения от дубовой кроватки с деревенским лоскутным покрывалом не исходило. Но знатная дама во все глаза недоверчиво смотрела на беззаботно спящего ребенка. Безмолвной тенью она выскользнула на улицу и вернулась спустя несколько секунд в сопровождении двух рослых охранников. Те, не говоря ни слова, подхватили кроватку с ребенком и понесли на выход. Взволнованная дама, прижав палец ко рту, опустила на наш прилавок увесистый бархатный мешочек.

***

В Академии Ровельхейм в общежитии третьего и четвертого курсов, расположенных ближе всего к Вратам, чуть вздрогнули стены. Ничего страшного, студенты старших курсов часто по ночам балуются магией, самоутверждаясь в опытах или доказывая способности другим. Но в четыре часа утра спали все поголовно, так что никто не обратил внимания на выплеск магии. Но если бы кто-то и сумел проследить источник силы, то с ужасом обнаружил бы, как от самой верхушки Врат, незыблемого сердца Ровельхейма, обрушился от вибрации крупный камень с символом ærlighet * в виде весов.

*(норвеж.) — «честность, справедливость».