При попытке выйти замуж

Глава 11 АЛЕКСАНДРА

Удивительно, но в многочисленных телефонных справочниках не значилось ни одной организации по защите животных. Были всяческие «зеленые» — грин-писы, эко-писы и тому подобное, но они, как оказалось, нисколько не интересовались зверями и концентрировали свои благие порывы только на атмосфере, речках, горках, цветочках и травке. Подразумевалось, что те, кто по этой травке бродит или в этой речке плещется, должны обороняться сами. Впрочем, нет, в список объектов, особо охраняемых столичными «зелеными», удалось пробраться тюленям, белым акулам и китам, что для Москвы было сверхактуально.

Я поняла, что защищать в нашей стране положено только тех, кто одной ногой стоит в могиле. Исчезающие виды, желательно занесенные в Красную книгу, и прочую уходящую реальность. А собаки — да от них же спасу нет. Каждая так и норовит размножиться, поселиться на помойке и стать распространителем заразы. Кроме того, если подумать, собаки могут представлять опасность для подведомственной экологам флоры — они могут топтать цветы и травы, грызть стволы деревьев и тому подобное.

Тем не менее меня не покидала уверенность, что общество, защищающее НЕ редких, а, напротив, очень частых животных, существует, пусть даже в статусе подпольной организации. В наше сложное время и в нашей парадоксальной стране должно найтись место и для Союза по защите навозных мух и энцефалитных клещей.

Ладно, подумала я, пойдем окольным путем. Все общественные организации подлежат регистрации. И я позвонила в Московскую регистрационную палату.

— Да! — надтреснутым раздраженным басом ответило мне существо женского пола и неопределенного возраста. На такое «да!» рискует нарваться любой, кто решит позвонить мирным спящим гражданам среди ночи с вопросом: «Как пройти в библиотеку?»

Гражданка из регистрационной палаты с ненавистью сообщила, что интересующие меня сведения могут быть получены не раньше чем через месяц и только в ответ на официальный запрос редакции.

— А пораньше? — попросила я жалобно.

— Нет, женщина, — моя собеседница была непреклонна, как скала. — В лучшем случае месяц.

— Почему?

— Такой порядок.

Я вынуждена была признать, что регистраторша одержала уверенную победу — мне нечего было противопоставить ее канцелярскому радушию, основанному на святом соблюдении правил.

Выбраться из угнетающего незнания мне помог любимейший Жора Рахмалюк. Он позвонил, засыпал меня комплиментами, что всегда к месту, и дал телефон своего знакомого зоозащитника.

— Классный мужик, хотя и стоматолог, — заверил меня Жора. — Уже год ведет собачью жизнь, то есть открывает какие-то приюты для собак, ищет им хозяев. И твоему маленькому найдет. Звони, ссылайся на меня, а если что не так — держи меня в курсе. Зовут его Ильин Вениамин Гаврилович. Целую, вечно твой. Да, Санечка, он сейчас куда-то уехал, будет завтра.

Один день, конечно, не срок, но руки у меня чесались. И чтобы как-то унять творческий зуд, я в который раз принялась перебирать бумажки, отобранные у Морозова. В одной из них говорилось, что его деятельность строится на основе Конституции, законов РФ и постановления номер 101 правительства Москвы. Указанное постановление в библиотеке нашлось. Текст этого документа однозначно свидетельствовал о том, что члены московского правительства по долгу службы страстно любят животных и намерены защищать их до последнего патрона. Так, например, постановление предписывало «соответствующим структурам» заняться наконец строительством приютов для бездомных собак и кошек. Контроль за претворением постановления в жизнь поручался некоему Семенову В.А., руководителю Департамента по строительству.

Найти Семенова было легче легкого, несмотря на то, что через полгода после выхода 101-го постановления он сменил строительный департамент на торговый. Из его показаний явствовало, что защита животных в Москве вообще-то имеет место быть, но ведется она не беспорядочно, а последовательно. В том смысле, что неразумно и непрактично гоняться за бездомными животными по всему городу, куда разумней обрушивать свою любовь к братьям нашим меньшим на определенную территорию, там доводить свои чувства до совершенства, добиваться взаимности и лишь потом двигаться дальше.

Семенов сказал, что инициатива по принятию 101-го постановления исходила из Окружной префектуры, и эксперимент по организованной защите московских собак и кошек начался именно на территории этого округа. Насколько он помнит, там сильно преуспели в благородном деле защиты и опеки.

В Окружной префектуре за бездомных собак отвечал заместитель префекта Олег Наумович Зеленский, на встречу с которым я отправилась немедленно.

Здание префектуры поражало величием. Розовый особняк с колоннами резко контрастировал с окружающими его бетонными многоэтажками. Внутреннее убранство было столь же величественным: длинные коридоры, устланные коврами, стены, украшенные картинами, в темных недрах которых угадывались женские надменные лица, — и тишина. Правда, в просторном холле стояла легкомысленная новогодняя елка, сверкая лампочками и мишурой, зато все остальное выглядело солидно и массивно. Двери кабинетов были закрыты, таблички на дверях вселяли тревогу. «Основной контингент» было написано на одной. «Постоянное обслуживание» — на другой. «Одинокие пенсионеры» на третьей. На четвертой был приколот потрепанный плакат: «Идет совещание». Самой загадочной была надпись: «Среда 9.00–14.00; четверг 15.00–19.00».

— А в пятницу нельзя? — спросила я у вышедшей из указанной двери пышнотелой дамы. Она посмотрела на меня с ужасом:

— В пятницу?! О боже! Да ни в коем случае!

Олег Наумович Зеленский занимал апартаменты в конце коридора. Золотая вывеска на двери с указанием должности, имени и отчества обитателя кабинета больше походила на надгробие, так что случись что с Олегом Наумовичем (дай бог ему здоровья, конечно), родственникам останется лишь выбить на имеющемся золотом фоне приличествующие случаю памятные даты.

Зеленский встретил меня с распростертыми объятиями, в прямом смысле этого слова. Он выплыл из-за стола и, мелко перебирая короткими ножками, что придавало его походке особую плавность, засеменил мне навстречу, широко расставив руки. У меня не было уверенности, что наш тридцатисекундный разговор по телефону дает мне моральное право принять такую же ответную позу и припасть к его впалой груди. Поэтому я коварно прибегла к обманному маневру — сначала бросилась навстречу Олегу Наумовичу, но когда расстояние между нами стало критически малым, метнулась к столу и заняла круговую оборону. В результате в тот момент, когда Зеленский настиг меня, я уже плотно сидела у внешней стороны его рабочего стола, для убедительности держась за поверхность стола двумя руками. Олег Наумович на секунду замешкался и, не придумав, как именно можно обнять сидячего дорогого гостя, поплыл обратно, на свое рабочее место.

— Рад. Очень рад, — констатировал он, потирая блестящую лысину. — Вы поймите правильно… — он заглянул в блокнот, — Александра Дмитриевна, мы все равно будем заниматься защитой этих несчастных. — Он горестно вздохнул, подумал и вздохнул опять, еще горестнее. — Вне зависимости от того, будет пресса освещать эту деятельность или нет. Но согласитесь, наш долг — привлечь как можно больше людей под наши знамена. Это я метафорически, — пояснил он, и я в который уже раз подумала о том, что с лицом моим что-то сильно не в порядке — не случайно же ответственные должностные лица всегда принимают за круглую идиотку.

— Не возражаете? — Я поставила перед носом Зеленского диктофон и весело ему улыбнулась.

— Пожалуйста-пожалуйста, — великодушно разрешил он.

— Олег Наумович, — начала я проникновенно, — я пришла просить вас о помощи. — Зеленский вздрогнул. — Нам нужна полная картина всего зоозащитного движения в Москве. Что, кто, как — ну, вы понимаете. Мы навели справки, — я заговорщически прищурилась, без особой, правда, надежды, что моя гримаса будет правильно понята, — и нас заверили, что вы — самый осведомленный в этих вопросах человек. Помогите.

Зеленский расплылся в довольной улыбке:

— Конечно. Все-все-все. Итак…

Итак, из слов Олега Наумовича явствовало, что их префектура и лично он сам в прошедший календарный период совершали благородные поступки один за одним.

— Вы спросите — почему? — утвердительно сказал Зеленский, и я кивнула — действительно, когда префектура ни с того ни с сего начинает совершать благородные поступки, кто угодно может потребовать ее к ответу. — Я отвечу. Прежде всего, таково было указание мэра. Для нас это закон. Кроме того, совесть. Да-да, душенька, совесть. Ведь если человек не поможет собаке, ей никто не поможет.

— Логично, — вставила я. Только очень наивные собаки ожидают помощи от кошки или, скажем, от вороны. Умные собаки прямиком идут в префектуру.

— А ведь они ждут помощи, — надрывно продолжал заместитель префекта. — Стоит посмотреть им в глаза — голодным, больным, несчастным, — чтобы понять, КАК они ее ждут. У нас было специальное выездное мероприятие на улицы округа, выезжали всей префектурой, и никто из наших сотрудников не остался равнодушным. Ничего даже не пришлось объяснять — просто посмотрели им в глаза, и все стало понятно.

Я представила себе, как сотрудники Окружной префектуры, среди которых наверняка преобладали тетки типа той, которая «только по средам и четвергам», бродят по улицам и заглядывают в глаза собакам, и мне стало весело.

— И — дело пошло. Построили три приюта. Три! — Зеленский поднял вверх указательный палец, хотя, учитывая количество пальцев на его руках, имел полную физическую возможность поднять три пальца. — Это немало, душенька. Собираем туда собак, лечим, кормим, моем. А то ведь они почти все больные, грязные. Они ведь живут около помоек и там же питаются. А потом эту инфекцию разносят по городу…

Зеленский увлекся и не заметил, как его понесло вниз с высоты первоначального благородного сострадания. Голос его стал жестче, черты лица заострились, и мне показалось, что еще минута-другая, и он перейдет к призывам отстреливать разносчиков заразы и очищать улицы родного округа от злобных собак, которые ведь и укусить могут. Этого не произошло, Олег Наумович вовремя спохватился и опять запел сладкую песенку о любви и беззащитности. Я прервала его самым бестактным образом:

— Вам не знакома случайно фамилия Морозов?

— Морозов? — Зеленский посмотрел на меня странно. — Морозов… Фамилия распространенная, наверняка у меня найдется пара-тройка знакомых. Он чем занимается?

— Благотворительной деятельностью по защите животных, — сказала я безо всякого выражения.

— Нет, не знаю такого.

— А вообще-то вы поддерживаете контакт с общественными организациями? — спросила я. — С теми, которые тоже защищают животных.

— Да, в общем, нет, — неуверенно ответил он. — Они — сами по себе, мы — сами по себе.

— Неужели их представители у вас не бывают? — театрально удивилась я. — Хотя бы для того, чтобы сказать вам спасибо.

Зеленский опять заулыбался:

— Бывают… — он пожал плечами, — наверное. Но лично я… вот сюда ко мне, то есть так, чтобы здесь…

Он запутался и замолчал.

— Но у вас есть координаты этих организаций?

— А вам зачем? — Зеленский подозрительно засопел.

— Было бы очень хорошо, чтобы вашу деятельность похвалили специалисты, те, кто давно занимается защитой животных.

— Понятно. — Зеленский нажал кнопку селектора. «Слушаю, Олег Наумович», — донеслось из динамика.

— Леночка, принесите нам… — он вопросительно посмотрел на меня: — Чай? Кофе? Сок? Коньяк?

— Спасибо, ничего, — отказалась я.

— Тогда, Леночка, два кофе и воды минеральной и скажите Ковлеру, чтобы принес координаты защитников животных.

— Кого? — переспросил селектор.

— Организаций, защищающих животных. Он поймет.

Селектор пискнул и затих, а через каких-то пару секунд в двери кабинета появился поднос с чашками и фужерами, с серебряными кофейником и молочником, а вслед за подносом — замечательной красоты девушка в мини-юбке и блузке с макси-вырезом. То, как Зеленский уперся взглядом в ее ноги, выдало в нем несомненного ценителя.

— Ковлер уже работает, — сообщила Леночка, поставила поднос на стол, качнула бедрами и удалилась.

Кофе оказался хорошим, равно как и минеральная вода, чего не скажешь о беседе, которая сопутствовала кофейной церемонии. Зеленский продолжал расписывать свои прелести, сыпал цифрами и фактами, которые я добросовестно фиксировала, и говорил, говорил, говорил. Из потока дифирамбов самому себе удалось извлечь всего одну любопытную информацию, а именно — расценки на содержание бездомных животных в приютах.

Судя по этим расценкам, жизнь собак и кошек, а также, как загадочно выразился Зеленский, «всех остальных животных», в приютах была просто сказочной. На «каждую единицу» выделялось 50 рублей вдень, вне зависимости от того, котенок это или большая собака. Редкого домашнего любимца кормят с такой интенсивностью и холят с таким усердием. Хотя, может быть, львиная доля средств уходила на содержание «всех остальных»?

Кто же они такие? И кого еще, кроме собак и кошек, содержит в приютах на 50 рублей в день господин Зеленский? Лошадей? Коров? Обезьян?

И все равно расценки на их содержание вызывали недоумение.

Но попробуйте обвинить человека в том, что он слишком щедр и слишком добр. Хорошего не бывает много, его всегда не хватает. И все же в благородной позиции чиновника можно было нащупать серьезную брешь: он проявлял свою невиданную щедрость за государственный счет. Похоже, Олег Наумович и сам смутно чувствовал уязвимость позиции Окружной префектуры и потому, не дожидаясь циничных вопросов с моей стороны, поспешил расставить все точки над «i»:

— Вы не можете себе представить, как нам трудно было пробить эти расценки! («Почему же? Могу», — подумала я.) Люди жестоки, люди немилосердны. Как они рассуждают? Тратить деньги на каких-то собак? Да проще их убить. Они не понимают, что все взаимосвязано и нельзя выстроить гуманное общество только для людей. В гармоничном добром мире хорошо должно быть всем — и человеку, и животному. Когда мы это поймем, жизнь изменится в корне.

Да-а, Олег Наумович был демагогом высокого класса!

— Давно существуют эти расценки? — спросила я елейным голосом, но Зеленскому вопрос все равно не понравился.

— Вот видите! — всплеснул он руками. — И вы туда же!

— Нет! — горячо возразила я. — Я не туда! Я за вас! Я поддерживаю!

— Да? — он посмотрел на меня с сомнением. — Что поддерживаете-то?

— Все, — сказала я твердо, не мигая глядя ему в глаза. — Все.

— Расценки существуют уже год. Почти год, — сказал он сухо.

В этот момент дверь кабинета дрогнула, застонала и с грохотом распахнулась. На пороге появился человек богатырского сложения с красным потным лицом, причем пот лился с этого лица градом. Человек тяжело с присвистом дышал, нервно подергивался и пугливо озирался. К центру живота он прижимал тоненькую канцелярскую папку модели «Дело», и вид у него был такой, как будто он в течение последних трех часов колол дрова, а злые люди отобрали у него привычный и милый его сердцу топор и вложили в руки чуждую ему папку, что, разумеется, совершенно вывело его из душевного равновесия. Увидев меня, он еще больше покраснел и метнулся обратно в дверной проем.

— Ковлер! — крикнул Олег Наумович зычно. — Назад!

Но не так-то просто было остановить паническое бегство Ковлера. Он не просто выскочил за дверь, но и прикрыл ее за собой, оставив для переговоров только узкую щель. Из этой самой щели донесся тонкий, удивительно не подходящий столь крупному человеку голосок:

— Вы заняты, Олег Наумович?

— Мы ждем вас! — заорал Зеленский. — Войдите!

Ковлер бочком протиснулся в дверь и замер на пороге.

— Где вы пропадаете? Почему так долго? — рявкнул Олег Наумович.

— Среагировать мобильно в сегодняшний период нехватки… — начал Ковлер.

— Нашли? — перебил его заместитель префекта. — Давайте.

— Собственно, только три организации. Контакты, собственно, только намечаются. Ведем, так сказать, переговоры. Они, собственно, не все допонимают. То есть некоторые недопонимают. Я хочу сказать, не всегда идут на контакт. Иными словами, работа на средней стадии…

Я слушала красного Ковлера затаив дыхание. На Зеленского же красноречие его подчиненного не произвело никакого впечатления. Наоборот — он раздраженно закатил глаза и рявкнул:

— Координаты!

Я начала догадываться, откуда у него такая страсть к собакам — Олег Наумович в совершенстве отточил методику общения с окружающими посредством четких команд: «лежать», «сидеть», «голос», «место». Ковлер тут же подчинился:

— «Друг», «Фауна» и «Придем на помощь». Вот телефоны.

— Свободны, — поблагодарил подчиненного Зеленский, и тот покинул нас. Я, в свою очередь, поблагодарила Олега Наумовича, переписала телефоны и, пообещав звонить, удалилась.

Оказавшись на улице, я с наслаждением вдохнула чистого московского воздуха и пообещала себе, что только большая беда сможет заставить меня вновь переступить порог гостеприимной Окружной префектуры. Даже в среду и четверг, даже с 9 до 14 и с 15 до 19, даже будучи одиноким пенсионером или оснозным контингентом, я сюда не вернусь. И вряд ли позвоню.

Данные Ковлера мне пригодились лишь частично, потому что по всем трем телефонам мне было отвечено, что «таких здесь не проживает». Интересно, названия организаций он тоже выдумал или таковые действительно существуют?

Репутацию Ковлера как умеренного вруна отчасти спасла газета рекламных объявлений, которую нам раз в неделю засовывали в почтовый яшик. В ней я нашла объявление благотворительной организации «Фауна», которая предлагала щенков и котят, «потерявших хозяев», бесплатно, в хорошие руки. Как они отличают хорошие руки от плохих, не разъяснялось, но само предложение вселяло надежду. Правда, в газете ни слова не говорилось ни о «Друге», ни о «Придем на помощь», но — хоть что-то. И я позвонила в «Фауну».

К телефону подошла тетенька-диспетчер, которая с готовностью внесла Георгина в картотеку.

— Конечно, беспородный, — констатировала она скорбно.

— Думаю, да, — согласилась я.

— Что тут думать? — с осуждением сказала она. — За три месяца ни одного дельного предложения.

Поскольку мне нечего было сказать в свое оправдание, я промолчала.

— Имя придется изменить, — велела тетенька. — Гоша — это не кличка. Пусть будет Рэкс. Или Джек.

— Почему? — удивилась я.

— Чтоб людей не путать, — доходчиво объяснила она.

Диспетчер с готовностью сообщила мне телефон руководителя организации и его имя — звали его Вениамином Гавриловичем Ильиным. Стоило ли так напрягаться, если телефон Ильина уже был зафиксирован в моей записной книжке?

Дозвониться в стоматологическую клинику не составило труда, и Ильин, как только я произнесла пароль «Жора Рахмалюк», немедленно назначил мне встречу. «Приезжайте прямо сегодня, — разрешил он, — а то у меня следующая неделя абсолютно зубодробительная». Оно и понятно — он же стоматолог.

Вениамин Гаврилович оказался человеком как приятным, так и чрезвычайно полезным. Во-первых, он заверил меня, что щенок Георгин не пропадет и будет пристроен наилучшим образом. Во-вторых, выразил готовность вступить в борьбу с мерзким живодером Морозовым. В-третьих, уговорил меня полечить зубы в своей клинике. Бесплатно. В-четвертых, пообещал познакомить меня с множеством известных людей — чиновников, артистов, политиков, которые, в отличие от таких уродов, как я, посещают стоматологов регулярно и с которыми я давно пыталась установить профессиональный контакт.

Вениамин Гаврилович был высок, элегантен, носил шкиперскую бороду, курил трубку. В свои сорок два он был уже почти седой, но седина ему шла. Правда, он заверил меня, что с удовольствием сохранил бы «прежнюю окраску», но это невозможно при его нервной работе:

— Представьте, Сашенька, каждый день приходится заглядывать в чужие пасти, и никогда не можешь быть уверен, что тебе не откусят голову.

Про Морозова, как оказалось, он никогда не слышал, хотя догадывался, что в Москве орудует какая-то банда:

— Я вам просто несказанно благодарен, Саша. Гонцов, приносящих дурные новости, в далекие годы убивали, и очень неправильно делали. Вы мне оказали огромную, просто огромную услугу своей плохой вестью, так что я теперь ваш должник. Вы меня, по сути, предупредили. Но, подумайте, какая гадость! Прикрывать собственные преступления такой благородной вывеской! Да-да, преступления, не качайте головой. Убийство собак уголовно наказуемо, вы знаете это? Кроме того, тут явственно просматривается мошенничество, ведь так? Он же обманывает людей, берет с них деньги за то, чего не делает.

— Только доказать это почти невозможно, — возразила я. — Он же говорит, что продает собак на рынках. Спроси его: «Где собака?», он ответит: «Продал».

— Не смотрите на вещи так мрачно. Где-то его можно прищучить. Проследить за ним, например.

— И кто же будет за ним следить?

— Ой, да у нас активистов масса. — Ильин с гордостью улыбнулся. — Добрых людей на свете не так мало, как кажется, я вас уверяю. Найдем добровольцев-сыщиков.

— Скажите, Вениамин Гаврилович, — спросила я, — а почему сведения о своей «Фауне» вы печатаете только в газете объявлений? Я, пока вас отыскала, чуть не надорвалась.

— Ничего подобного! — Мой собеседник обиделся и возмутился. — Мы сообщали о себе во все справочные службы, и в «09», и в «07», и в издательства, выпускающие телефонные справочники. Другой вопрос, и в этом вы совершенно правы, почему вместо наших телефонов дают номера мошенников?

— А вы не пытались сами позвонить в ту же «09» и спросить у них свои координаты?

— Нет. — Вениамин Гаврилович засмеялся. — Мой склероз еще не настолько запущен, я свои телефоны помню наизусть. Ну что ты будешь делать! Стараюсь понравиться милой девушке, глазки строю, а она видит во мне только склеротика и маразматика. Хотя… — он посерьезнел, — вы совершенно правы. Я вовсе не витаю в облаках и смотрю на вещи здраво. Конечно, все и всех надо перепроверять. Звонили в справочные мои сотрудники, но это было давно, когда мы только-только учредили организацию. И им сообщили какой-то телефон, не наш. Тогда они спросили про «Фауну», и им тут же дали наш телефон. Но никого это не насторожило — ну есть в Москве еще одна организация, защищающая животных, что ж тут плохого. Это не тот род деятельности, где уместно говорить о конкуренции. Я считаю, что чем больше их будет, тем лучше.

— И вас не смутило, что для того, чтобы узнать ваш телефон, нужно знать, что организация называется «Фауна»? Не «Зоологическая помощь», не «Братья наши меньшие», а именно «Фауна»? — спросила я.

— Видите ли, — Вениамин Гаврилович смутился, — тогда мы планировали, что пройдет месяц-другой, и о нашей организации все заговорят. На помощь прессы рассчитывали, на громкие имена наших учредителей. А пресса, это не в упрек вам, но все же… к нам осталась равнодушна. Сенсаций у нас нет, все буднично, обыкновенно. Но, знаете, Сашенька, звонков-то нашим диспетчерам очень много поступает. Как-то людям удается о нас узнать.

Беседу нашу бесконечно прерывали — стоило мне задать вопрос, как в кабинет Ильина кто-нибудь заглядывал — то ли врач, то ли медсестра, и со словами «Вениамин Гаврилович, там сложный случай», уводили его. Каждый раз он виновато улыбался, умолял простить его и дождаться, говорил «я буквально на минуточку», и исчезал на двадцать-тридцать минут. В результате коротенький разговор растянулся часа на четыре. Но меня это не раздражало. Кабинет директора клиники не отпугивал посетителей, а приваживал. У меня ни разу не возникло ощущения, что я нахожусь в лечебном учреждении, тем более в стоматологическом. Через дубовую дверь не проникали ни отвратительные звуки бормашины, ни запахи лекарств. Стены, которые во всех больницах норовят выкрасить белой масляной краской, здесь были обшиты деревом; отсутствовали ненавидимые мною лампы дневного света, их заменял домашний абажур на длинном шнуре, под которым располагался журнальный столик. Но более всего настраивали на лирический лад плюшевые диван и кресла, в одном из которых я и окопалась. По стенам кабинета были развешены портреты собак. Именно портреты, то есть собачьи лица крупным планом. Здесь были веселые улыбающиеся собаки, были грустные, несчастные, были удивленные и обиженные и только одна сердитая.

Вернувшись после очередной отлучки на «трудный случай», Вениамин Гаврилович застал меня как раз у портрета сердитой собаки.

— Эта нравится мне больше всех, — сказал он. — В ней больше индивидуальности, правда? Знаете, собаки — очень странные и очень противоречивые создания. Они сильны физически и могут в клочья разорвать своих врагов, но совершенно беззащитны перед хозяевами. Как дети малые, как котята. Те могут их обижать, третировать, прогонять, а собаки все равно хозяев любят и им служат. Что это такое?

— Это — преданность.

— Да. Преданность — та же слабость, вы не находите? — задумчиво произнес Вениамин Гаврилович и, заметив мой удивленный взгляд, пояснил: — Я взялся за это дело после того, как изучил их психологию, их характер. Как только понял, насколько они слабее самого слабого человека. Была бы моя воля, я защищал бы собак и от их злобных хозяев.

— Да? И как же? Лишали бы хозяев родительских прав?

— Знаете… Только между нами… Мы иногда хулиганим и вешаем на двери квартир таблички: «Осторожно, злой хозяин доброй собаки». Пустячок, а приятно.

— Не знаю. — Я пожала плечами. — Такими методами можно только еще больше этого хозяина озлобить. А на ком он будет зло срывать?

Вениамин Гаврилович не ответил. Он смотрел на сердитую собаку и, казалось, меня не слышал. А потом сказал:

— Вот эта способна за себя постоять. Она не позволит над собой издеваться. Но это, конечно, исключение из правил.

— Похоже, вам нравятся злые собаки, — сказала я.

— Нет. — Он улыбнулся. — Она не злая. Она просто сердится, а это так по-человечески. Правда? Вот вы — часто сердитесь?

— Часто. Чаще, чем хотелось бы.

— А ведь вы добрый человек. И сентиментальности в вас с избытком. Сердиться надо, это полезно для здоровья, как врач вам говорю. Скажу больше, женская привлекательность напрямую зависит от умения сердиться — в нужное время и в нужной дозе. Надо уметь угадать момент и сделать вид, что сердишься. Вы не согласны?

— Не согласна. Эмоции только тогда на пользу, как врачу вам говорю, когда они выплескиваются спонтанно. Рассердили меня — сержусь, рассмешили — смеюсь. А вам, значит, нравятся фальшивые девки, которые смеются, когда не смешно, и сердятся ни с того ни с сего.

Вениамин Гаврилович расхохотался.

— Вот! — констатировала я. — Типичный пример подобного поведения. Надо мной смеетесь, доктор?

— Да ну вас! — Он, посмеиваясь, подошел к шкафу и достал бутылку коньяка. — Выпьем?

— Ага, а потом вы кому-нибудь пломбу на язык поставите. Спьяну.

— А у меня рабочий день закончился. — Он разлил коньяк по рюмкам. — Вы мне нравитесь, Саша, а потому нужно выпить за знакомство. Коньяк очень хороший, видите?

— Да, мне говорили, что стоматологи относятся к обеспеченным слоям населения.

— Чистая правда! — сказал он радостно. — Но к данному конкретному напитку это отношения не имеет. Этот коньяк — взятка.

— Не наговаривайте на себя, Вениамин Гаврилович. Не взятка, а выражение глубокой благодарности. От безнадежного больного, которого вы спасли. Так ведь?

— Спасибо. Будем считать, что носитель этой бутылки умирал голодной смертью, потому что ему нечем было пережевывать сырокопченую колбасу. А я его спас. И сейчас он, толстый и веселый, чавкает с утра до вечера, цыкает новым зубом и им же скрипит по ночам. Так о чем это мы? О женской привлекательности?

— Мы — о собачьей привлекательности. Но для вас, похоже, это одно и то же.

Он опять расхохотался, мы чокнулись и выпили.

— Так вот. Женская привлекательность складывается из ряда факторов, — начал он.

— Здоровые зубы… — поддержала я.

— С этим я спорить не могу в силу своей профессиональной принадлежности. Пусть зубы будут на первом месте. Но крайне желательно, чтобы еще была легкость, даже мимолетность, как будто тебя чуть коснулись и норовят убежать. Готовность уйти, понимаете? И вместе с тем в облике должно быть приглашение к действию, призыв.

— Ну, это динамизм и стервозность, доктор. «Вот она я, бери меня», а сама — в кусты.

— Да. Немножко стервозности необходимо. Но в кусты необязательно. Важно показать, что кусты возможны. Что вас туда, так сказать, тянет.

— Если симпатия обоюдная, в кусты тянуть не должно.

— Не должно, конечно. Но тягу нужно изобразить.

— Еще пара-тройка ваших лекций, Вениамин Гаврилович, и я, глядишь, научусь быть привлекательной.

— Ну, у вас-то такой проблемы нет, — опять засмеялся он, — вы уже давно научились. Но от бесед я ни за что не откажусь. Когда я могу надеяться увидеть вас еще?

Вернувшись домой, я, поддавшись переполнявшим меня чувствам, позвонила Васе и томно призналась, что при встрече с ним меня неудержимо тянет в кусты.

— Да? — Вася удивился. — В смысле — тошнит тебя? Или слабит? Но зачем же в кусты? Зима на дворе, а ты, какая-никакая, девушка. К тому же в МУРе прекрасный туалет.

Вася был в своем репертуаре.

— Но кусты-то романтичнее! — возразила я.

— Не думаю, — сказал Вася. — Практически на глазах у всех, и ни руки помыть, ни зубы почистить.

Надо будет спросить у Вениамина Гавриловича, добавляет ли девушке привлекательности то, что ее при встрече с мужчиной неудержимо тянет в туалет. Наверно, да. Во всяком случае, это небанально.

— Саня, — Вася, как ни странно, не ругался на меня, не обзывался, зато был очень серьезен. — С твоим живодером там действительно что-то не чисто. И, откровенно говоря, я заволновался — не вляпалась ли ты опять в какую-то дрянь. Ты будь поосторожней, не лезь без меня в это дело и не вздумай звонить в N-ское отделение милиции. Я тебе помогу, только вот разберусь с делами. Договорились? У меня предчувствие плохое.

— Ладно. — Васина серьезность меня тронула. Всегда, когда Вася боялся за меня, он становился похож на человека. Переставал материться, рожи корчить — ну такой милый — просто ужас.