При попытке выйти замуж

Глава 19 АЛЕКСАНДРА

Юрий Сергеевич — лучший главный редактор на свете, нас пожалел, за что ему, ненаглядному, спасибо. Он сам принес официальные извинения премьеру и не стал подвергать опасности сотрудников «Курьера». Проверки на вшивость не получилось, и все те, кто боялся подписывать покаянное письмо, вздохнули с облегчением. От всего этого делалось еще противнее, и смотреть на их мерзкие рожи было невыносимо. Поэтому, быстренько собрав манатки, я с отвращением покинула родную редакцию в четыре часа дня, хотя днем это темное время суток можно было назвать лишь условно.

Больше всего я обижалась на редакционных лицемеров за то, что они испортили мне Новый год. Мне казалось, что праздничного настроения мне теперь не видать, как своих ушей (дурацкое сравнение, потому что повидать свои уши я могу в любой момент, стоит только захотеть — они прекрасно отражаются в зеркале вместе со всей головой).

Как было хорошо раньше, лет двадцать назад, в пору моей первой молодости, когда было мне шесть лет и когда я благодаря гуманным советским законам, запрещающим труд малолетних, не работала в «Вечернем курьере». Еще за неделю до Нового года появлялось ощущение чего-то удивительного, и оно, это ощущение, с каждым днем нарастало, достигая к 31 декабря своего пика. Елка появлялась в доме всегда в последний день, поэтому она не успевала растерять своего чудного запаха. Мама страшно волновалась, понравятся ли нам с Дашкой ее подарки и догадаемся ли мы подарить что-нибудь друг другу, хотя не догадаться было трудно — начиная с середины декабря она начинала внушать нам, что в ТАКОЙ праздник просто необходимо сделать подарок ВСЕМ своим близким. И засовывала нам в карманы деньги: «На сладенькое, на то, на се».

Потом наступал новогодний вечер, мы наряжали елку, помогали маме готовить салатики, а часов в десять приходил Игорь, Дашкин папа. Сначала в костюме Деда Мороза, а потом — в своем настоящем обличье. Мы с Дашкой прекрасно знали, что Дед Мороз — это переодетый Игорь, но виду не показывали. Потом приходили гости, и нам разрешали сидеть вместе с взрослыми столько, сколько захотим.

…Я брела по улице, с упорством истинного мазохиста подогревая свое плохое настроение, и, для того чтобы, не дай бог, не отвлечься от мрачных мыслей, старалась нарываться на мелкие встречные неприятности: наступала в лужи, подходила поближе к краю тротуара, рискуя (подставляясь) быть обрызганной грязью, летящей из-под колес проезжающего транспорта, шла при этом по левой стороне дороги, чтобы меня пихали прохожие. И грязь летела, прохожие пихали, а ноги промокли и мерзли. И вдруг… Рядом затормозила упоительной красоты и чистоты машина, переднее стекло бесшумно сползло вниз, и я увидела Вениамина Гавриловича Ильина. Он был в льгжной шапочке, толстом белом свитере ручной вязки и выглядел очень уютно. К тому же он улыбался, как бы это сказать? — заразительно.

Конечно, найдутся люди, которые на полном серьезе начнут говорить, что заразительно можно только смеяться. Неправда. Практически все, что делается хорошо, выглядит заразительно. Кто-то заразительно ест, кто-то — спит, кто-то — работает, и все, абсолютно все умеют заразительно зевать. А Ильин заразительно улыбался, и я тоже не смогла удержаться. Несколько секунд мы смотрели друг на друга, а потом он протянул руку, взял с соседнего сиденья букет роз — так, на глазок, килограмма в три весом и протянул его мне.

— Кому-то этот букет не достанется, — сказала я, вроде бы жалея этого «кого-то».

— «Кому-то» — точно не достанется, — заверил меня Ильин.

— Нехорошо, — сказала я. — И вы нехорошо поступаете, и я, беря букет, который предназначался не мне.

— Хорошо, — возразил Вениамин Гаврилович. — Отлично!

— Что-то вы себе противоречите: то «хорошо», то «отлично». Выберите одно из двух.

Он расхохотался:

— Букет предназначался вам, Саша, и я исколесил полгорода, пока вас нашел.

Было совершенно ясно, что он врет и что встретились мы случайно, но такое вранье было приятно слушать.

— Вы думаете, Вениамин Гаврилович, что я живу на улице и что, прочесывая город, не наткнуться на меня невозможно. Что-то вроде бездомной собаки…

— Я, Саша, фаталист и твердо знаю, что если чего сильно-сильно захотеть, то оно обязательно случится. Можете не верить, но я захотел вас увидеть, купил цветы и поехал куда глаза глядят. Как видите — получилось.

— Спасибо. Розы классные. Мне таких никто никогда не дарил.

— Не верю. — Он открыл дверь и подбородком указал на сиденье рядом. — Заходите, гостем будете.

Я села в машину.

— Пристегнитесь.

Я перекинула ремень через плечо, и машина тронулась. Ильин сосредоточенно смотрел вперед, в салоне было тепло, играл джаз. Плохое настроение испарялось с каждой минутой, а точнее, с каждым километром, но мне оно уже не было так дорого, как полчаса назад.

— Куда едем? Случайно не знаете, Вениамин Гаврилович?

— На дачу. — Ильин не смотрел на меня. — Встречать Новый год.

— А если у меня другие планы? — я постаралась изобразить твердость.

— Придется отменить, — он пожал плечами.

Как должна была бы поступить в такой ситуации нормальная девушка? Она бы сказала: «Ах, оставьте, мы видимся с вами второй раз в жизни, какая дача? Какой Новый год? Остановите машину, наглый вы стоматолог, розы, конечно, возьму, кто же отказывается от такой красоты, а в остальном — ни за что!»

Да, только так и никак иначе. И потому, набрав в легкие побольше воздуху перед длинной тирадой, я сказала буквально следующее:

— А вкусно ли у вас кормят? И что там насчет развлечений?

Ильин опять рассмеялся:

— Вкусно. И развлекательно.

— Только мне надо позвонить маме.

Он кивнул и достал из бардачка телефон…

— А еще мне надо заехать за щенком.

— Уже едем.

Дома я быстро попихала в сумку все необходимое, схватила Георгина под мышку, и через полчаса мы уже были на даче. Все, увиденное там, потрясло меня до самого основания.

Если не считать большой кавказской овчарки, которая встретила нас во дворе и выказала настойчивое желание сожрать Гошу, компания насчитывала двадцать шесть персон. Именно персон, потому что назвать их просто людьми я бы не рискнула. Сначала меня познакомили с известнейшим политологом, который был чрезвычайно галантен, в меру любезен и бешено сладкоречив.

— Саша, моя гостья, — представил меня Ильин. — Прошу любить.

Политолог отставил в сторону лопату, которой он до этого чистил дорожку, стянул зубами пуховую варежку, согнулся в три погибели и поцеловал мне руку.

— Чтоб любить такую девушку, просьб не надо. Или под «прошу» ты подразумеваешь «разрешаю».

— Не разрешаю, — строго и серьезно сказал Ильин. — Даже и думать не моги.

— Понял, — политолог горестно вздохнул. — Жаль.

Далее мне были показаны и допущены Вениамином Гавриловичем к моей руке трое популярных артистов с женами, один телеведущий, пять (!) депутатов Госдумы и два чиновника высокого ранга, тоже все с женами, один народный художник России (без жены), один до ужаса известный адвокат, тоже, как и художник, без пары и один воротила нефтяного бизнеса. Просто вип-зал какой-то.

Самого по себе перечня гостей было достаточно, чтобы привести меня в смятение. Но куда сильнее их чинов и званий меня потрясло ТО, во что гости были одеты. Мне, по глупости, казалось, что загородная прогулка или дачное времяпрепровождение предполагают простую и удобную форму одежды — лыжные штаны, свитера, джинсы и т. п. Оказалось, что к бревенчатой избе, дубовым лавкам и просмоленным деревянным потолкам куда больше подходят смокинги, бабочки, вечерние платья, туфли на высоких тонких каблуках, жемчуга и меховые манто. Собственно, в свитерах и джинсах были только мы с Вениамином Гавриловичем.

Стол был под стать нарядам: икра, севрюга, языки, крабы, молочные поросята. Но, похоже, завораживающий продуктовый набор подействовал только на нас с Гошей. Он, кокетливо виляя задом (сам-то наверняка думал, что хвостом), прогуливался вдоль стола и со свистом принюхивался. Ильин взял с тарелки кусок языка и дал Гоше. Кусок был большой, а щенок — маленький, поэтому Георгин улегся под давкой и, урча, приступил к ужину.

— Для овчарки своей раскармливаете? — спросила я, но Вениамин Гаврилович с пылом запротестовал:

— У меня элитная собака, из суперпитомника! У нее на бездомных щенков аллергия!

— Он уже почти домашний, — возразила я.

— Вот когда будет совсем домашним, тогда поговорим, — пообещал Ильин. — А пока пусть погостит у меня пару дней, а там и достойные хозяева для него найдутся.

Что касается остальных гостей, то они собрались у стола в половине двенадцатого.

— За Россию! — торжественно поднял бокал политолог, причем тон у него был вполне траурный, такие интонации мне приходилось слышать только на поминках. Все встали. Да-а, такого Нового года у меня еще не было. Я совсем уже собралась выпить не чокаясь, но оказалось, что присутствующие не столь пессимистично настроены и, вероятно, питают все же некоторые надежды на то, что страна наша выкарабкается из вечного кризиса, после чего начнет процветать и плодоносить.

Ильин был серьезен и строг, и первый патриотически окрашенный тост воспринял как должное, но, допив бокал, скосил на меня глаза и подмигнул. Мне слегка полегчало. Далее последовал тост за Президента, тоже стоячий. Я шепотом спросила у Вениамина Гавриловича. «За какого?», он сделал мне страшные глаза и пожал плечами. Потом всех немного отпустило, и пошли тосты попроще: за курс рубля, за природные ресурсы, за отечественного производителя, за нас — хороших, за них — неплохих, за прекрасных присутствующих здесь дам (пили, заметьте, сидя), за здоровье…

— А можно я предложу тост за мирное небо над головой? — спросила я у Вениамина Гавриловича.

— Ну-ну, — одобрительно кивнул он, — попробуйте.

Я окинула взглядом аудиторию и не рискнула, хотя чувствовала, что моего небесного тоста явно не хватает.

Выпив за естественные монополии, гости приняли волевое решение перейти к танцам.

— Надо полагать, начнем с кадрили? — спросила я у Ильина.

— Не думаю, — серьезно ответил он. — Хотя… Господа! Предлагается кадриль!

И вот тут все они заметались. Среди них, таких про-российских, не нашлось ни одного, кто знал бы этот исконно русский танец.

Ко мне подскочил политолог и, щелкнув блестящими ботинками, заговорщицки прошептал: «Пошуршим кроссовками?»

— Он приглашает вас на танец, — перевел Ильин.

Политолог картинно расхохотался, но когда я вылезла из-за стола и он увидел, что на мне действительно кроссовки, страшно смутился.

— Угадал, — Ильин тоже рассмеялся. — Не в бровь, а в глаз.

— В Швейцарии, в кантоне Невшатель, строят точно такие дома, как у тебя, Веня, — хвалил между тем Ильина один из депутатов. — Ну, в точности.

— Кантон, — прошептал мне на ухо политолог, — слово-то какое неприличное.

Я согласилась:

— То ли дело «субъект Федерации». Швейцарии вообще до нас далеко.

— Вы были в Швейцарии? — Политолог явно ожидал утвердительного ответа. Но я врать не стала и честно призналась, что не довелось. «Все, знаете, дела, дела, все недосуг».

— Хотите? Можем съездить, — предложил он, и я, уже в восьмой раз за вечер, подумала: «Какой милый человек! И какие милые у них здесь нравы!»

— Вы всех, кто не был в Швейцарии, приглашаете туда на экскурсию?

Политологическая морда стала масляной и приторной:

— Нет, только таких очаровательных особ.

— А сколько особ вы можете потянуть за одну поездку?

Политолог опять осклабился:

— Предпочитаю одну.

Мне надоело с ним танцевать, и, как только он признался в том, что одной особы ему достаточно, я немедленно предложила выпить за здоровье всех присутствующих. Он обиделся и отстал, чему Вениамин Гаврилович несказанно обрадовался:

— Не понравился? И правильно. А со мной потанцевать не откажетесь, Сашенька? Только я кадриль тоже не умею.

— Жаль. Очень жаль. Но делать нечего.

Обиженный политолог громогласно заявил, что пришло время чаепития и лично он идет ставить чайник.

— Где мне взять воду? — раздраженно спросил он у Ильина.

— Из-под крана не пробовал? — миролюбиво спросил Вениамин Гаврилович.

— Я хочу отстоянную! — потребовал политолог.

— А-а. — Ильин понимающе кивнул. — Тогда из бачка, туалет прямо по коридору.

После танцев и десерта мы пошли гулять.

— Не вписалась я в вашу компанию, Вениамин Гаврилович, не тот у меня статус, — пожаловалась я. — В следующий раз приеду к вам в гости, когда дослужусь хотя бы до главного редактора.

— Вы толкаете меня на ужасный путь, — вздохнул Ильин. — Если вы ТАК будете ставить вопрос, то мне придется разогнать эту компанию, чтобы не откладывать встречу с вами надолго. Вы ведь можете не успеть стать главным редактором в течение недели, да? Хотя бы потому, что праздники.

— Да, такое возможно.

— Придется разгонять. — Ильин обреченно развел руками. — А не хотелось бы. Они — мои друзья, и я их люблю, несмотря на все перекосы и дурацкое кривлянье. Несмотря даже на то, что они вам не понравились.

— Да нет, почему… — неуверенно попробовала возразить я, и Вениамин Гаврилович опять рассмеялся.

Потом я рассказала ему о наших страстях-мордастях в редакции, он посочувствовал и рассказал мне об интригах в своей клинике. Потом я рассказала ему про маму, а он мне — про свою. Потом я рассказала ему про своего бывшего возлюбленного Валеру Синявского, а он мне — про свою бывшую жену Ирину. А потом мы замерзли и вернулись в дом. К этому времени почти все гости разбрелись по спальням.

— Не узнать ли нам, который час? — задумчиво спросил Ильин. — Раз все спят, значит, уже не рано. Примета такая.

Час оказался седьмой, и Ильин отвел меня в маленькую комнатку на втором этаже. Мне было страшно интересно, что же сейчас произойдет, и мысленно я насчитала двенадцать вариантов дальнейшего развития событий. Ни один из них воплощен не был. Вениамин Гаврилович пожелал мне спокойной ночи, показал, где ванная, поставил на столик у кровати стакан с соком и ушел. Просто ушел.

Спала я крепко и сладко, но, могу ручаться, дверь моей комнаты ночью ни разу не скрипнула по той простой причине, что никто не пытался ее открыть. Вот как бывает в жизни. А некоторые не верят. И почему девушки боятся зубных врачей? Не такие они страшные.

Утро принесло с собой тревогу и раскаянье. Я валялась в постели и клеймила себя. Что, в сущности, происходит? Я еду с незнакомым (ну, в утешение себе скажем — с едва знакомым) мужчиной за город с твердым намерением остаться у него на ночь (в утешение себе — Новый год встречают только ночью, и этим многое объясняется). Еду, вполне допуская, что на его даче никого, кроме меня и него, может не оказаться. Более того — принимая приглашение, я так и думала, а многочисленные гости явились для меня большим сюрпризом. Бедная моя мама, знала бы она! А сестра Даша — представляю, как бы она орала!

Итак, я еду, а значит, с самого начала ставлю себя в самое что ни на есть двусмысленное положение: сам факт того, что приглашение принято, может расцениваться хозяином загородного дома как карт-бланш, как некое обещание и даже гарантия послушания и сговорчивости. Да? Да.

Но далее этот малознакомый мужчина почему-то ведет себя безукоризненно, не пристает, не домогается, а мягко так ухаживает. Мне это нравится, но вместе с тем я не могу избавиться от ощущения, что меня хитро провели, щелкнули по носу. Я же ждала приставаний, стука в дверь, всяких «не позволите ли мне остаться? А тихонечко посидеть на краешке кровати? А постоять на пороге?». Не означает ли подобная деликатность, что меня просто недооценили и что вышеназванному мужчине не больно-то и хотелось?

Я с самого начала, еще с букета на сиденье автомобиля, была уверена, что грубости никакой, никакой навязчивости с его стороны не будет. Но не до такой же степени! Не до «спокойной же ночи» — и все. Я, как стало мне известно сегодня, распущенна настолько, что ждала жалобных завываний под дверью, заискивающих взглядов, просительных интонаций. Да что там ждала! Я этого почти хотела. Фу, какая гадость. Знала бы мама… Ах, да, это я уже говорила.

Кстати, о маме. Она бы все равно не поверила.

Но раз уж Вениамин Гаврилович оказался столь учтив, ему же хуже. Я буду вести себя соответственно и постараюсь оправдать его возвышенные (или завышенные?) ожидания.

Отправляясь в ванную, я твердо решила быть за завтраком милой, но строгой; легкой, но неприступной. Меня к этому вынудили, а бытие определяет сознание и поведение.