При попытке выйти замуж

Глава 1 АЛЕКСАНДРА

«Капустник» был мероприятием скорее ритуальным, нежели увеселительным. Плановый выплеск ностальгии. Как убийца стремится на место преступления, так мы все раз в году возвращались туда, где делали первые шаги в журналистике. Никому не приходило в голову спорить с традицией: положено, и все тут, 29 декабря, бросив любые дела, явиться в редакцию, которая нас взрастила и воспитала, втиснуться в битком набитый Голубой зал, мрачно отслушать и отсмотреть «капустник», заметив через губу, что «в наши времена, конечно, все было не так», то есть — лучше и смешнее, выпить с «бывшими» шампанского, еще шампанского, а потом — водочки и, скорбным взглядом окинув родные прежде коридоры, удалиться.

Для тех же, кто и доселе работал в «Новостях», а следовательно, не страдал ностальгией, новогодний «капустник» был оздоровительной процедурой, имеющей мощный психотерапевтический эффект. По лечебному воздействию его следовало бы сравнить с комнатой психологической разгрузки, где любой сотрудник японской фирмы может врезать по морде кукле, как две капли воды похожей на начальника.

Пожалуй, психотерапевтический эффект новогоднего «капустника» в «Новостях» был глубже и сильнее, нежели в японской нервной комнате, потому что являл собой избиение начальства в присутствии самого начальства. Стажеры и корреспонденты смеялись над членами редколлегии, топтали своими слабыми ножками их начальственное самолюбие. Мало этого — членов редколлегии заставляли смеяться над собой, и они усердно делали вид, что смеются от души, хотя душа их обливалась кровью и наполнялась глухой обидой.

Если кто-то из начальников пытался прогулять «капустник» или позволял себе смотреть представление с мрачным видом, рейтинг такого руководителя не просто понижался, а с грохотом обваливался. Так что редколлегия дисциплинированно занимала места в первом ряду и радостным истерическим смехом встречала насмешки окружающих.

Собственно, происходило следующее: некое известное литературное произведение, лучше — классическое, подвергалось зверскому надругательству. Сюжет в общих чертах оставался, но на него накручивались подробности редакционной жизни. В результате, что бы ни ставили — «Горе от ума» или «Бесприданницу», «Трех поросят» или «Маугли», — речь всегда шла о жизни редакции в уходящем году.

В этот раз, как явствовало из программки, публике собирались предложить «Трех мушкетеров».

Предполагалось, что под образом Миледи будет скрываться единственная женщина среди членов редколлегии «Новостей» — Ольга Митрохина, действительно умелая интриганка и завистливая дрянь; а под маской Ришелье — ответственный секретарь Михаил Матросов, действительно человек хитрый и неглупый. Спорили о том, в каком образе предстанет перед публикой главный редактор — короля Франции или Д’Артаньяна. Большинство склонялось к последнему, потому что был известен исполнитель роли лошади Д’Артаньяна — обладатель широченной, на пол-лица, белозубой улыбки Игорь Суханов из отдела проблем молодежи. Самого Д’Артаньяна должен был играть курьер Эрик Мухин, поскольку росточка он был маленького, комплекции хлипкой (в точности как нынешний главный редактор «Новостей») и легко размещался на спине Суханова, не причиняя ей никакого вреда. Распределение остальных ролей держалось в строгом секрете.

Особую пикантность мероприятию должен был придать официальный язык сценического действа, а именно украинский. Точнее, околоукраинский. В этом тоже был глубокий издевательский смысл: одним из последних проектов «Новостей» стало издание газеты в Киеве на украинском, соответственно, языке. Ходили слухи, что, когда корреспонденты «Новостей» читали свои статьи, переведенные на братский язык, они в прямом смысле слова заливались слезами, причем истерический хохот нередко сопровождался тяжкими стонами и проклятиями в адрес тех, кто все это придумал. В редакции стало модно цитировать друг друга в украинском исполнении, и лидировал в списке цитируемых «перлов» отдел рекламы.

— Представляешь, — жаловалась мне вчера Зоя Векшина — зав. отделом рекламы в «Новостях», — сегодня прилепили мне к двери очередную гадость из прошлого номера. У нас там шла реклама глицеринового мыла, ну и, естественно, давили на то, что кожа после него становится якобы очень мягкой. Сегодня прихожу — на двери огромными буквами: «Ой, моя шкирка така гладЕнька!» Ну не гады? Боюсь, и на «капустнике» мне больше всех достанется. Там есть такое местечко, я подсмотрела, когда д’Артаньян сочиняет рекламный ролик про свою фирму — ЗАО «Три мушкетера», специализирующуюся на заказных убийствах, постановочных драках на банкетах и уличном хулиганстве. Точнее, «Тры мушкетэра». Кровожадная реклама — ужас! Казнят Миледи, отрубают ей голову, а тут появляется Ришелье и спрашивает: «А шо то у тэбэ з головой?» А она, точнее, не она, а то, что от нее осталось, ответить не может, зато вперед выходит Атос, растерянно так оглядывается и говорит: «Ё-моё, шо ж я зделав?»

— Гадость какая! — согласилась я с Зоей, но «капустник» мне посмотреть хотелось, и даже очень.

Мне хотелось посмотреть на лошадь-Суханова и на Миледи-Митрохину, мне хотелось повидать своих и покрутиться перед ними в новом, только что купленном костюме. Но (такая народная примета) мои желания всегда обратно пропорциональны возможностям: чем сильнее хочется, тем больше появляется помех на пути к желанной цели. На этот раз в роли помехи выступила моя любимая мама. Разумеется, она ничего не имела против меня, но обстоятельства заставили ее внести существенные коррективы в мои вечерние планы. Потому что «случилось ужасное». Мама позвонила мне около двух часов дня, то есть когда до «капустника» оставалось каких-то четыре часа, и сообщила, что ей «очень и очень плохо»:

— Шурик, — мама рыдала, — такой ужас! У нас здесь, прямо рядом с квартирой, повесили щенка.

— И как ты? — Я действительно испугалась. Для маминого сердца подобные сильные ощущения были совершенно необязательны.

— Я — ничего, уже выпила валокордину, а вот он, по-моему, умирает. Шурик! — голос у мамы дрожал. — Это такой кошмар!

— Мамуля, держись, я сейчас приеду.

Приехала я вовремя. Мама в своих переживаниях уже дошла до ручки, ее трясло, цвет лица наводил на мысли о «Скорой помощи», а домашние запасы валокордина, валерьянки, нитроглицерина, бальзама, пустырника, мелиссы и т. д. стремительно иссякали. Дашка, моя старшая сестра, появилась у мамы двумя минутами раньше.

— Шуруп, — это мне, — ты посмотри на нее! — Дашка бушевала. Она вообще считала, что лучшее успокоительное для мамы — это крик, угрозы и грубый нажим. — Щенка повесили! Да, неприятно. Но вот же он — живой, слава богу. Да как ты на свете-то живешь, мам? Посмотри, что вокруг делается! Да, нас окружает жестокий и грязный мир, так что ж теперь, удавиться?!

— Шурик, — жалобно шептала мама, — она меня ругает. Но ты не представляешь себе, какое это было зрелище. Он висит, кричит, задыхается…

— Хватит! — заорала Даша. — Проехали! Теперь вот что, Шуруп, налей маме коньячку, забирай собаку и беги в аптеку за успокаивающими.

По части раздать всем кучу поручений Даше не было равных.

— Даш, а можно в аптеку без собаки? — Чисто риторический вопрос, и всем присутствующим это было очевидно. Но пока я зашнуровывала ботинки в передней, из комнаты неслось:

— Шуруп, ты понимаешь, что при взгляде на щенка у мамы возникают неприятные ассоциации?.. — На этих словах я закрыла дверь и пошла за лекарствами. Одна. Без собаки.

Приведя маму в более-менее нормальное состояние, мы приступили к осмотру страдальца. Он был маленький, грязный и очень печальный. Дышал тяжело, но когда до него дотрагивались, руку непременно лизал.

— Хороший, — сказала Дашка грустно, — возьми его, Шуруп.

— Куда? — Я покрутила пальцем у виска. — Я полжизни в разъездах. С работы прихожу ночью. Возьми ты.

— А я — не ночью? — Дашка работала в крупном банке начальником службы по связям с общественностью.

— А Данила? Он-то дома. — Я имела в виду Дашиного восьмилетнего сына.

— Дома?! — Дашка посмотрела на меня, как на слабоумную. — У него теннис, английский, дзюдо.

— Девочки, — мама, которая лежала на диване, обложенная подушками, и горестно вздыхала, все-таки сочла нужным вмешаться. — Я ни в коем случае не имела в виду предлагать собачку вам. Просто надо подумать, как его пристроить.

— Мама! — Дашка опять повысила голос. — Легко сказать! Это же дворняжка! Сейчас и породистые собаки никому на фиг не нужны. Перепроизводство.

— Но что же делать? — мама опять приготовилась зарыдать. — Не выбрасывать же его! Это не по-человечески.

— Мама! Никто его уже не выбросит. Пристроим. — Дашка сделала мне большие глаза. — Да, Шурупчик?

— Да, Дашенька, — ответила я сладчайшим голосом и в качестве компенсации уставилась на Дашу взглядом голодного вампира.

Через двадцать минут, попив чайку, мы, погрузив щенка в сумку, покинули родительский дом.

— И что теперь? — спросила я, как только дверь подъезда захлопнулась за нами.

— Теперь, — строго сказала Дашка, — надо выполнять мамин наказ. Маму надо слушаться. И собаку, значит, надо пристроить. Ну, пока. — Дашка чмокнула меня в щеку и пошла к своему служебному автомобилю.

— Что-о?! — Я рванулась за ней. — Почему же это маму слушаться нужно только мне?

— Шуруп, пожалуйста, не закатывай истерик. Я же не отказываюсь тебе помогать. Просто сегодня у меня тяжелый день. Попробуй, ты везучая. Не исключено, что ты сейчас пойдешь по улице, а к тебе тут же подбежит человек и спросит: «Не знаете ли вы, где здесь можно достать рыжего щенка с белыми лапками?»

— Да, скорее всего так и будет, — я уже понимала, что деваться мне некуда. До «капустника» оставалось три часа — не так много для подготовительных мероприятий, поэтому я решила завезти шенка домой, сходить на «Мушкетеров», а поисками хозяев для него заняться завтра.

Однако — человек предполагает, а жизнь берет свое. Оказавшись дома, я сначала искупала бедное животное, потом высушила феном, причесала и посадила в коробку из-под телевизора, где ему страшно не понравилось. Если бы он скандально разорался или капризно разнылся, я бы выдержала характер и ушла на «капустник», не дрогнув. Но он тихо, почти беззвучно заскулил, и эти жалобные всхлипывания меня совершенно доконали.

В конце концов, решила я, нигде на написано, что на новогодний вечер нельзя прийти с собакой. А что не запрещено, то разрешено. И мы поехали на «капустник» вместе.