При попытке выйти замуж

Глава 14 АЛЕКСАНДРА

Всеобщее расслабление по случаю Нового года опять совпало со всеобщим напрягом по случаю выпуска новогоднего номера на 31 декабря. Начальство велело по капле выдавливать из себя нечто совершенно особенное, праздничное и веселое и складывать из этого заметки. На редколлегии было грозно заявлено, что одними гороскопами и анекдотами удовлетворить завышенные требования начальства на этот раз не удастся. Мой непосредственный начальник Александр Иванович Полуянов по кличке Майонез, собрав сотрудников отдела происшествий утром 30-го, сформулировал это так:

— Нужны смешные несчастья, связанные с новогодней тематикой.

Сева Лунин — корреспондент нашего отдела — показал мне под столом большой палец, в том смысле, что только Полуянов может выдавать такие перлы.

— Допустим, — продолжал Майонез, — кто-то подавился новогодним тортом («хорошо бы — он сам», — прошептал мне в ухо Сева), или на площади упала елка…

— На людей? — деловито уточнила Лиза Пронина, которая с подобострастным видом записывала в блокнот указания начальника.

— Лучше — на людей, — кивнул Майонез.

— Добрый он у нас, — опять зашептал Сева.

— Или, — продолжал Полуянов, — пожар на детском утреннике, ну, из-за лампочек китайских и бенгальских огней.

— Могу надеяться, что без жертв? — спросил Сева.

— Надеяться — можешь, — разрешил Майонез.

— А вот еще смешно бывает, — затараторила стажерка Катя Лисицина, — когда милиционеры напьются перед праздником и устроят перестрелку прямо в отделении!

Майонез бросил на Катю испепеляющий взгляд:

— Я просил бы не перебивать. Если мне понадобится узнать твое мнение, Лисицина, я дам тебе возможность высказаться. До сих пор, бог миловал, мне твои дурацкие идеи были ни к чему.

Катя съежилась, пригнулась к столу и стала почти невидимой.

— Надеюсь, все всё поняли, — резюмировал Полуянов. — Никакого Нового года не будет, пока каждый из вас не принесет праздничную заметку. Сегодня! К восемнадцати ноль-ноль!

— О-о, — Сева окончательно измусолил мое несчастное ухо, — он собирается отменить Новый год! Во варвар! Ну настоящий полковник.

— Лунин! — заорал Майонез. — Вместо того чтобы предаваться эротическим забавам с Митиной, занялся бы делом. Да и ты (это уже мне) могла бы быть поскромнее.

Я виновато развела руками — в том смысле, что если бы могла быть поскромнее, то непременно сдержала бы свои неуемные потребности. Но, сами понимаете — возраст, темперамент…

Стоило Майонезу уйти, как позвонил Юрий Сергеевич Мохов — наш главный редактор — и попросил «пощадить новогодний номер и обойтись без крови и насилия».

— Можно работать в такой обстановке? — возмущался Сева. — Мохов говорит одно, Майонез — другое, а нам что делать? Дурдом точка ру. Вот еще смешно бывает, — передразнивая Катю, пропищал он, — когда главный редактор с редактором отдела договорится, позицию согласует, а потом уж строит корреспондентов.

— Я, например, думаю, — глубокомысленно сказала Катя, — что главный редактор все-таки главнее. Извините за каламбур.

— А я, например, думаю, — возразил Сева, — что главного редактора ты видишь изредка, а с Майонезом тебе жить и жить. Извините за прямоту.

— Ну уж и жить, — возмутилась Катя. — Работать просто.

— С ним работать не так уж просто, — скорбно заметил Сева и ушел не попрощавшись. Оставшиеся, усевшись за компьютеры, принялись вымучивать новогодние заметки. Вероятно, не без успеха, потому что к половине девятого вечера я осталась в отделе одна. Да и в соседних отделах было тихо — предновогодние хлопоты смели сотрудников с рабочих мест раньше времени. Только по коридору время от времени пробегали члены дежурной бригады. Собрав с подоконника грязные чашки, я поплелась в туалет и, проходя мимо секретариата, не без удивления обнаружила там оживленное сборище. Весьма, кстати, начальственное. Заместитель главного редактора Олег Кувалдин прыгал на столе ответственного секретаря, хлопал в ладоши и заливисто, нет, разливисто хохотал. Ответственный секретарь Владимир Бороденков вальсировал вокруг стола и пел: «Врагу не сдается наш гордый «Варяг»…», директор издательского дома «Вечерний курьер» Игорь Серебряный сидел на полу по-турецки и аккомпанировал Бороденкову, выстукивая мелодию песни двумя алюминиевыми ложками. А горячо нелюбимый мною начальник коммерческой службы Вячеслав Савельчен-ко, хищно улыбаясь, перебирал фотографии, которыми был завален весь подоконник.

— О! Люди! — радостно констатировал Кувалдин, увидев меня. — Откуда ты, прелестное дитя? И что ты бродишь тут ночью одна?

— Заходи, — радушно предложил мне Серебряный, — гостем будешь. Ты кто?

Надо сказать, директор издательского дома действительно корреспондентов в лицо не знал и ниже редакторов отделов ни с кем в «Курьере» не общался. Он и бывал-то у нас нечасто, предпочитая вызывать нужных ему сотрудников к себе. Об убранстве и размерах его рабочего кабинета в редакции ходили слухи один страшней другого. Кабинет Серебряного называли «мраморным залом» или «каминным залом», а особо любящие директора сотрудники — «траурным залом». Последнее подразумевало, что в апартаменты Серебряного приглашали не для душевных бесед у камина, а для выговоров и увольнений.

Заинтригованная увиденным, я без раздумий переступила порог секретариата. Теперь надо выбрать правильную интонацию для общения с начальством. Сделать это было непросто, потому что один из них — Игорь Серебряный — приходился мне огромным начальником, перед которым уместнее всего было бы пасть ниц, а потом нижайше отползать и мелко кланяться. Другой — Олег Кувалдин — был начальником помельче и дозволял корреспондентам при общении с ним легкую уважительную фамильярность. С ответсеком Володей Бороденковым у нас и вовсе были приятельские отношения. Что касается Савельченко, то он уже второй год лидировал в списке моих главных жизненных неприятностей. Он совершенно искренне считал, что все на свете продается и покупается, только цена разная. «Отношения между мужчиной и женщиной, — говорил он, — это обыкновенная коммерческая сделка, условия которой подлежат обязательному и скрупулезному согласованию. Все так называемые любовные конфликты проистекают из-за того, что стороны изначально не договорились должным образом». Переговоры по поводу наших с ним отношений длились уже целую вечность. Я, по его словам, «ведомая алчностью», набивала цену; он, будучи человеком рассудительным и рачительным, переплачивать не хотел. «Каждый стоит столько, сколько он стоит, — говорил Вячеслав Александрович. — Вы, Александра, девушка вполне кондиционная, но и не Клавдия Шифер. Я вам предлагаю прекрасные условия, хватит ломаться». Все мои мольбы и уверения, что я продаваться пока не хочу, он воспринимал как грязное вымогательство.

Пока я, гремя грязными чашками, раздумывала, как мне вести себя со всеми четверыми и с чего начать, Кувалдин перехватил инициативу:

— Вот, Александра, ты у нас натура утонченная, из хорошей семьи. Скажи, как тебе шапка в новогодний номер: «Здравствуй, о-па, Новый год!»

Я уже открыла рот, чтобы высказать несколько критических замечаний, но вовремя посмотрела на Кувалдина. Тот сиял, как стоваттная лампочка, и было совершенно понятно, что он просто не видит другого за-головка на первой полосе новогоднего «Вечернего курьера».

— Ну, — уклончиво сказала я, — смотря к какому материалу.

— Вот! — Серебряный ткнул в меня пальцем. — Молодец! Профессиональный подход. — И пояснил: — Мы получили чудный компромат на премьера.

— Компромат? В праздничный номер? — Я поежилась. — Нетрадиционно.

— Вот именно! — взвизгнул Серебряный. — Вот именно! Все выйдут с добренькими, слащавыми, слюнявыми номерами, с елочками-веточками, с поздравлениями советскому народу, а у нас — бомба! Ха!

— Но Новый год — добрый праздник, — пробормотала я, — и главный просил без грязи…

— Это тебе он главный, — фыркнул Серебряный. — К тому же, деточка, без грязи получается только тогда, когда без нее обходятся те, о ком мы пишем. А если премьер завел интрижку на стороне, то о чистоте говорить уже не приходится.

— Это его личное дело, — сказала я еле слышно.

— Саня, прекрати, не спорь, — вмешался Олег. — Материал классный: откровения любовницы премьера! Представляешь? Как он ведет себя в койке, и все такое.

— Но почему обязательно в завтрашний номер, Олег? Представь, в каком настроении человек будет встречать Новый год? У него ведь тоже завтра праздник. Допустим, вы не любите премьера, но у него есть жена, дети.

— Чисто женское отношение, — поморщился Кувалдин. — Ей его жалко.

— Жалость Александре не свойственна, — влез Са-вельченко. — Она совершенно безжалостная, бесчувственная особа.

— О-о, это уже что-то личное, — засмеялся Володя Бороденков. — Чем она тебя обидела, Слава?

— Она меня недолюбливает, — жалобно сказал Са-вельченко. — Она дружить со мной не хочет.

— Правда? — Серебряный посмотрел на меня с уважением. — А почему?

— Я хочу, но не могу, — потупившись, призналась я. Хотела сказать, что меня тошнит, но сдержалась.

Серебряный почувствовал мое настроение:

— У нее, похоже, на тебя аллергия, Славочка. А тут уж ничего не поделаешь.

— Отчего же, — возразил Савельченко. — Существует множество современных антиаллергенных препаратов.

— Щас! — прошептала я себе под нос. — Еще печень сажать.

— Смотри, какой коллаж мы слепили. — Володя протянул мне картинку. На ней была нарисована огромная елка, под которой сидел премьер-министр. Лицо у него было удивленное и растерянное. Рядом с ним стоял Дед Мороз с глумливой мордой. В руках Дед Мороз держал большой мешок как бы с подарками. Из мешка торчала женская нога в туфле на шпильке.

— Можно подумать, — сказала я, — что ваш Дед Мороз балуется расчлененкой и решил подарить премьеру пару трупов в разобранном состоянии.

— Годы работы в отделе происшествий тебя испортили, — вздохнул Володя. — Нормальному читателю должна прийти на ум именно порнушка. Смотри, какая нога!

— Красоту ноги можно оценить только тогда, когда она прикреплена к туловищу, — продолжала упираться я. — Знаешь, Володя, у меня был приятель — студент медицинского института. Любитель черного юмора. Развлекался тем, что возил с собой пластмассовые руки и ноги, очень похожие на настоящие. Так вот, он ездил с ними в метро и все время ронял, то руку уронит, то ногу. Люди вокруг в обморок падали. И никто, заметь, ни разу не сказал: ах, какая красивая нога!

— Так ты что предлагаешь? — разозлился Володя. — Чтоб из мешка торчала вся баба?

— Нет! — заорал Кувалдин. — Она предлагает поместить девицу в целлофановый пакет, чтоб ее всю было видно. А что? Удобно и современно.

— Тогда все подумают, — сказала я, — что ваш Дед Мороз — маньяк, и что он ее пытает. Посидите сами в целлофановом мешке, попробуйте. Жарко, липко и нечем дышать.

— Знаешь что, Сашенька, — обиделся Володя. — Шла бы ты, куда шла.

— Пожалуйста, — теперь уже обиделась я. — Вы меня сами позвали.

Взяв чашки, я удалилась в туалет. А когда шла обратно в отдел, дверь секретариата была уже плотно закрыта, но даже сквозь нее слышались громовые раскаты хохота Серебряного и тоненькое фальшивое подхихикивание Савельченко.

Придя в отдел, я села и задумалась. Ситуация мне не нравилась. Главный редактор готовит хороший и добрый номер, а за его спиной банда экстремистов хочет все опошлить. И ладно бы — просто испортили один номер газеты. У меня сложилось неприятное ощущение, что они просто грубо подставляют Мохова, потому что за скандал с премьером придется отвечать именно ему, а не Кувалдину и даже не Серебряному. Такие вещи, как порнушный компромат на председателя правительства, не появляются в газетах без ведома главных редакторов. И как бы ни развивались события, Мохов обязательно окажется в идиотском положении. Либо он должен будет признаться, что принципиальные решения, касающиеся позиции газеты, принимаются за его спиной, либо ему придется взять ответственность за публикацию на себя.

Меня раздирали противоречивые стремления. С одной стороны, предупредить главного редактора о готовящемся скандале хотелось до зуда, с другой — мама с детства намертво вбила в меня, что хуже стукачества может быть только убийство, и то не всегда. Наверное, я могла бы переступить через этот моральный барьер, если бы, стыдно признаться, это не угрожало мне лично. Дело в том, что круг лиц, посвященных в тайну предстоящей публикации, был слишком узок, и подозрение в доносительстве с грохотом рухнет на меня. Конфликт с директором издательского дома, заместителем главного редактора и ответственным секретарем (Са-вельченко не в счет, ну его!) вряд ли мне по зубам. То есть придется уходить из «Вечернего курьера». Но еще хуже, что мотивом моего ухода будет донос.

Выбирать предстояло из двух крупных неприятностей: либо подвести хорошего человека, который всегда относился ко мне очень по-доброму, либо опозорить себя.

Промучившись минуты две, я схватилась за телефон. Вася взял трубку сразу и даже обрадовался:

— О-о, какие люди! Привет-привет! Только не говори мне, что ты опять во что-то вляпалась.

— Нет, Васенька, но все к тому идет.

— Саня, крошка моя, ну угомонись уже!

— Васенька, мне нужен твой совет, только не милицейский. Не по розыскной части то есть.

— Мне что — уволиться? — Вася оживился.

— Необязательно. Просто стань на минутку человеком.

— Извини, Санечка, это невозможно. Не проси.

— Смотри, Вась, один человек, нет не один, а трое, то есть четверо, но четвертый не в счет… — начала я, но Вася не дослушал:

— Когда дойдешь до девяносто девятого человека, сделай, пожалуйста, паузу, а то я собьюсь.

— Их было четверо, и они замыслили одну гадость.

— Нельзя ли поконкретнее? Что за люди, какую гадость?

— Это неважно. Я про эту гадость узнала, но если я этого хорошего человека предупрежу, то обо мне будут говорить черт-те что.

— И что же? — Вася, судя по тону, ничего не понял.

— Будут говорить, что бегаю к начальству с доносами.

— A-а! Так «один хороший человек») — это твой начальник?

— Да.

— Саня, начальство хорошим не бывает, я сто раз тебе говорил. Но если тебе повезло и ты встретила такое чудо — как же не помочь? Ты потом себя сожрешь, я же тебя знаю. Останется от девочки Сани маленький блеклый огрызочек.

— Почему блеклый? — возмутилась я.

— А какой же?! — в свою очередь, возмутился Вася. — Хороших людей надо предупреждать об опасности, вот что я думаю. А уж как там в вашем прогнившем журналистском мирке принято — не знаю. Кроме того, стукач — это квалификация. Ты ведь как, по глупости, думаешь: стукнул раз-другой, и сразу получил звание заслуженного стукача. Нет, девочка, за это звание надо побороться, попотеть, побегать, тебе еще до него расти и расти. Хороший стукач — большая редкость в наше время. Сейчас люди сильно равнодушные стали, никому ни до кого дела нет.

Васю несло, он пустился в пространные рассуждения о роли и месте стукачей в жизни современного общества, об их социальной функции, о реальной помощи, которую они оказывают следствию.

— Мамы всякие нужны, мамы всякие важны, — увлеченно разглагольствовал Вася. — У вас мама — кто? Повар? А у меня, допустим, — стукач. Звучит? Звучит.

Мне уже казалось, что Вася будет говорить вечно, но лекция закончилась столь же внезапно, как и началась. Вася пожелал мне успехов, три раза оглушительно чмокнул телефонную мембрану и велел не пропадать и заходить.

Я же, тяжело вздохнув, набрала номер домашнего телефона Мохова.

— Алло! — несколько раздраженно ответил мне высокий женский голос. — Алло, говорите!

— Добрый вечер, — поздоровалась я, — будьте добры, пожалуйста, Юрия Сергеевича.

— А кто его спрашивает?

— Это из редакции, моя фамилия Митина…

Договорить я не успела, в трубке раздались короткие гудки. Набрав номер еще раз, я услышала тот же голос.

— Извините, что-то прервалось, — начала я, но опять не договорила.

— Девушка! Неужели хотя бы вечером нельзя его не дергать?! Что такое, в самом деле! — и она опять повесила трубку.

Презрев чувство собственного достоинства, я набрала номер главного редактора в третий раз. Теперь я точно знала, как надо себя вести, и как только истерическая жена Мохова (или сестра?) рявкнула третье по счету «алло», я со страшной скоростью завопила:

— Юрию Сергеевичу грозят неприятности, мне надо его предупредить!

— Вы еще угрожаете? — заорала эта дура. — Не смейте сюда звонить больше, а то я вызову милицию.

Милицию я сама могу вызвать, а вот не вызвать ли врача? Во всяком случае, жена (или сестра?) нашего главного редактора не произвела на меня впечатления здорового человека. Истеричка как минимум, а то и психопатка. А с другой стороны — каждый волен выбирать себе компанию. Раз Юрий Сергеевич живет с такой грымзой, то пусть сам и расхлебывает последствия. Не ехать же мне к нему домой? Да и страшно — вдруг она кусается?

Таким образом, мой благородный порыв завял, не успев прорасти.