При попытке выйти замуж

Глава 39 АЛЕКСАНДРА

Еще не открыв глаз, я целую минуту уговаривала себя, что события прошедшей ночи — всего лишь кошмарный сон. Не уговорила. И мертвый живодер, и залитая кровью передняя моей квартиры, и разъяренный Вася — все это было, и последствия всего этого мне еще разгребать и разгребать. И все-таки я проснулась в хорошем настроении, потому что светило солнышко, на столе лежала трогательная записка от Вениамина Гавриловича, который уехал в клинику, и вкусно пахло кофе. Нет! Истинной причиной моего хорошего настроения было другое…

Вчера Вениамин Гаврилович был нежен и сумел меня утешить в полной мере.

Сначала я почти час отмокала в ванне, потом мы ужинали или завтракали, даже не знаю, как правильнее назвать нашу трапезу — дело шло к утру. Выпивали, разумеется, коньяк, и не просто так, а с тостами: сначала за нас; потом за прекрасных присутствующих здесь дам; потом за то, чтобы все неприятное осталось позади; потом за то, чтобы будущее было счастливым прямо с завтрашнего дня; потом опять за «прекрасную даму, почтившую своим посещением сей холостяцкий уголок». Странно, но всякие глупости, сказанные Ильиным в эту ночь, всякие там «ты моя ненаглядная, знаешь почему? потому что я не могу на тебя наглядеться» или «ты похожа на солнечного зайчика», слова, над которыми я вообще-то при привычном ходе вещей привыкла посмеиваться, сегодня пришлись как нельзя более кстати. Мне было невыносимо приятно, и, запивая коньяком каждое его признание, я сама не знала, отчего у меня кружится голова — от спиртного или от его слов.

Надо отдать ему должное — он ни на чем не настаивал и, если бы я хоть чуть-чуть возражала, ушел бы к себе, я в этом уверена. Но мне не хотелось оставаться одной, и, когда он присел на край моей кровати, чтобы, как он сказал, «рассказать мне на ночь сказочку», я сама попросила: «Не уходи».

Да, вот еще что — он ужасно волновался, наверное, даже больше, чем я. И старался быть очень бережным, очень осторожным, хотя я несколько раз повторила, что фактически уже была замужем и что мне не восемнадцать лет и даже не двадцать два. Но все же в каждом его прикосновении сквозило: «только бы не обидеть, не сделать больно, не испугать». Пожалуй, чуткости в его поведении было слишком много, и я с удивлением отмечала про себя, что роль хрустальной вазы мне не очень нравится. Мысленно я просила его быть поуверенней и не так уж со мной церемониться. В конце концов, никто никому не делает никакого одолжения, никто не приносит себя в жертву. Обоюдное согласие, как ни крути, предоставляет возможность нашим желаниям вырваться наружу.

Он был слишком гостеприимным хозяином и старался, чтобы мне было хорошо в его доме. Он весь вечер и всю ночь ухаживал, вот именно ухаживал за мной, а мне хотелось, чтобы он несколько иначе распорядился своими хозяйскими полномочиями.

Мне не хватало его иронии, и получалось так, что он и меня заставлял быть очень возвышенно-серьезной. Впрочем, все было замечательно, и мелкие придирки не в счет. Поругав себя за порочность, я заснула вполне счастливой.

Утром я поехала в редакцию, полностью проигнорировав Васино указание явиться к нему. Еще чего! Понадоблюсь — вызовет повесткой.

В «Курьере» я сразу окунулась в атмосферу затишья после бури. Все успокоились, вздохнули с облегчением, поздравили Мохова с возвращением и слегка заскучали: все-таки скандалы придают жизни специфическое очарование. Сотрудники сидели в отделах, в коридорах было пусто, только бледный Гуревич бродил из комнаты в комнату в поисках пропитания. На него-то я сразу и наткнулась.

— Как здесь, — спросила я его, — какие новости?

— Все, э-э-э, попрятались, подобно крысам, — шепотом доложил он. — Только я, аки буревестник, э-э-э, смело озираю просторы.

То, что Гуревич сравнил себя с буревестником, насмешило меня. Если и искать ему аналоги в мире пернатых, то скорее где-нибудь на заброшенной птицефабрике среди ободранных и совсем не бройлерных кур. Впрочем, как выглядит птица буревестник, я представляла себе слабо, вполне возможно, что она, то есть он, внешне чисто «аки Гуревич», такой же патлатый, неприбранный и всегда голодный.

— Что главный? — спросила я на ходу. Гуревич, мелко семеня за мной и принюхиваясь, выразительно пожал плечами. — Не от тебя пирожками пахнет?

Сева Лунин оказался не в пример Гуревичу более информированным.

— Главный доволен, — сообщил он. — Обещает прогрессивные реформы.

— Какие? — спросила я. — И когда?

— Говорит, скоро. Он сам мне сказал. Но по секрету. Уйди, гнида! — последнее относилось к Гуревичу, который просунул голову в дверь и выразительно уставился на бутерброд, лежащий перед Севой на тарелке.

Гуревич не ушел, а застрял в дверях, сопя и облизываясь. Сева от греха схватил бутерброд и принялся его есть, поглядывая на дверь.

— Майонез в панике, — чавкая, сообщил Сева. — Савельченко твой — тоже. Сволочи! — Сева от злости так впивался зубами в бутерброд, как будто это был не кусок хлеба с колбасой, а один из вышеназванных типов.

— Не люблю реформы, — вздохнула я.

— Нам-то чего? — Сева, наконец, дожевал бутерброд и говорил уже вполне внятно. — Тема хорошая, мирная — разборки, грабежи, контрабанда, убийства. Вот в «политике» все волнуются, им уже намекнули на перемену курса. А нам-то…

— Кстати, об убийствах, — вспомнила я, — вчера у меня в квартире нашли труп, представляешь?

— Да что ты?! — глаза Севы загорелись нездоровым огнем. — И тебя подозревают.

— Обалдел?

Но Сева меня не слушал. Он мечтал:

— Классная раскрутка нашего «Курьера»! Представляешь? Заметки во всех газетах: «Криминальный корреспондент «Курьера» Александра Митина обнаружила труп в своей квартире. Подозрение пало на нее. Адвокат, — это должен быть очень известный адвокат типа Резника, — решительно опротестовал постановление прокурора о взятии Митиной под стражу…»

— Ты хочешь, чтобы меня посадили в изолятор? — возмутилась я.

— Знаешь, — одернул меня Сева, — для раскрутки родной газеты можно было бы и посидеть недельку.

— Щаз! Ты был хоть раз в СИЗО? Я тебе предлагала, так ты ж нежный слишком: ах, я не могу выносить этого вида, этого запаха!

— Ладно, живи, — Сева махнул рукой и спросил вяло:

— Еще какие новости?

— Еще я замуж выхожу.

Сева опять возбудился:

— Да ну? За мента твоего?

— Нет. Совсем-совсем за другого человека.

Сева прореагировал странно:

— Жаль. Мент симпатичный, веселый. А он не обидится?

Этот вопрос занимал меня ничуть не меньше Севы.

— А мне наплевать. — Я старалась, чтобы в моем голосе было побольше бодрости и легкости. Но сама себе не верила. Как я скажу Васе о своих матримониальных планах? Как? Чем больше я думала об этом, тем больше злилась на Васю. Во мне нарастали агрессия виноватого человека и страх предателя. И, как всегда, в таких случаях мне хотелось, чтобы Вася в чем-то провинился передо мной, чтобы сделал гадость. И Севина идея о моем аресте вдруг перестала казаться мне бредом и начала обрастать привлекательными моментами.

И я позвонила в МУР. Вася снял трубку после первого же гудка и спросил устало:

— И где ты? Мы же договаривались, что ты придешь утром.

— Не «мы договаривались», а ты велел. Улавливаешь разницу?

Вася на провокацию не поддался, не завелся и не разозлился, а только переспросил:

— Так ты где?

— На работе. И знаешь, — я понизила голос и сказала заговорщическим тоном, — хотела тебя попросить об одолжении. Ты не мог бы стереть отпечатки моих пальцев со «ствола»?

— С какого «ствола»? — испуганно спросил Вася.

— С того, — продолжала я в том же похабном тоне, — из которого шлепнули живодера.

— A-а, с этого, — Вася развеселился. — В обязательном порядке, хозяйка. Не боись. А фальшивые кси-вы тебе во сколько подвезти?

— Я серьезно! — возмутилась я.

— Понимаю. — Васю кто-то отвлек, он извинился и попросил меня позвонить ему вечером. Сказал, что уезжает, и мне, следовательно, приезжать к нему сегодня уже не надо. Вот и пойми его: когда не надо — орет как резаный, а когда надо — сама любезность.

Разрядил обстановку Майонез, ворвавшийся в отдел с громкими проклятьями. Он был недоволен погодой, программой телевидения и политическим руководством страны.

— Давно хочу спросить у этих идиотов, которые окопались в «Вестях», — заорал он, — и когда наконец они будут делать нормальную программу!

— Да, — Сева важно кивнул. — Давно пора это выяснить.

— Невозможно же смотреть! — орал Майонез. — Уроды! Хоть телевизор выбрасывай.

— Зачем же так радикально, — возразил Сева. — Можно просто не включать его, когда идут «Вести».

Майонез сверкнул на него свирепым взглядом, а я судорожно схватилась за телефон.

— Добрый день, — вежливо поздоровалась я с секретаршей шеф-редактора «Вестей», — вас беспокоят из редакции «Вечернего курьера». Нельзя ли переговорить с кем-либо из руководства программы?

— На месте только заместитель редактора, — ответила она. — Как вас представить?

— Александра Митина, корреспондент отдела происшествий.

— Происшествий? — девушка явно удивилась. — Хорошо.

В трубке заиграла музыка, потом смолкла, и я услышала грубоватое «Алло».

— Здравствуйте. Я беспокою вас по поручению моего начальника Полуянова Александра Ивановича, — сухо сказала я. — Не подскажете, когда вы наконец начнете делать нормальную программу «Вести»?

— Что-о?! — заместитель шеф-редактора, похоже, был сильно удивлен, не сказать хуже.

— Когда, когда? — Я взяла ручку и принялась рисовать каракули в блокноте. — Помедленнее, пожалуйста, я записываю. — Трубка выразительно молчала. — Так, так, так, а в котором часу? Благодарю вас, информация исчерпывающая.

— Я не понял… — начал заместитель, но я быстренько повесила трубку.

Майонез смотрел на меня с изумлением, но молчал. Никакого раскаянья в его взгляде не было. Имя человека, которому удастся смутить Александра Ивановича, будет занесено в Книгу рекордов Гиннесса.

— Ну? — спросил Майонез.

— Сказали, что через два месяца, то есть в середине марта, начиная с дневного двухчасового выпуска, программа будет уже нормальной.

— Ага, — Майонез кивнул. — Логично.

Сева закатил глаза.

— Позвонить в метеоцентр? — услужливо предложила я, намекая на то, что Майонез минуту назад проклинал погоду.

— А ты работать вообще-то собираешься? — ответил он мне. — Или будем дурака валять всегда?

— Собираюсь. Я хотела…

В отдел шумно, как всегда, ворвалась Лида Мещерякова:

— Вы видели? Видели? Она совсем с ума сошла!

Майонез поморщился и открыл было рот, но перекричать Лиду ему не удалось.

— Белая юбка на черные колготки! Кошмар! Только Машке могло прийти такое в голову! Я вся валяюсь…

Под шумок я выскользнула из отдела. Реформы еще не начались, можно и наплевать на работу. Мне хотелось съездить к маме. Предстояло решить важнейшую проблему — ехать ли мне сегодня к Ильину, и если ехать, то когда? Поехать хотелось, но, наверное, правильнее было бы дождаться его звонка с приглашением, а не являться туда, как к себе домой. В принципе я давала ему мамин телефон, но догадается ли он искать меня там? А, с другой стороны, где же мне и быть-то, как не у мамы? Не дома же, где вчера… Бррр, думать о вчерашнем было неприятно.

Погруженная в непростые раздумья о том, как мне дальше выстраивать свои отношения с Вениамином Гавриловичем, я вышла на улицу. В лицо ударил противный ветер со снегом, и я поглубже спряталась в воротник шубы — когда же зима наконец кончится? Сил уже никаких нет терпеть этот холод.

Резкий сигнал клаксона напугал меня, и я резко шарахнулась в сторону. Обернувшись посмотреть, что это за придурок разъезжает здесь по тротуару и пугает людей, я увидела знакомый синий «Сааб».

— Я испугал тебя, прости. — Ильин виновато улыбнулся и слегка стукнул кулаком по центру руля, вроде как наказывая клаксон за то, что он такой громкий. Машина жалобно вскрикнула, и еще пяток прохожих, вздрогнув, метнулись к стене дома. — Соскучился, — сказал Ильин. — Ужас просто. Быстренько разобрался с делами, и сразу к тебе. То есть — за тобой.

— А как вы узнали, что я уйду с работы так рано?

— Догадался. — Он пожал плечами. — Да нет, наверное, просто очень хотел, чтобы ты ушла пораньше. Зачем ты говоришь мне «вы»?

— Привыкла. Теперь трудно будет переучиваться.

— Постарайся, ладно? А то смешно получается, — он поцеловал меня в губы и сразу успокоился. — Едем?

— Куда? — кокетничать и ломаться, а также прикидываться дурочкой я всегда умела. Понятно же куда — к нему. Оказалось, не совсем так.

— Сначала в магазин, — сказал он. — За вкусной едой, достойной тебя. Согласись, наше посещение торговых точек — это уже начало ведения совместного хозяйства.

— Безусловно. Для закрепления эффекта можем сегодня постирать что-нибудь вместе или помыть полы.

— Нет уж, — он решительно замотал головой. — Стирать будет стиральная машина, а мыть полы — Нина Петровна, милейшая женщина, спасает меня от грязи и пыли уже не первый год. И даже белье гладит.

— Все слишком хорошо, — сказала я. — Так не бывает. Не стирать, не гладить, не убираться. Не знаю, по силам ли мне такая жизнь.

— Есть одна проблема. — Ильин хитро посмотрел на меня. — Ужин! Кто-то должен его приготовить. Я мог бы сам, но мне хочется заняться этим вместе с тобой. Ты готовить-то умеешь?

— Еще как!

— Вот и займемся ужином, если не возражаешь, конечно.

Я не возражала.