Продолжение бестселлера Маргарет Митчелл

ГЛАВА 38

Когда они проголодались, Джулия повела Скарлетт обедать в Дельмонико. Знаменитые заведения Дельмонико возглавляли список американских ресторанов и с того самого дня, как семья Дельмонико открыла свое первое кафе и кондитерскую на Уильям Стрит, долгое время оставались единственными дорогими и вполне аристократическими ресторанами США. Это имя было синонимом изысканной пищи и безупречного обслуживания — два критерия, по которым оценивались все учреждения подобного рода. Швейцарско-французская кухня ресторанов Дельмонико задавала тон всей американской гастрономии и многие пытались ей подражать.

Было около трех часов по полудню, и в это, отведенное для обеда время, ресторан почти полностью был заполнен посетителями. Когда молодые дамы подошли ко входу, швейцар попросил немного подождать, однако уже через пять минут подвел их к только что освободившемуся столику.

Он располагался как раз у окна, возле декоративной ветвистой пальмы, которая выгодно отгораживала его от соседних столиков и создавала уютную, уединенную атмосферу. Молодые дамы заказали себе бутылку шампанского и по пол-порции знаменитых 'бифштексов Дельмонико' и 'Циплят по королевски', чтобы попробовать и то и другое, ведь эти блюда были изобретены когда-то в ресторане и теперь являлись его визитной карточкой. На десерт они попросили мороженое с цукатами и кофе. А потом Джулия, порядком опьяневшая от двух бокалов шампанского, рассказывала Скарлетт о Филадельфии, а вернее, о своих подругах и друзьях, которые находились сейчас там и по которым она очень скучала.

— Я сойду с ума от тоски в этом противном Нью-Йорке, миссис Скарлетт, ведь родители отправили меня сюда на целых два месяца!

— Сойдешь с ума от тоски после того как мы с тобой тут развлекались? Ну, Джулия, это просто невежливо с твоей стороны по отношению к Нью-Йорку.

— Но это продолжалось всего два дня и только потому, что Вы согласились меня сопровождать, а теперь меня запрут в четырех стенах и я буду вынуждена каждый день выслушивать различные проповеди по части приличий и напутствия по ловле женихов.

— Но, Джулия, подожди немного, ведь уже через неделю с небольшим открывается сезон, неужели ты не можешь немного потерпеть?

— Сезон?! Да какое мне дело до этого сезона!

В глазах девушки промелькнуло отчаяние, которое немало удивило Скарлетт.

— Как! Разве ты не хочешь блистать на балах в новых нарядах, разве ты не хочешь, чтобы мужчины тобой любовались, разве ты не хочешь завести знакомство с новыми подругами и молодыми людьми, да и вообще, на балах всегда бывает весело.

— Только не для меня!

— Ты странная девушка, Джулия. Я, признаться, еще не встречала молодых леди, которым были бы безразличны балы и все, что с ними связано.

— Да нет, миссис Скарлетт. Я вовсе не хочу сказать, что не люблю балы. О господи, да я обожаю танцы, обожаю музыку, но только не здесь, в Нью-Йорке, а у себя дома, в Филадельфии. Дело в том, — Джулия застеснялась, а потом все же решительно произнесла, — Вам я могу рассказать, да, именно Вам, ведь Вы все равно скоро уедите и мы, по всей видимости, уж больше не увидимся. Дело в том, что я люблю одного человека, а он сейчас в Филадельфии, и когда его нет рядом мне ничего не мило, ничто меня не волнует, и я ничего не хочу!

Скарлетт понимающе улыбнулась.

— Так вот, значит, в чем дело! И что же, Джулия, ты не пользуешься взаимностью?

— Как раз наоборот! Я тоже ему нравлюсь, о, еще как нравлюсь!

— А почему же тогда твоя бабушка с таким усердием ищет тебе жениха? Этот твой возлюбленный, наверное, не пришелся ко двору? Он что, беден, или не достоин тебя, по понятиям родителей?

— Дело совсем не в этом, миссис Скарлетт, а в том, что он помолвлен с другой.

Лицо девушки помрачнело, ей было больно говорить об этом.

— Он помолвлен с другой и они через три месяца должны пожениться.

— Но как же так, ведь ты только сейчас сказала, что он тебя любит!

— Дело в том, что его родители и родители этой девушки очень дружны между собой и крепко связаны узами совместного бизнеса, и хоть они никогда не чинили препятствий своим детям в свободе их выбора, в тайне все же мечтали о их женитьбе. А Николас, он очень обязательный человек, он всегда знал о чем мечтают его родители и старался им угодить. И вот, когда ему исполнилось двадцать два года, он решил, что непременно женится на Клаудии, тем более, что она-то его давно любила. Потом он говорил мне, что она тоже нравилась ему в какой-то степени, во всяком случае, ее внутренний мир был сродни ему, они воспитывались по одному и тому же образцу, их учили любить и ценить одни и те же вещи, их приучали одинаково смотреть на Мир, по той простой причине, что родители их занимались совместным делом. Да и потом, она была умной, покладистой девушкой, и он думал тогда, что лучшей жены ему не отыскать. Да, он так думал! — Джулия вздохнула, — до тех пор, пока не встретил меня, а когда мы поняли, что любим друг друга, было уже поздно.

Джулия, нашедшая в лице Скарлетт внимательного слушателя, которому ей просто необходимо было открыть душу, уселась поудобнее на стул и слова, подогреваемые владевшими ею чувствами, стремительным потоком понеслись из ее уст.

— В мае, в день ее рождения, он сделал ей предложение и они объявили всем о своей помолвке. И я, миссис Скарлетт, тогда при этом присутствовала. Мои родители хорошо знали семью Клаудии, папа и мистер Гарнье, — ее отец тоже каким-то боком пересекались в делах, и в тот день мои родители поехали к ним в гости, впервые взяв меня с собой. — Джулия горестно усмехнулась.

— Я влюбилась в него в этот же день, — в день его помолвки с другой! Какая нелепость, но сердцу ведь не прикажешь. Он был как ангел, спустившийся с небес и проникший в мою душу. Я стояла и смотрела на него во все глаза, пока его отец, сияя счастливой улыбкой, объявлял о помолвке, а потом я хлопала в ладоши вместе со всеми и выкрикивала какие-то поздравительные слова, машинально, не отдавая себе в этом отчета. На самом же деле, я видела только его лицо, — немного смущенное, решительное, красивое. И потом это лицо стояло у меня перед глазами всю ночь и я искала в нем что-то, сама не знаю, что, а потом, все чаще и чаще, восстанавливая его облик в своем воображении, я, наконец, поняла, чего ищу и никак не нахожу! Это лицо не было лицом счастливого мужчины, оно не искрилось любовью, в нем не угадывалось большого чувства, граничащего с неудержимой радостью от скорого соединения с любимой, а порой и с сентиментальной глупостью влюбленного.

— Господи, — сказала я себе, — да ведь он ее не любит! И как только я это себе сказала, меня охватила безудержная радость, словно такое открытие давало мне право на что-то надеяться.

Джулия умолкла, переводя дух, а Скарлетт, вся превращенная в слух, боялась даже пошевелиться, чтобы не нарушить желания девушки продолжить свой рассказ. Во время этой откровенной исповеди Джулии, она вспоминала себя, пятнадцатилетнюю девчонку также внезапно влюбившуюся в Эшли, когда он, возвратясь после своего трехгодичного путешествия по Европе, приехал к ним с визитом в Тару, и чувства этой молодой северянки, отозвались эхом в ее душе. Скарлетт как сейчас видела Эшли, спрыгнувшего с коня, а потом вставшего во весь свой высокий рост и смотрящего на нее сверху вниз. И солнце играло в его белокурых волосах, превращая их в серебряный шлем, и его мечтательные серые глаза улыбались ей… — Ах, как сладостен был тогда этот миг!

Скарлетт взглянула на Джулию.

— А потом, что было потом, Джулия? — спросила она, затаив дыхание.

— А потом были встречи на балах, на чьих-то именинах, родители как раз тогда меня впервые выводили в свет, а я как безумная рвалась на все эти увеселительные приемы в надежде увидеть его! И, надо сказать, что мне всегда везло, он постоянно присутствовал там же, где и я. И однажды, на одном из балов, когда Клаудия и еще несколько девушек, покинув танцевальный зал, отправились обучаться игре в вист, он пригласил меня на вальс. Это было совсем неожиданно, по крайней мере, для меня. Неожиданно, потому что он находился в это время совсем в противоположной стороне зала, и я не маячила возле него одинокой, оставшейся без партнера дамой, которую было неудобно не пригласить на танец. Возле меня тогда, напротив, стояло несколько мужчин, и с одним из них я очень мило беседовала. Это был Джон Норман, закадычный друг моего детства и он как раз в это время рассказывал какую-то смешную, непристойную для дамских ушей историю. И вот, заиграла музыка, и я, оторвав свой взгляд от Джона, как всегда, по привычке, стала выискивать глазами Николаса среди присутствующих мужчин, и, увидев, что он торопливо идет через весь зал в моем направлении, остолбенела на месте. Я оглянулась по сторонам, чтобы угадать к какой из дам он направляется, совершенно не думая о том, что этой дамой могу быть я, только однажды представленная ему на его помолвке, да к тому же, окруженная плотным кольцом мужчин. Справа от меня стояли две девушки, которые мило беседовали с какой-то старой леди, одна из них была моей подругой, Мери, а другая, довольно миловидная брюнетка, лет двадцати, была мне не знакома. Вот тут я и подумала, что он направляется именно к ней и стала упорно копаться в памяти, чтобы вспомнить, кто она такая и где я могла ее видеть. И пока я предавалась этому занятию, Николас, сделав несколько быстрых шагов, прошел мимо Мери и этой темноволосой незнакомки и в одно мгновение протиснувшись между мужчинами, очутился возле меня. И тут я как во сне услышала его голос, обращенный к Джону.

— Сэр, разрешите пригласить Вашу даму?

И почему-то удивленный ответ Джона.

— Пожалуйста, сэр, если она того пожелает.

Он повернулся ко мне и отвесил элегантный поклон. А я, почувствовав, как у меня подкашиваются ноги и бешено стучит сердце, просто упала в его объятия, испугавшись, что сейчас окажусь на полу, даже не имея сил присесть в реверансе. С минуту мы молча кружились в вальсе, а потом он спросил, как я себя чувствую. Его очевидно обеспокоил мой бледный вид и напряженная поза. Тут я призвала на помощь всю свою волю и собравшись с силами, сказала, что чувствую себя прекрасно и даже взглянула на него, одарив улыбкой. Он тоже улыбнулся мне в ответ и сказал, что я превосходно, легко вальсирую и это доставляет ему несказанное удовольствие. И в эту минуту я почувствовала, что безмерно счастлива! Его крепкие руки надежно держали меня за талию и он улыбался мне и говорил комплименты, играла великолепная музыка, и от всего этого мне хотелось летать. Я как-то сразу расслабилась и предалась вальсу с удвоенным старанием, мечтая, тем самым, доставить ему еще больше удовольствия.

Когда танец окончился, Николас подвел меня к Джону и попросил разрешения пригласить еще на один танец. Я сказала, что буду этому очень рада, и он, поклонившись, удалился с довольной улыбкой. А потом был перерыв в танцах, и я сгорала от нетерпения, ожидая, когда они начнутся снова, но все было напрасно и бессмысленно, потому, что в танцевальный зал вернулась Клаудия и Николас больше не отходил от нее до самого окончания бала. Сначала я ужасно расстроилась, а потом воспоминания о нашем первом вальсе изменили мое плохое настроение и я продолжала жить этими воспоминаниями до нашей следующей встречи.

Это случилось как раз в воскресенье. Мы собирались в гости к сестре моего отца, — моей любимой тетушке Медлен. Папа сказал, что у нее собирается небольшая толкучка по поводу одного удачного дельца и там будут присутствовать те люди, которые имели непосредственное отношение к нему. Мама попросила его назвать присутствующих, и когда он произнес фамилию Николаса и сказал при этом, что мистер Уильям Уайтхед старший будет присутствовать вместе со своим сыном, у меня подпрыгнуло сердце куда-то к горлу и на мгновение остановилось.

На этой толкучке Николас был один, без Клаудии. И все то время, пока длилась официальная часть этой деловой встречи, а также, во время ужина, мы с ним несколько раз обменивались взглядами и улыбались друг другу как старые знакомые. В этот вечер, по стечению обстоятельств, на вечеринке было очень мало дам, однако те, которые присутствовали, не дали мужчинам слишком долго увлекаться деловыми вопросами, и проведя некоторое время в одиночестве, устроили танцы. Тут уж я была на вершине счастья, предчувствуя, что в этот вечер больше всех буду танцевать с Николасом, и не ошиблась. За ужином я выпила немного вина, и оно придало мне силы. И когда Николас пригласил меня на первый вальс, колени мои уже не дрожали. Вино расслабило меня, однако не притупило мою наблюдательность, и взглянув на Николаса, я с удивлением заметила, что теперь волнуется он. Лицо его было напряженным, хоть он и улыбался, а рука, прикоснувшаяся к моей, была влажной и слегка дрожала.

Мы говорили с ним о всяких глупостях, о гостеприимстве моей тети Медлен, о каких-то общих знакомых, о балах, на которых мы оба бывали, о бизнесе наших родителей, и даже о погоде. Все эти разговоры велись из-за напряжения, вызванного возникшим между нами чувством, о котором мы не могли рассказать друг другу, но которое мы оба чувствовали. Мы, словно сговорившись, вели с ним какую-то нелепую игру, основанную на благопристойности и хороших манерах в то время, как наши сердца тянулись друг к другу. И тут у меня родился план, и я подошла к своему двоюродному брату Эдгару, — сыну тети Медлен, который был мне не только братом, но и большим другом.

— Эдгар, окажи мне услугу, — попросила я, сгорая от нетерпения, и увидела, что он смотрит на меня как громом пораженный.

— Что с тобой, дорогая Джу, ты вся дрожишь!

— Эдгар, я сейчас уйду в сад и буду сидеть в дальней беседке, помнишь, в той, самой дальней от дома, в которой мы с тобой часто играли в детстве?

— Господи, Джу, да что с тобой творится?

— А ты должен будешь привести туда Николаса Уайтхеда. Господи, Эдгар, очнись, ну что ты смотришь на меня как ненормальный? Ты что, ничего не понимаешь?

— Но, Джу, ты что, сошла с ума? Ведь он же помолвлен с Клаудией Гарнье!

— Да, я сошла с ума, а ты непроходимый тупица, да к тому же еще и трус!

Я отвернулась от него в отчаянии, в глубине души сознавая всю нелепость своего желания, и от того еще больше разозлилась на совершенно справедливое замечание Эдгара. А он схватил меня за руку, и глядя в мои, полные отчаянных слез глаза, смягчился.

— Ну, хорошо, хорошо, дорогая, я сделаю, как ты хочешь!

Пока я сидела в беседке, минуты текли словно вечность, а щеки мои то бледнели, то пылали огнем. Чего я хотела? На что надеялась? О чем собиралась говорить с ним? Я не могла тогда ответить ни на один из этих вопросов! Я только чувствовала, что мне необходимо его увидеть без посторонних глаз, и эта уединенная беседка, окутанная плющом и тихой, безмолвной ночью, как нельзя лучше соответствовала осуществлению этого желания.

Когда до меня долетел звук приближающихся шагов, сердце мое забилось с такой частотой, что могло показаться, будто оно берет стартовый разгон перед окончательным прыжком наружу, и я, как ни старалась, не могла его утихомирить. Но вот, наконец, на тропинке показались две мужских фигуры. И я, поднявшись со скамейки, отчаянно попыталась унять дрожь в коленях. А дальше все происходило словно не со мной. Я будто присутствовала на собственном представлении и руководила своими действиями как — бы со стороны, оставаясь при всем при этом, внешне совершенно спокойной, хотя внутри меня бушевал пламень чувств.

— Эдгар, оставь нас, — сказала я, и сама удивилась, что голос мой был твердым и повелительным.

— Возвращайся в дом, и позаботься о том, чтобы никто не заметил нашего отсутствия, а если такое случится, немедленно прибегай сюда.

Кузен молча повернулся и через минуту растворился в ночном безмолвии.

Николас молчал и смотрел на меня во все глаза, и я, даже в полумраке, заметила как бледно его лицо.

— Николас, я знаю, что все это покажется Вам довольно странным, если не сказать больше, и Вы, несомненно, осудите девушку за такой непристойный поступок! Но мне все равно! Я, я люблю Вас, с той самой минуты, когда увидела впервые на Вашей помолвке, и, видит бог, не могу справиться со своим чувством!

Он приблизился ко мне и взял за руку.

— Но, Джулия…

— Нет, нет, молчите, я должна Вам это сказать, иначе не смогу, не прерывайте меня! Так вот, я бы никогда не решилась сказать Вам о своей любви, если бы, если бы мне не показалось, что и Вы тоже, тоже ко мне неравнодушны! Я хочу знать, я должна это знать!

— Видите ли, Джулия, я и Клаудия….

— Я знаю, что Вы помолвлены, но я Вас не об этом спросила.

Он взял мои руки в свои горячие, дрожащие ладони, и молча прикоснулся к ним губами, и губы его обожгли мне кожу.

— Я не безразлична Вам! — воскликнула я, и слезы радости побежали по моим щекам.

— Да! Но я ни за что не откажусь от Клаудии и очень прошу Вас простить меня за это.

Он выпрямился и попытался взять себя в руки.

— Отказаться сейчас от нее, значит обидеть до глубины души прекрасного человека, сделать ее несчастной и заставить жить с вечным клеймом брошенной после помолвки. Но это только одна сторона медали. Если бы я и имел низость решиться на такое, то пострадала бы не только Клаудия, но и наши с ней родители и наш совместный бизнес, и еще многое другое, что может повлечь за собой такой скандальный поступок.

— Да, да, я знаю, что Вы никогда ее не бросите, да я и не рассчитывала на это, я только хотела знать, что Вы ко мне испытываете, сама не знаю почему, хотела знать и все. Хотела знать! И еще, еще я хотела, чтобы Вы меня поцеловали, здесь, сейчас, только один раз. Я должна узнать, что такое Ваш поцелуй и сохранить его в памяти на всю жизнь. Вы не можете мне отказать, только один раз, Николас, только один раз!

Я протянула к нему руки и мои глаза, полные мольбы, решили дело. Он обнял меня и прикоснулся своими трепещущими губами к моим, не в силах от них оторваться. И…Дрожь, пронизывающая наши взволнованные тела, слилась в одно целое. Мы стояли в прохладной плющевой беседке, обласканные теплым ночным ветром и целовали друг друга и произносили какие-то нежные слова. Он целовал мои губы, щеки, глаза, волосы.

— Прелесть моя, моя любовь, — говорил он, — и сердце мое замирало от этих слов.

Я не знаю, сколько прошло времени, но по — видимому много, потому, что в ночной тишине, нарушаемой только нашим горячим дыханием, да редким встревоженным криком пересмешника, вдруг раздались торопливые шаги. Это был Эдгар и он подходил к беседке. Мы с Николасом с трудом оторвались друг от друга и вышли ему навстречу.

— Джулия, тебя ищет твоя мама, я не могу больше пересылать ее из комнаты в комнату.

— Да, да, Эдгар, спасибо. Мы уже идем.

Бал подходил к завершению, однако Николас еще успел пригласить меня на последний вальс, и я улыбалась ему и говорила, что очень счастлива, и что запомню сегодняшний вечер на всю оставшуюся жизнь. А он отчаянно просил у меня прощение за то, что не в его силах сделать меня по настоящему счастливой.

— Как нелепо все получилось, — говорил он. — Я поспешил, а ты опоздала!

С тех пор мы виделись редко. Бальный сезон закончился, и мне оставалось только мечтать, чтобы наши с Николосом общие знакомые чаще устраивали приемы. Но самое большое, что мы могли позволить себе на этих приемах, — изредка потанцевать. Клаудия теперь находилась всегда рядом с Николасом, и он приглашал меня только тогда, когда она куда-то ненадолго отлучалась.

Вот так я теперь и живу, миссис Скарлетт, от встречи до встречи, или вернее сказать, только тем и живу.

Скарлетт вздохнула и накрыла своей ладонью безвольно покоящуюся на столе руку Джулии.

— Я сочувствую тебе, Джулия, если не сказать больше.

Рассказ этой молодой северянки разбередил в душе Скарлетт давно минувшие чувства к Эшли, когда она, вот также как и Джулия, только тем и жила.

Скарлетт посмотрела на грустное красивое лицо девушки, такое юное, но уже обремененное печатью тоски, и подумала о том, какой нелегкий путь предстоит ей пройти, если она будет любить своего Николаса, так же, как сама она любила Эшли. Какова участь этой девочки, что ждет ее впереди?

— Бессонные ночи, полные несбыточных мечтаний да извечные надежды на короткие, мимолетные встречи, а потом — разочарование, потому, что встречи эти ничего не сулят. Постоянная не утихающая зависть к сопернице, когда та, полноправной хозяйкой своего положения, одаривает нежным взглядом твоего возлюбленного и идет с ним под руку, сияя от счастья. Слезы в подушку от того, что ты не можешь никому поведать о своей несчастной любви и бессильная злоба потому, что никто тебя не понимает и объясняет причины твоего ужасного состояния чем угодно, только не тем, что есть на самом деле.

Господи, ну как объяснить сейчас Джулии, что все, что ей предстоит пережить выведенного яйца не стоит! Что нельзя предаваться этой бесполезной любви до самозабвения, а потом, в один прекрасный день открыть глаза пошире и увидеть всю бесполезность такого занятия, да еще и остаться у разбитого корыта, как вот теперь она, Скарлетт. Разве сможет эта девочка, такая юная и не знающая жизни, окрыленная сейчас своим чувством, хоть что-то понять и принять безоговорочно, даже если ей и указать на ошибки других! Разве сможет она позволить кому-то опорочить все то возвышенное, что ею теперь движет!

Скарлетт взглянула на Джулию, которая под впечатлением своих воспоминаний молча сидела, облокотившись на спинку стула, и ее мечтательные, полные неугасимой любви глаза говорили сами за себя. Нет, она ничего не станет ей говорить, все это бессмысленно и не принесет никакого результата. Джулия пройдет по тому же пути, что и она, Скарлетт, и никто не сможет ее от этого уберечь.