Продолжение бестселлера Маргарет Митчелл

ГЛАВА 59

А Ретт в это время ехал в поезде, томимый нетерпением, ибо прозрение, которое снизошло на него сегодня утром и решение, принятое в связи с этим, делало его поездку совершенно невыносимой. Жаркие послеполуденные лучи, распластавшиеся по всему вагону, от которых невозможно было укрыться, усугубляли эту ситуацию еще больше и имей он крылья, так и выпрыгнул бы на ходу из этого душного, едва плетущегося поезда и что есть мочи, помчался бы в Атланту.

Да, это случилось сегодня утром, — истина, засевшая в глубине его сознания, словно заноза, терзавшая израненную душу все эти годы, внезапно вышла наружу, заставив его упрямый рассудок безоговорочно ее принять. Она явилась реальной и неоспоримой, против которой нельзя было привести ни одного достойного довода и не признать ее сути, а вместе с тем и неизбежности.

Он любил Скарлетт все эти годы, не смотря на то, что вел сознательную, непримиримую борьбу против этой любви, взяв на себя смелость вершителя собственной судьбы, а сегодня утром он сдался, не в силах больше бороться и признал себя пораженным в этой неравной борьбе со своей любовью.

— Какой смысл водить себя за нос и прятаться за собственные убеждения как страус под крыло! -

Сказал он себе, как только эта истина предстала перед ним во всей своей реальности. И как только он себе это сказал, тут же почувствовал полную свободу, ему стало легко, словно чья-то железная рука, державшая его непокорное сердце столько времени, внезапно отпустила его на волю, и он вздохнул полной грудью.

Он любил Скарлетт сознательно и бессознательно, с тех самых пор, как однажды весенним майским утром увидел ее в Двенадцати Дубах, но любовь эта была совсем не простой, ее нельзя было сравнить с полноводной, широкой рекой, текущей по течению стремительным, бурлящим потоком и выходящей за берега от полноты своих чувств. Она, напротив, была подобна небольшому, но живому и сильному ключу, бьющему из самых недр, и не смотря на преграды и заторы, обоюдно чинимые с двух сторон, продолжала жить, сметая все на своем нелегком пути.

Даже в тот осенний холодный день, когда он, гонимый безысходным горем и уставший от бесконечного, бесполезного поединка, который на протяжении многих лет негласно существовал между ним и Эшли Уилксом, безжалостно захлопнул перед Скарлетт дверь и растворился в густом, сером тумане, он по-прежнему безотчетно ее любил. Он понял это только сейчас, когда жгучая, нестерпимая боль по Бонни прошла, поначалу, уступив место гнетущей тоске, потом апатии и безразличию к жизни, и только теперь возрождению к ней, а вместе с тем и к неизменному чувству любви.

— Скарлетт! Скарлетт! Скарлетт! -

Навязчиво выстукивали колеса, заставляя его сердце замирать от сладостного предчувствия встречи. Боже мой, как хотелось ему скорее заключить ее в свои объятия и целовать, целовать… Желание овладело им с такой силой, что по всему телу пробежала дрожь. Он на минуту закрыл глаза, и его изголодавшийся мозг моментально включился в работу, выуживая из памяти волнующие воспоминания.

Он вспомнил ту ночь, когда насильно унес Скарлетт в спальню и овладев ею против воли, внезапно добился ответных ласк, неопытных, робких, но желанных, впервые заявивших о себе не только ему, но и ей самой. О, как сладок тогда был для него этот миг, миг блаженства, от сознания того, что он доставил ей наслаждение!

А этот ее страстный, призывный взгляд, обращенный к нему, полный любви и неистового всепоглощающего желания, который он неожиданно обнаружил, занимаясь зарядкой на балконе. Обнаружил и тут же сбежал как последний трус, страшась за свою слабость поддаться ответному порыву и за боль от соблазна, которую бы он ей невольно причинил. Да, он струсил тогда и испугался за свою свободу, поклявшись самому себе, что больше никогда ее не потеряет.

А в Чарльстоне! Сколько горя он причинил Скарлетт в ту последнюю ночь, после свадьбы Розмари, которую они провели в одной спальне! Он вспомнил ее глаза, даже в ночи полыхнувшие зеленым огнем, страстные и безрассудные, ее трепещущие губы на своей груди и глухие учащенные удары сердца, и себя, цинично и холодно отказавшего ей и доведшего тем самым до отчаяния. Он до сих пор не понимает, откуда у него взялась тогда такая сила воли, и он смог устоять перед ее невостребованной страстью и своим безумным желанием овладеть ею! Ведь ему, положа руку на сердце, еще ни одна женщина на свете не была так желанна как Скарлетт в тот миг, но он от нее отказался! Господи, какой же он дурак, ну зачем, спрашивается, нужно было гоняться от нее все это время?! Да он жить без нее не может!

Своя семья, свой клан, да никто ему не нужен, кроме Скарлетт! Конечно и мама и Розмари любили его, и он первое время черпал утешение в их любви, и старался делать все возможное, чтобы и они были счастливы, и даже не раз пытался убедить себя принять их жизненные позиции. Однако в глубине души он понимал, что не сможет навсегда остаться в Чарльстоне и никогда не найдет в отчем доме своей пристани.

Люди, среди которых жили его сестра и мать, не внушали ему уважения и не вызывали желания общаться с ними. Они были все такими же кастовыми чарльстонцами, которых он покинул в далекой юности, живущими по своим законам и не признающими иных, а потому требующими и от других того же. Нет, все это было не для него! Их жизнь была подобна жизни заключенных узников, закованных в цепи определенный правил, приличий и благопристойности, и он уже отверг такую жизнь однажды, став свободным, и свобода эта оказалась для него куда приятней, чем их дутые клановые законы.

А теперь, много лет спустя, ему и вовсе ни к чему меняться и делать то, чего совсем не хочется. Да, он надеялся, что сможет вернуться туда, откуда пришел, и стать таким же, как они, ведь что ни говори, он принадлежал к их клану, и словно зверь одной породы, должен был кричать с ними в один голос. Но он не смог и понял это сразу же, как только размашистая клановая рука стала указывать ему на проторенную тропинку, вызывая, тем самым, сильнейший протест с его стороны!

Мама и Розмари нуждались в его помощи и он жил в Чарльстоне только ради этого! Все остальное было ему чуждо и не имело никакого значения. Мало того, его часто раздражала и выводила из себя роль степенного уважаемого джентльмена, которую ему теперь, в силу определенных обстоятельств, приходилось играть, чтобы родные за него не краснели.

Ах, как это было невыносимо, говорить то, о чем ты не думаешь, одобрять то, с чем ты совсем не согласен, терпеть того, кто тебе вообще неприятен и мило ему при этом улыбаться. Нет, даже ради мамы и Розмари он не мог выносить этого в больших дозах, а потому, совсем неожиданно для них, часто собирался и выходил в море на яхте или уезжал из города путешествовать.

А уж где он только не побывал за это время! Париж, Лондон, Барселона, Рим, Неаполь, и даже Токио были объектами его путешествий. Сразу, по прибытии в какой-нибудь интересный город, он уделял немало времени экскурсиям, посещению театров, музеев, картинных галерей и выставок. А потом, когда и это ему пресыщалось, просиживал до утра в игорных домах за покером или вистом, проводил немало времени на скачках, в барах, где, бывало заводил себе новых друзей и напивался до чертиков, а потом посещал самых элитных проституток в первоклассных публичных домах.

Однако где бы он ни был и как бы интересно не проводил время, сердце его терзалось одиночеством и он пребывал в состоянии постоянной неудовлетворенности происходящим, а поздними вечерами, одиноко засыпая в шикарной постели какого-нибудь фешенебельного отеля, ловил себя на том, что думает о Скарлетт. Эти мысли приходили совсем неожиданно, исподволь, пугая его своей повторяемостью и желанием немедленно посетить Атланту, и он всякий раз отгонял их прочь, пытаясь убедить себя, что теперь это ему совсем ни к чему.

— Я поеду в Чарльстон к маме и Розмари, — говорил он себе, — а в Атланте мне делать нечего. Скарлетт стала теперь такой самостоятельной, что ни в чем не нуждается.

Стала самостоятельной! Как странно, но его почему-то задел отказ Скарлетт от его денег, а почему, он и сам объяснить не мог. Возможно это каким-то образом уязвляло его мужскую гордость, и отказ от денег ассоциировался у него с отказом от него самого, хотя, в сущности, ему все это теперь должно было быть безразлично! Возможно и лесопилки, висящие на его совести, сыграли здесь не последнюю роль, а возможно он злился на то, что этот поступок Скарлетт неоспоримо возвышал ее в его глазах, заставляя уважать и ценить самостоятельность и чувство собственного достоинства сильного человека. Ведь только сильная духом женщина могла пойти на такое, — отказаться от его денег, да еще, при этом, заняться строительством второго магазина, чтобы самой себя обеспечить и больше никогда не обращаться к нему за помощью. И потом, он знал, что такое для Скарлетт отказ от денег и чего ей это стоило!

Да, он в который уже раз не мог не восхищаться силой ее духа! И не мог не признать, что мысли о Скарлетт все чаще и чаще не дают ему покоя, хоть он с упрямой настойчивостью, всякий раз отгонял их прочь, заставляя себя думать о чем-то другом, и в первую очередь о больной матери.

А Элеоноре Батлер, между тем, становилось все хуже с каждым днем, и ни знаменитые доктора, которых он приглашал из Вашингтона за большие деньги, ни новейшие лекарства, которые он выписывал из Европы, не улучшали ее состояния. Вскоре, перепробовав все возможные средства, они с Розмари потеряли всякую надежду на ее выздоровление и поняли, что дело близится к концу, и мама доживает свои последние дни.

А миссис Элеонора, угасая с каждым днем, тоже переживала за своего старшего сына, который заботился теперь о ней больше всех. Ее чуткое старческое сердце удивлял тот факт, что сын в последнее время возвращается из Атланты, едва успев там побывать, и его молчаливая задумчивость после этих спешных поездок, также не ускользала от любящего материнского взгляда. Старая дама терзалась вопросом, что произошло между его сыном и невесткой после того, как умерла Бонни и Ретт зачастил в Чарльстон.

— Да, что-то у них не клеится! — думала она. — Что-то происходит между ними такое, о чем они оба молчат. Она не раз вспоминала тревожную настороженность Скарлетт, которая бросалась ей в глаза еще в то время, когда невестка гостила в ее доме после смерти Евлалии, и ее внезапный спешный отъезд в Атланту после свадьбы Розмари. Ну, какие, спрашивается, дела не позволили тогда Скарлетт остаться в Чарльстоне вместе с мужем хотя бы еще на неделю? Да и Ретт никак не объяснил ей отъезд своей жены.

— Да, что — то у них не ладится, — думала Элеонора Батлер и это тревожило ее и не давало покоя. Ей так хотелось поговорить с сыном и выяснить в чем все-таки дело, но она понимала всю бесполезность своего желания и только терзалась догадками. Ретт никогда ей ничего не скажет, разве станет он ее расстраивать, тем более теперь, когда она совсем больна. Да и потом, Ретт не из тех, кто жалуется. Он всегда, даже в детстве, был скрытен и недосягаем для нее, и как правило, пытался в одиночку решать свои проблемы. Может ей стоило поговорить об этом со Скарлетт? — может, и стоило, тогда, когда она сюда приезжала, а теперь, — старая дама была в этом уверена, — теперь она так и умрет, не дождавшись своей невестки.

А смерть уже шагала за ней по пятам и она ощущала ее присутствие за своей спиной, и вот наступил такой день, когда Элеонора Батлер поняла, что больше уже никогда не встанет с постели. Однажды ночью, когда ей было совсем худо, она приказала служанке, дежурившей возле нее, позвать Розмари, и когда запыхавшаяся, встревоженная дочь опустилась на стул перед ее кроватью, в первую очередь поведала ей о своих догадках.

— Я скоро покину вас, Розмари, — сказала старая дама.

— Ах, мама, нет!

— Не перебивай меня, дочка, и не пугайся так. Смерть не страшна, когда приходит ее пора, главное, суметь это понять и принять как должное. А мне и вовсе посчастливилось, ведь я немало прожила на этом Свете и многое повидала, а теперь пора и на покой.

По щекам Розмари покатились молчаливые слезы, и она склонила голову, стараясь скрыть их от матери.

— Не плачь, дорогая, а лучше послушай-ка, что я тебе скажу. Я ухожу от тебя и Генри с легким сердцем, ибо душа моя совершенно спокойна за Вас, а вот Ретт меня очень тревожит.

— Ретт? — Розмари удивленно на нее взглянула.

— Да, дочка. Он одинок и потерян, и я думаю, что причиной тому является Скарлетт.

— Почему?

— Мне кажется, что между ними что-то произошло. Ретт приезжает сюда очень часто и подолгу путешествует невесть где, а в Атланту наведывается изредка, словно гость, и потом, он такой задумчивый, не кажется ли тебе, что это ненормально?

— Не знаю, мама, я как-то не задумывалась о его путешествиях, а частые приезды сюда я объясняю твоей болезнью.

— Ах, Ромари, материнское сердце не обманешь, у них не все в порядке, и я это чувствую! И скажу тебе наперед, что и после моей смерти он также часто будет наведываться сюда, если, конечно, не найдет себе другого пристанища.

А ты, Розмари, если так случится, будь к нему повнимательней. Не отпихивайте его с Джоном от себя! Жизнь и так была к нему слишком долго несправедлива, да и потом, он так много сделал для всех нас. Да если б не он, ты давно уже ходила бы ко мне на могилу.

— Ах, мама, я очень его люблю, и всегда буду к нему прекрасно относиться и сделаю все, чего он только пожелает! — в порыве преданности воскликнула Розмари.

— Он никогда ничего не пожелает, дорогая, а все, что ему будет от тебя нужно, это любящий взгляд твоих кротких глаз. Иди сюда. — Миссис Элеонора жестом попросила дочь наклониться и поцеловала ее в голову.

Спустя два дня после этого разговора, старая дама умерла, и это горе потрясло Ретта до глубины души, заставив остро ощутить свою никчемность. О ком теперь заботиться, к кому спешить, перед кем чувствовать себя долгожданным и желанным гостем? Розмари? — Да, она всем сердцем любила брата и всегда была рада его приезду, но у нее был Джон и Кетлин, она ждала ребенка и была полна планов на будущее. Ее любовь не могла заменить ему любви мамы, о которой старая дама так просила свою дочь, да и сам он не мог заботиться о сестре больше, чем допускалось правилами, ведь у нее был муж, и это могло задеть его самолюбие.

Сразу после смерти мамы он предложил Джону и Розмари переехать в ее дом, который был гораздо больше, комфортабельней и богаче дома Джона.

— Я покупал этот дом для Вас с мамой, Розмари, и теперь после ее смерти он принадлежит тебе, — сказал он сестре сразу после похорон. — Ну какой смысл Вам ютиться в маленьком, сыром домике Джона, если этот дом будет все равно пустовать.

— Спасибо, Ретт, я бы тоже этого очень хотела, но не знаю, как отнесется к такому предложению Джон.

— А ты попытайся его убедить, да и я скажу ему, что буду рад, если вы переселитесь. И потом, ведь скоро у тебя родится малыш и в мамином доме тебе будет намного комфортней, Джон не сможет не признать этого. Поговори с ним, Розмари, а я пока куда-нибудь уеду, я просто не в состоянии находится один в доме, где еще вчера была жива мама.

Он уехал в Англию, но к удивлению Розмари, пробыл там совсем недолго. К тому времени, когда он вернулся, они с Джоном еще даже не успели перебраться в мамин дом. Свой внезапный приезд Ретт объяснил меланхолией, которая не покидала его после смерти мамы и по этой причине путешествие не доставило ему никакого удовольствия.

В первый же день своего приезда Ретт уговорил Джона немедленно заняться переселением, и они все втроем принялись за дело. Вещей, необходимых Розмари, которые требовалось перевезти из дома Джона, оказалось совсем немного, и к вечеру этого же дня мужчинам полностью удалось завершить перевозку.

После переезда Ретт решил надолго обосноваться у зятя и сестры, и некоторое время даже помогал Джону заниматься делами. Розмари радовал тот факт, что у мужа и брата прекрасно ладятся дела, и если бы не печаль, царящая в доме после смерти мамы и не натянутые отношения, которые сложились между двумя ее братьями, Генри и Реттом, она вполне была бы счастлива. А отношения эти, даже не смотря на долгие старания мамы, так и не наладились по той простой причине, что Генри был типичным приверженцем принципиальных устоев своего отца, и по характеру, точной его копией, и это он, а не Ретт, поддерживал холодную войну, столько лет царившую в семье. При жизни мамы он хоть и не охотно, но все же наведывался в дом, купленный для родных Реттом, а после ее смерти и вовсе забыл туда дорогу. Первое время Розмари переживала по этому поводу, однако хоть что-то изменить в отношениях между двумя своими братьями было не в ее силах, и спустя некоторое время, она невольно с этим смирилась.

Однажды Ретт сообщил сестре, что собирается съездить в Атланту совсем ненадолго, близился день рождения Бонни и ему хотелось побывать на ее могиле.

— Я скоро вернусь, Розмари, как раз к тому времени, когда рабочие завершат ремонт моей яхты, а потом сразу выйду в море. В последнее время я что-то совсем забросил это занятие.

И он вскоре уехал, но вернулся настолько быстро, что внезапно появившись ранним утром на пороге дома, совершенно шокировал сонную сестру.

Розмари подсчитала, что брат пробыл в Атланте всего — навсего один день и уже на вечернем поезде выехал оттуда назад в Чарльстон.

Боже мой, — подумала она, совершенно расстроившись, — он, что же, совсем не побывал у Скарлетт? Видно мама была права и у них действительно не все в порядке, да и потом, поведение Ретта после этой поездки окончательно подтвердило предположение миссис Элеоноры. Ретт стал неразговорчивым, задумчивым и каким-то потерянным. Просыпаясь ночью, Розмари не раз слышала приглушенные шаги в его спальне и переживала, что он снова не спит, а днем он плохо ел и курил теперь гораздо чаще, чем прежде. Розмари мучилась и терялась в догадках, но спросить Ретта о том, что случилось, у нее просто не хватало смелости.

А мысли Ретта были там, в Атланте, и он, полностью ушедший в них, даже не замечал тревожных взглядов, которыми одаривала его любящая сестра, переживая за его душевное состояние. Он думал о Скарлетт, рыдающей на могиле Бонни и эти рыдания не давали ему покоя. Теперь его мучил вопрос, какие чувства владели его сердцем, когда он чуть было не бросился к Скарлетт и что его все-таки остановило?! Он никак не мог в этом разобраться и словно ночной лунатик блуждал в тупике своих чувств. Да, в самый первый миг им овладела жалость, и он уже был готов броситься к ней и заключить ее в свои объятия, но сердце подсказало ему, что не стоит этого делать. Жалость — удел натур слабых, — она не для Скарлетт, — сказал он себе. Ей не нужна его жалость, ей нужна его любовь, по которой она и проливает такие горькие слезы.

И ему тогда стоило огромных усилий повернуться и уйти без оглядки навстречу холодному моросящему дождю, безжалостно бьющему в лицо, прочь от сомнений и противоречивых чувств, в которых он все еще никак не мог разобраться. И он очень долго думал об этом, всю дорогу, вплоть до самого Чарльстона и по приезде эти мысли уже несколько дней не покидали его. Теперь он пытался разобраться в своих чувствах и для него было важно понять, только ли жалость владела тогда его сердцем. Одним словом, после этой поездки в Атланту, он стал заниматься самоанализом своего внутреннего душевного состояния.

А Розмари, между тем, была беременна, и это счастливое обстоятельство о котором она в тайне уже давно мечтала, помогло ей довольно быстро смириться не только с потерей мамы, но и со своими переживаниями за Ретта. Она ждала ребенка и не могла не чувствовать себя счастливой. Она делилась своим счастьем с Джоном, который тоже с нетерпением ждал малыша и надеялся, что это будет мальчик. Ретт не один раз заставал их мило беседующими в гостиной о своем будущем ребенке, то они обсуждали имя, которое собирались ему дать, то обустройство детской комнаты, то покупку коляски. Да, они были счастливы и премило жили в своем маленьком семейном мирке, а он, Ретт?

Он с каждым днем все острее ощущал свое одиночество и терзался вопросом, чего он все-таки хочет получить от жизни на теперешнем ее этапе. Ему все надоело, пресытилось, он устал от бесконечных поездок и чужих людей, его уже не радовали красоты Мира так, как раньше, и он не трепетал от величия познаваемого. Будучи богатым, он мог удовлетворить любую свою прихоть или желание, уехать туда, куда бы ему только захотелось! Но все дело как раз и заключалось в том, что ни прихотей, ни желаний у него теперь не возникало, а единственным чувством, владевшим им в последнее время, было чувство апатии и неудовлетворенности. Общаясь с Джоном и Розмари, он постепенно становился все более замкнутым и молчаливым, старался как можно меньше попадаться им на глаза или вообще частенько уходил из дома и не появлялся почти до самой ночи, просиживая с кем-нибудь за картами, или в салуне за выпивкой.

Розмари, памятуя о наказе миссис Элеоноры, старалась проявлять к Ретту как можно больше внимания, однако чувствуя явное нерасположение с его стороны, терялась в догадках, как себя вести, проявлять это самое внимание, или наоборот, оставить его в покое. Она поговорила об этом с Джоном, и они, посоветовавшись, решили не докучать Ретту излишней навязчивостью, но при первом изъявлении его интереса или расположения к ним, отвечать радушием и взаимностью.

Так, мало помалу, жизнь в красивом бело-зеленом домике на Беттери, окруженным зеленой пеленой деревьев и многообразием всевозможных цветов, протекала своей чередой. По выходным Саймеры принимали гостей, и тогда Ретт старался не бывать дома, посещая какой-нибудь клуб или бар. Если же они сами уходили в гости, он, напротив, оставался дома в совершенном одиночестве. Он теперь чаще стал выходить в море на яхте, задерживаясь в своих морских путешествиях по нескольку дней, а потом возвращался обветренный, загорелый и жутко изголодавшийся, но заметно повеселевший. После таких путешествий Розмари обычно целую неделю не могла утолить его аппетит и целыми днями командовала на кухне, изобретая для брата всевозможные сытные блюда.

И вот однажды, после очередного такого путешествия, он получил письмо от Скарлетт, в котором она просила его срочно приехать в Атланту, чтобы решить какое-то важное дело. Как странно, но это короткое письмо его обрадовало, и он долго держал его в руках, и вновь перечитывал, словно смысл этих нескольких коротких строчек не доходил до его сознания, после чего, невольно задумавшись, он задал себе вопрос, — а что, собственно, его так обрадовало, уж не возможность ли увидеться со Скарлетт? — Нет, тут же сказал он своему упрямому сердцу, — мне просто наскучило однообразие, и Розмари, и Джон, их постоянные разговоры о семейных делах и о своем будущем ребенке. Меня радует возможность сменить обстановку, только и всего, и для разнообразия съездить в Атланту.

А потом он увидел Скарлетт, спускающуюся по лестнице ему навстречу, и ее зеленые, искрящиеся счастьем глаза, устремленные на него, полные такой беспредельной любви и обожания, от которой захватывало дух! А что же он, неустрашимый морской путешественник, только что бесстрашно состязавшийся с могучими ветрами, какие чувства владели им в тот момент? — Страх, уже вошедший в привычку, который всякий раз заставлял его даже и не пытаться заглянуть в глубину своих чувств. И прежде всего, это был страх за желание поддаться ответному порыву, который заставлял его в который уже раз спросить себя, а что потом? Так ли велико будет его желание потом? А если нет, что тогда, разве сможет он, не испытывая ничего подобного, смириться с потерей своей свободы?

Он был подобен старому уставшему путнику, шагающему много лет по пустыне и наткнувшемуся на желанный источник воды, к которому ему мгновенно захотелось припасть, но он засомневался в чистоте этой воды и остановился как вкопанный, состязаясь с неутолимым желанием и разумным подходом к делу.

Тот же страх заставил его и немедленно покинуть Атланту, когда Скарлетт приехала из Нью-Йорка. Она вернулась, и увидев ее, счастливую, отдохнувшую, окрыленную своими успехами, он невольно залюбовался ею и обрадовался встрече. Им овладело желание заключить ее в свои объятия, но, увы, он опять испугался своих неуверенных чувств и тут же уехал, чтобы не испытывать их.

Однако с тех самых пор, как он вернулся в Чарльстон, его жизнь превратилась в сплошное испытание. Уже тогда в глубине души он начал понимать, что его сердце рвется к Скарлетт, и здесь, в Чарльстоне ему совсем не место, но он упрямо не хотел признавать этот факт, пытаясь объяснить свое состояние обыкновенным одиночеством. А он в последнее время и впрямь был одинок, даже в доме своей сестры.

Как только у Розмари родился ребенок, в их тихой, спокойной обители начался сплошной переполох. Его причиной явилось здоровье младенца, которое висело на волоске, и убитая горем сестра была чернее тучи. Она не отходила от маленького, стараясь со скорпулезной точностью выполнять все указания врачей, не подпускала к нему никого, даже Джона, а бедняжке Кетлин и вовсе было запрещено подходить к двери, за которой находился младенец, чтобы не дай Бог, не занести какую-нибудь инфекцию.

Розмари теперь совсем не замечала брата и едва поздоровавшись с ним за завтраком, тут же поднималась в верхние комнаты к своему малышу. Джон, хмурый и озабоченный не меньше Розмари, старался, по — прежнему общаться с Реттом, однако его удрученное состояние делало это общение совершенно невыносимым и вскоре Ретт сам от него отказался. И только спустя месяц, когда малыш пошел на поправку, все в доме немного повеселели и жизнь постепенно стала входить в свою обычную колею. Жизнь семьи Саймеров, но не жизнь Ретта, ибо теперь он уже совершенно отчетливо понимал, что его место совсем не здесь.

Это случилось весенним солнечным утром, когда Ретт, проснувшись в ожидании завтрака вышел в сад и проходя по дорожке, усыпанной шуршащим гравием, внезапно услышал тихий смех Розмари, которая как раз в этот момент вытаскивала из коляски своего любимого карапуза. Он окликнул сестру, чтобы поздороваться, и Розмари повернулась к нему, сияя счастливой материнской улыбкой. Ретт тоже ей улыбнулся, порадовавшись тому, что давно уже не видел такого счастливого лица у своей сестры. И тут Розмари тряхнула головой, призывая брата этим жестом немедленно взглянуть на малыша, который состроил на удивление забавную рожицу, и ее тяжелые, темные волосы, наспех закрученные в слабый пучок, внезапно рассыпались по плечам, заставив яркое утреннее солнце заиграть своими лучами в темных, блестящих прядях. И этот жест Розмари и черные, рассыпавшиеся по плечам волосы, мгновенно воскресили в душе Ретта воспоминание о Скарлетт, которая, вот так же, перед сном, тряхнув головой, заставляла свои непокорные волосы выпрыгивать из пучка, после того как из него были вынуты шпильки!

Скарлетт! — пронеслось у него в голове. — Скарлетт! И сердце тоскливо заныло, больше не в силах сдерживать своей запрятанной любви. Он стоял на месте и смотрел на Розмари, не смея от нее оторваться. А она, глядя на его взволнованное лицо и неподвижную позу, тут же стала озираться по сторонам, выискивая глазами то, на что бы брат мог так заинтересованно смотреть. Ее попытки не увенчались успехом, и она, недоумевая, спросила у Ретта, что с ним случилось.

— Ничего, дорогая, ничего! — сказал он, счастливо улыбаясь. — Я просто радуюсь за тебя и маленького Уильямса.

Откуда ей было знать, что глядя сейчас на нее, Ретт видел свою Скарлетт и в голове его окончательно укреплялась мысль, что он ее по — прежнему любит, а теперь, после долгой разлуки, и еще больше во сто крат!

— Да, я люблю ее, — сказал он себе, и ему стало легко, словно все горы мира, которые столько времени давили на его сильные плечи, разом рухнули, и, превратившись в груду песка, моментально скатились на землю.

И ему тут же нестерпимо захотелось домой, так, что в пору хоть поворачивайся и беги на поезд, как есть, прямо в домашних туфлях и халате. — Скарлетт, Скарлетт, Скарлетт, теперь уже пело его сердце!

Он подошел к Розмари и на радостях выхватил у нее маленького племянника. А потом, приподняв его на своих сильных руках прямо к солнцу, заставил вскрикнуть от испуга удивленную Розмари.

— Господи, Ретт, да что с тобой такое, ты просто сам не свой! — воскликнула она, пытаясь отнять ребенка у брата.

— Я уезжаю, Розмари, сегодня, — он отдал ей малыша, — прямо сейчас!

— Уезжаешь? Как, ведь ты же ничего не говорил мне вчера об отъезде?

— Я говорю тебе о нем сейчас. — Ретт загадочно улыбнулся и чмокнул сестру в лоб.

— И куда же ты поедешь на этот раз?

— Домой, в Атланту, к Скарлетт, она меня совсем заждалась.

— К Скарлетт? Но разве… Вы что же, вы, у вас все нормально? — Розмари совсем растерялась и посадив малыша в коляску, беспомощно развела руками.

Ретт же, напротив, взглянул на нее с интересом, и сразу все понял по ее недоуменному, виноватому взгляду. Сестра все это время догадывалась, что между ними что-то не ладится, однако молчала и в угоду ему делала вид, что ничего не подозревает.

Ретт, не спеша, подошел к Розмари и обняв за плечи, нежно прижал ее голову к своему плечу.

— Спасибо тебе за все, Розмари, теперь не стоит за меня волноваться, теперь у меня будет все в порядке. Да, я уверен, что все будет в полном порядке!

Розмари нежно отстранилась от брата и заглянула ему в глаза, и в ее кротком, любящем взгляде Ретт прочел понимание.

Ах, какая жалость, что он уже опоздал на утренний поезд, а до отправления следующего оставалось еще более трех часов, но ему совсем не терпелось сидеть дома, и он слонялся из угла в угол не зная, куда себя деть. Окрыленный своим открытием и чувствами, которые отпустив, было уже не удержать, словно ретивых лошадок, он негодовал от досады, что опоздал-то всего на двадцать минут. А Розмари наспех собирала его вещи и улыбаясь, украдкой поглядывала на брата, угадывая его необузданное нетерпение.

Боже мой, да он сведет себя с ума за эти несколько часов, — думала она, — и Джон как назло уехал из дома с самого утра, а не то бы она попросила его хоть чем-то занять Ретта. И тут ее осенила мысль, которую она тотчас же и высказала брату.

— Дорогой, может тебе проехаться пока по магазинам и купить что-то для детей, ведь ты так давно их не видел?

— А в самом деле, почему бы мне это не сделать? — воодушевился Ретт, — тем более, что я обещал Уэйду купить велосипед.

И он тут же велел кучеру заложить карету и отправился на Кинг-Стрит. Проехавшись по магазинам он купил несколько фарфоровых статуэток для Эллы, очень забавных, величиной с ладонь, представлявших собой разных зверюшек и модную детскую шляпку, украшенную цветами и лентами. После этого он принялся за поиски велосипеда для Уэйда. Но это дело оказалось намного сложней. Велосипеды, производимые только во Франции, даже в Америку попадали пока небольшими партиями. И хоть это удовольствие стоило немалых денег, купить его было совсем не просто. Однажды, правда, он видел велосипеды у Дюрана, расположенного в самом конце Кинг-Стрит, когда они с Джоном вот также колесили по всем магазинам в поисках подарков для Розмари, после рождения Уильямса, но сейчас тащиться через всю улицу в самый ее конец было чревато опозданием и на следующий поезд. Однако Ретт решил рискнуть и велел кучеру погонять лошадей.

К его счастью велосипеды были в продаже и он приобрел обещанный подарок для Уэйда, после чего не теряя времени поспешил обратно. Проезжая мимо ювелирного магазина он подумал и о подарке для Скарлетт, и, взглянув на часы, приказал кучеру остановиться. Заглянув в магазин, он купил там дорогое бриллиантовое кольцо. Эта идея пришла ему в голову как только он подошел к витрине с драгоценностями. Новое кольцо! Он подарит его и снова сделает ей предложение! И пусть это выглядит совсем по- мальчишески, ему наплевать! Он сейчас окрылен своей любовью, и кто знает, на что еще может сподвигнуть его это сильное неугомонное чувство.