ПТУшник

Глава 18 ЗАДЕРЖАНИЕ И РЫВОК

А я ведь как-то понял за долю секунды, что сейчас произойдет что-то очень нехорошее.

По взгляду опера и его выражению лица, когда он заранее захотел закричать: — Попались! Оформляем спекулянтов!

Мелькнуло такое предчувствие, да и выражения лиц у тех мужиков в сторонке — все вместе чуть-чуть не успело дать сформироваться мысли, что тут что-то не так.

Жаль, не успел остановить очкарика с деньгами, слишком он быстро их достал и не торговался совсем.

Что тут вообще этот опер делает? У него других занятий нет, что ли, как на такой мелочевке народ ловить?

Вот что и произошло, теперь я отчетливо осознал, что значили кривые ухмылки тех двух мужиков, которые не двинулись с места и теперь откровенно лыбятся нашему залету. Они все знали и ждали такого предприимчивого, но, глупого барыгу, который, не зная никого в лицо и даже немного не присмотревшись к народу, сразу ломанулся светить и продавать товар.

— Впрочем, почему нашему, только моему залету, — понимаю я, — Хотя, я еще несовершеннолетний и первый раз попался, так что, мне тоже особо ничего не грозит. Только девственность потеряю в глазах закона, а это тоже очень не хорошо. Покупателя отпустят после того, как он даст показания на меня, может штраф или письмо отправят на работу. Мне, то есть, родителям тоже штраф отправят и в школу сообщат обязательно. Значит, комсомол откладывается, да и бог с ним, замнем для ясности этот вопрос.

Честно говоря, я точно не помню, что грозит покупателю по советским законам и грозит ли вообще что-то.

Давно я уже не жил при таком интересном строе, когда ты даже не подошедшие по размеру ботинки продать кому-то не можешь лично, даже дешевле настоящей цены. Только через комиссионку это возможно более-менее легально сделать.

Впрочем, вся страна торгует и продает, особенно по знакомым, а попался именно я, по своей расслабленности и жадности, честно говоря.

Есть теоретическая возможность сговориться с очкариком, что ничего не было, понятых тоже не видно, если, конечно, эта парочка не из их числа. Только, стоят они далеко от нас и слышать ничего не могли. Да и не похожи они по поведению на таких людей, скорее всего, настоящие спекулянты, которых опер убедительно попросил создать толпу, чтобы не бросаться в глаза.

Настоящие, которые долю заносят или немного сотрудничают с ментами, поэтому их и не трогают.

Впрочем, не похож парень в очках на крепкого морально бойца, сломают его на раз в отделении одним фактом задержания и громким голосом.

Деньги не мечены, так что, можно отпираться до конца. Только, я их все равно выкину, они у меня лежат в левом кармане куртки, что видел опер и на что обязательно укажет во время обыска. Очень надеется указать, наверняка. Остальные спрятаны во внутренний карман куртки и лежат отдельно, по ним проблем оказаться не должно, хотя, как это мне теперь узнать, если не на своем личном опыте.

Все эти мысли проносятся в голове, пока я изучаю сложившуюся диспозицию.

Опер своей фигурой отрезает нас от выхода в соседний проулок, проскочить мимо него без нанесения побоев трудно, а с таким делом лучше не мараться.

Странно, что все же нет понятых, молодой лейтенант думает, что мы обязательно сознаемся, похоже. Или ему это не важно совсем, процесс отлажен и никакие действия обвиняемых не помогут им уйти от ответственности.

Опер достает свисток из перчатки, знакомая по фильмам и попыткам перехода дороги в неположенном месте трель раздается у меня над ухом.

— Черт, у него и группа поддержки имеется где-то около выхода, — понимаю я.

Через несколько секунд хлопает одна из подъездных дверей и еще через десять секунд во двор к нам забегает настоящий милиционер в форме, целый сержант, судя по блестящим лычкам на серых погонах.

Забегает и перекрывает еще сильнее проход, вставая рядом с опером по гражданке, теперь мы точно в ловушке и до выхода не добраться.

Вот теперь я понимаю, что это не какой-то левый жулик размахивает удостоверением, до сих пор не показав его нам, как положено по закону. Теперь все наглядно разъяснено гражданам спекулянту и его пособнику по теневому бизнесу.

Что именно карающая рука государства схватила нас за загривок, как нашкодивших котят, хотя, какое ему дело по большому счету до того, как мы между собой решили? Вот только, социалистическое государство уверено, что его такие действия очень даже касаются.

Опер небрежно забирает книгу из рук ее нового владельца, мельком показывает ее обложку сержанту, зачитывает вслух автора и название:

— Морис Дрюон, «Железный король», запомни, продана за восемь рублей, — говорит он ему, потом бесцеремонно лезет ко мне в сумку, выдергивая ее из-за моей спины на живот.

Достает еще две книги, дает рассмотреть себе и помощнику:

— Тот же автор, «Яд и корона», «Французская волчица».

И запихивает все три книги обратно в сумку, что довольно неосмотрительно с его стороны, если следовать букве закона. Ведь, в отделение мы должны прийти строго так, я с деньгами в кармане, покупатель с книгой в руке и там уже оформить изъятие при понятых.

Раз уж здесь не сподобились такую организацию проявить, похоже, что местные барыги понятыми работать никак не согласны.

Насколько я помню такие тонкости, впрочем, книгу в руки очкарику могут сунуть и при входе, да еще суровым голосом пригрозить нам обоим, чтобы не дергались лишнего и все подписывали, что скажут.

Я пока собираюсь попробовать развалить все дело, раз нет понятых. Предложить очкарику ничего не признавать, рассказав ему про проблемы на работе и в комсомоле, которые ему грозят. И про ошибки опера, допущенные как-то слишком обильно, то ли он очень уверен в себе, то ли, еще новичок совсем.

Посмотрим, еще бы хорошо получить от опера или сержанта лично мне, как несовершеннолетнему подростку, здоровую звездюлину, раз они пока думают, что я совершеннолетний.

Ну а кто еще может заниматься такими делами? Только совершеннолетний, школьники тут не ходят.

Пока не задали ни одного вопроса по поводу моей внешности, похоже, срочно требуется выполнить план именно сегодня по таким товарищам, как я.

Хорошо бы достать так опера и сержанта, чтобы потом кровью все лицо измазать и одежду, после этого скорую требовать умирающим тоном замученного садистами ребенка. Посмотреть на их лица, когда поймут, что отмутузили ребенка малого.

Хотя, чем отличается задержание несовершеннолетнего от достигшего шестнадцати по протоколу и смыслу — глубоко не понимаю, не факт, что и местные менты в курсе вопроса.

— Ваши документы? — это естественный вопрос к очкарику сначала, тот хватается за карман на куртке, суетится и не может его открыть, потом улыбается виновато:

— Забыл дома, извините.

— Это вам так не пройдет, советский гражданин должен представлять свои документы сотрудникам органов по первому требованию. Значит, еще нарушение закона, — давит на психику очкарика опер.

— А ваши? — теперь уже мне.

Ага, так сразу и разбежался, даже, если бы имелись с собой, отдал паспорт — значит все, дергаться нет смысла.

— Потерял, не помню где, — безразлично говорю я, стараясь выглядеть взрослее, чем есть на самом деле и вижу, что это не нравится лейтенанту еще больше.

— Ничего, в обезьяннике с бомжами все вспомните, когда посидите до вечера.

— Административный арест — до трех часов! Потом сразу к прокурору! — невпопад вспоминаю я наши российские административные законы, — и копию протокола задержания сразу же в руки административно задержанному! Сколько времени? Двенадцать тридцать! — смотрю я на свои часы, — Запоминаем время и в пятнадцать тридцать требуем прокурора! Онлайн готовим заявление!

Очкарик и сержант смотрят на меня с немалым таким удивлением, как на вопиющий глас в пустыне. Да, поднахватался я таких перлов на эстонской границе. Интересно, сильно отличаются административные кодексы СССР и Российской федерации?

Или я же по уголовному кодексу иду? Придется купить и немного изучить свои права в народном государстве.

Это меня про онлайн явно куда-то не туда понесло, благо, что все равно никто ничего не понял.

Опер даже в лице меняется, догадавшись, что заполучил мелкого, но, слишком умного и говнистого нарушителя, похоже, собирается по дороге мне объяснить, как лучше себя вести с представителем закона.

— Скоро в отделении окажешься, там посмотрим, насколько ты долго умным останешься, — звучит, как угроза.

— Молчать не буду ни разу, разоблачу милицейский произвол перед лицом советской общественности! — сыплю я лозунгами, продолжая испытывать терпение лейтенанта.

Должен он мне вмазать, а я голову подставлю под кулак, у меня это получится.

Меня, как основного бузотера, хватает за ремень сумки сам опер и мощным толчком отправляет вперед, потом притормаживает ремнем, снова толкает и опять дергает назад, стуча кулаком по спине, так повторяет несколько раз. Очкарика прихватывает за рукав сержант и, значит, мной занимается только опер, что гораздо проще для бегства.

— Обязательно сделаю рывок, терять мне нечего. Даже если поймают — точно серьезно отлупят, так окажутся сами в заднице, если я смогу сыграть, как положено. Статья у меня маленькая, я еще не получил паспорт и уголовка мне не грозит пока. Смысла раскаиваться и со всем соглашаться — точно нет, впрочем, в любом случае суд примет сторону следствия, — уговариваю я себя самого не трусить.

Немного успокоившись, настучав мне по спине кулаком и решив, что я достаточно усмирен, лейтенант перестал меня толкать, теперь просто конвоирует на улицу, которая и есть Литейный проспект. Отделение, наверняка, как раз рядом расположено, поэтому времени на раздумья у меня почти нет.

Мы подходим к железным воротам, распахнутым внутрь и прислоненным к обоим стенкам проезда, извилистые железные загогулины, хаотично расположенные на самих воротах, наводят меня на правильную мысль.

Я резко останавливаюсь, как будто не хочу выходить из спасительной тени проезда на ярко освещенный тротуар проспекта, опер раздраженно сильно толкает меня в спину. Я делаю большой прыжок вперед, выскальзываю из накинутого ремня сумки с легкостью, удивившей меня самого. Одной рукой сдергиваю с головы приметный петушок, правой цепляю одним движением ремень сумки на круглую завитушку и теперь готов бежать. По спине мне снова прилетает кулаком опера с зажатым в нем ремнем, и я только радуюсь этому толчку, ибо, со своей возней оказался слишком близко к нему.

Я пролетаю пару метров, вылетаю на тротуар, перепрыгиваю его между пешеходами и резко поворачиваю в сторону Невского. Собираюсь пересечь его во время движения машин, чтобы оторваться на несколько десятков метров от опера, ведь он может кричать народу, гуляющему по Невскому, чтобы меня задержали.

Зато он не в форме, что облегчает мне путь к спасению, а сержант не бросит своего задержанного, поэтому у меня неплохо с шансами на побег. Мы один на один оказываемся, я бегу, он — догоняет! Но и рискуя я здорово, пусть сейчас главная улица города совсем не так плотно загружена транспортом, как в мои времена. Однако, его вполне хватает, как убеждаюсь я, выскочив на сам Невский проспект и обегая группы народа и местами стоящие около тротуаров машины.

Оглянувшись, я вижу в пяти метрах от меня несущегося следом опера с дикими глазами, размахивающего моей сумкой, как будто он собирается бросить ее в меня.

Резко прибавляю скорости, ведь мне, такому мелкому, с хорошо скоординированными движениями, боксеру гораздо проще нырять между людьми, чем взрослому оперативнику. Поэтому я начинаю отрываться от него, пробежав до виднеющейся через дорогу улицы Рубинштейна и пытаюсь проскочить к центру Невского проспекта. Однако, автобусы и троллейбусы идут плотной кучкой, за ними не видно машин на вторых и третьих полосах, и я немного притормаживаю, ожидая просвета.

Разъяренный опер внезапно выскакивает в нескольких метрах от меня из-за народа, так же замахиваясь моей сумкой и я делаю резкий рывок на пару метров к центру проспекта. Потом, заметив движущийся последним автобус, отскакиваю с траектории его движения назад и вижу с хищной радостью, как прыгнувший мне наперерез опер не посмотрел налево и не успел отскочить следом за мной.

Автобус успевает притормозить немного, на тридцати примерно километрах в час бьет его своим правым краем морды в левое плечо, достается и голове, особенно от нависающего зеркала в железной раме.

Настырный опер летит от удара на асфальт и врезается в стоящих на краю тротуара людей, думаю, что они реально спасают ему жизнь своими телами. Похоже, после удара по голове он потерял сознание, валится уже совсем безвольно с них на землю.

Сумка спортивная срывается с его руки, пальцы разжались и она по инерции докатывается почти прямо до меня.

— Охренеть! Прямо как в сказке, — бормочу я, нагибаясь, подхватываю свою собственность и наткнувшись на несколько непонимающих взглядов других пешеходов, в том числе и крепких мужиков, совершаю скоростной забег через весь проспект.

Хватит рисковать, после выведения из строя опера с помощью автобуса двадцать седьмого маршрута, не хватало еще, чтобы бдительные граждане схватили воришку сумки и сдали меня ему в руки. Или просто любому постовому.

Это будет уже эпическая неудачливость сотого уровня!

Пока транспорт стоит, я забегаю в створ улицы Рубинштейна и останавливаюсь, сразу же оглядываясь.

Не бежит ли кто за мной из сознательных граждан, догадавшись о чем-то не хорошем, случившемся у них на глазах.

Нет, никто не бежит пока, да и догадаться о том, что произошло перед ними, никто не в силах. Один бежал, второй бежал, попал под удар автобуса и уронил сумку, которую схватил первый и задал стрекача через широкий проспект.

Может, они приятели и вместе перебегали широкую улицу?

Зато я вижу, что сержант, похоже, что-то разглядел из случившегося, сейчас подбегает к своему товарищу, которого уже подняли на ноги сердобольные граждане и приводят в чувство. В толпе народа я не могу рассмотреть, что там с лицом у опера, кажется, что оно залито кровью.

Сержант пропихивается к товарищу, народ охотно уступает место органам власти и правопорядка, которые теперь точно во всем разберутся правильным образом.

До этого времени не было задуматься о произошедшем на Невском, теперь я чувствую огромное облегчение от того, что опер оказался живой, пусть и хорошо контуженный.

Когда я увидел, как он безвольно катится после удара автобуса, сердце у меня в пятки ушло, представив, что опер погибает во время погони за страшным преступником, заработавшем целых пять рублей, а может и всего то четыре с половиной на своей спекулятивной операции.

Которую пытался прервать своим телом храбрый сотрудник, но, он погиб во время погони и исполнения, ибо, матерый спекулянт оказался слишком ловок, хитро отскочил от автобуса, который подло убил оперативника ударом сзади.

Прямо так и вижу такие заголовки на передовицах местных и центральных газет, почетные похороны и залп над гробом, рыдающую молодую вдову, суровые лица товарищей погибшего, обещающие достать бандита из-под земли.

Да, тогда у меня появились бы серьезнейшие проблемы, меня искала бы вся ленинградская милиция, пусть я к смерти опера имею совсем опосредованное отношение.

А так он уже стоит на ногах, и чертов сержант показывает ему в мою сторону, успел разглядеть, как я перебегаю Невский, да еще с такой заметной сумкой в руках, как тут меня не заметить.

Опер начинает движение в мою сторону, как недобитый Терминатор, однако, бдительный сержант хватает его за плечи и останавливает, транспорт опять пошел по проспекту, теперь им придется ждать с минуту, пока снова переключатся светофоры.

Я бросаюсь бежать, успев обшарить толпу народа взглядом и не заметив нигде того самого очкарика, которого должен конвоировать сержант. Он то может его и конвоировал, довел до перекрестка Невского с Литейным, разглядел как-то нашу погоню и ее последствия.

Что он смог сделать?

Перепоручить кому-то из своих очкарика и броситься на помощь к оперу. А, если никого из сотрудников рядом нет?

Я, например, больше в форме никого не вижу, тогда может просто оставить очкарика на месте, с наказом дождаться его, а то хуже будет.

Конечно, любой нормальный человек, как только сержант удалится на пятьдесят метров, тут же встанет на лыжи и скроется в тумане, раз паспорта на руках у органов не осталось.

Об этом я раздумываю, равномерно дыша при беге вдоль улицы, вскоре я добегаю до Пяти углов, где сажусь на первый попавшийся троллейбус, идущий в сторону Витебского вокзала.

Стоит помнить о серьезном техническом преимуществе органов милиции передо мной, о наличии рации у того же сержанта. В своем районе они могут устроить мне операцию «Перехват», если дать им на это дело с полчаса, а десять минут уже точно прошло.

Я снимаю снова петушок с «Кarhu», переворачиваю сумку с белой стороны на черную и пытаюсь отдышаться, закинув пятачок в аппарат и оторвав билет за четыре копейки.

Троллейбус № 8 идет в нужном мне направлении, довезет меня снова до Рижского проспекта, где я вылезу и отправлюсь на Балтийский мимо своего бывшего училища.

Сегодня поступил очень глупо, не разобравшись с обстановкой, сразу же достал товар и начал его предлагать, как раз на глазах у опера, ждущего такого лошка.

Видно, что парню потребовалось сегодня кого-то прихватить на горячем, причем, очень сильно потребовалось. Вот такого вот новичка в этих делах, как я.

Остальные центровые или платят давно тем же операм или отделываются разными услугами, постукивают и тому подобное. Впрочем, в том районе мне не стоит больше появляться, несколько лет — это точно.

Ничего, таких районов в городе на Неве еще много, только осторожность придется принять за главное качество при продаже.

Я оставляю две книги в камере хранения, с собой беру в вагон «Железного короля», чтобы скоротать время в пути и подумать, как следует, о сегодняшней неудаче.