ПТУшник

Глава 20 ОТКРОВЕННЫЙ РАЗГОВОР

Домой возвращаюсь, прямо уставший до смерти и перевозбужденный до предела еще долгим прощанием с Юлечкой в подъезде ее дома.

Скажу откровенно, молодому организму все эти обнимашки и поцелуи до опухших губ очень нравятся, взрослое сознание куда-то стыдливо исчезает в этот момент, прикрывает глаза, не мешает телу наслаждаться.

Нет такого сильного мезальянса между тем, что я делаю и тем, что знаю и помню, не сказать, чтобы меня это не радовало откровенно.

Далеко с девушкой я заходить не собираюсь, хотя, она, судя по всему, вполне созревшая молодая женщина, еще и поэтому считается такой красавицей в своей школе.

Теперь же я с трудом поднимаюсь на свой этаж и с обессиленным видом вхожу в квартиру.

Все же бегаю на ногах с раннего утра, съездил в Ленинград, там гулял пару часов, потом убегал от погони с захлебывающимся сердцем, весь мокрый забрался в электричку и еще здесь в городе успел встретить на улице определенные проблемы.

Зато, стоит отметить, как их наглядное решение прямо с хода бросило ко мне в объятия сильно впечатленную проявленной крутизной нового парня девушку.

Она то стояла неподалеку и явно поняла, что не я прогнулся перед хабзайскими, а они сами первыми руку протянули в знак примирения. Даже то, что побитый мной раньше парень жмет мне ладонь, означает, что они приняли, как должное, мой неприкасаемый статус, как приятеля самого Сани Кирпоноса.

Похоже, что кто-то все же поинтересовался у него, что там со мной, почему я ссылаюсь на него, совершенно в себе такой уверенный. Ну, и Саня не подвел, конкретно и четко все разъяснил народу хабзайскому.

Подарю ему какую-нибудь книгу, посолиднее с виду, в знак благодарности.

Если сам читать не будет, передарит своей подруге на день рождения, выступит по красивому, как интеллигент.

Дома пришлось выслушать небольшую лекцию от отца, что они мои родители и несут ответственность за меня, поэтому я должен предупреждать их о своих поездках. А то, пропал на целый день, только поесть домой забегаю.

Это я им могу легко пообещать, нервировать родителей я не собираюсь больше.

Ну, кроме того, что уеду из дома и займусь достаточно рискованными делами, впрочем, им об этом знать вообще не стоит, будут переживать постоянно безо всякой пользы.

— Пора бы уже поговорить с ними, — только успеваю подумать, как проваливаюсь в сон.

Снится мне мой обычный тревожный сон. Про то, что у меня есть несколько машин, но, я не могу вспомнить, где я их оставил. Потом нахожу одну из них, как-то так случайно, она стоит где-то в закутке и разобрана почти полностью, я прикидываю, что с ней теперь делать.

Да, такие подробности мне уже раз десять снились в прошлой жизни и вот теперь уже в молодом теле снова настигли мое сознание. Здесь то никаких машин у меня еще долго не будет, нашу копейку, полученную отцом по очереди, он продал через комиссионный магазин и больше машину иметь не хочет. До этого был еще безухий «Запорожец», на нем мы даже на Украину ездили, правда, саму дорогу я плохо помню, только треск самого мотора всплывает в памяти.

Проснувшись с утра, я иду на завтрак, наворачиваю две тарелки каши, прежде чем замечаю, что мать морщится от боли и пьет какие-то капли.

— Мамуля, что это у вас лицо такое?

— Да вот, сынок, зуб разболелся у меня, ничего не помогает от боли, — говорит мне матушка, я доедаю кашу и понимаю, что меня что-то тревожит в ее словах.

— А какой зуб? И где?

Мать показывает на верхний зуб с правой стороны ее лица и тут до меня доходит.

Спина сразу же холодеет от предчувствия надвигающейся беды, я внезапно вспоминаю, почему меня нет на выпускных фотографиях после восьмого класса. А меня там нет потому, что мать в это время заболела менингитом, я остался с ней сидеть, ждать скорую, когда весь класс поехал куда-то в Пушкин на автобусе.

Точно, именно гнойным менингитом, который вылечивается только в десяти процентах случае, как отцу сказали врачи.

И все случилось именно из-за корней верхнего зуба, которые рукожопый стоматолог пропихнул матери в гайморовы пазухи.

— Мама, когда к врачу пойдете?

— В понедельник, сынок.

— А чего ждать то? Надо сегодня двигать в приемный! — говорю я матери, однако, она отказывается, говорит, что отправится завтра к терапевту, а уже он назначит ей врача.

— Терпеть собираетесь, мамуля? Я схожу в приемный покой и узнаю, что можно сделать! — настроен я решительно.

Мать удивлена моей настойчивостью, отец тоже просит меня не лезть в это дело:

— Без тебя разберутся! Завтра сходит в поликлинику, там ее направят к врачу, — есть у них такой покорно-крестьянский подход к таким вопросам. Что нам назначат, то мы и примем смиренно.

Вот, что-то такое я и помню, все так и случилось, поэтому я быстро одеваюсь и отправляюсь в наш приемный покой, чтобы договориться самому насчет приема.

Завтра меня отправят в школу, придется еще с родителями сражаться по этому поводу, поэтому я хочу решить вопрос именно сегодня. Забираю все деньги, которые могу достать без возни с тайником, у меня при себе двадцать рублей.

Вполне хватит, чтобы договориться с кем-то из врачей, кто вызовет у меня доверие или сможет порекомендовать кого-то знающего для такого случая.

В приемном я некоторое время общаюсь с дежурной медсестрой насчет хорошего врача-стоматолога, презентуя ей коробочку «Ассорти», купленную по дороге и получаю совет прийти после двух часов, когда будет принимать врач Колотилова.

— Колотилова? Черт, если она не сможет, тогда никто больше, — сразу понимаю я, благодарю медсестру и убегаю домой.

По дороге я размышляю, что мне придется сделать, чтобы уговорить мамулю. Она у меня бывает очень упряма, когда что-то происходит в непонятном для нее ключе.

Придется подключить все же все мои возможности, даже рассказать о моем недавно появившемся предчувствии будущего, в любом случае я должен добиться своего. Зуб у мамули должен вырвать лучший мастер, а я лучше здесь не знаю.

Лет через двенадцать я сам попаду к Колотиловой на прием, слава богу, что именно к ней, после драки с какими-то чертями, косящими под бандитов, на Апрашке. Пропустил тяжелый удар сбоку, потом отлупил обоих жуликов, но, все же решил провериться у стоматолога, что у меня там случилось. Рентген показал смещение зуба мудрости на нижней челюсти, доктор предложила мне его вырвать на всякий случай. После чего отправила меня в стационар именно к Колотиловой, та присмотрелась к снимку внимательно, тоже сказала, что лучше рвать сейчас.

Даже без всякого укола с обезболивающим засунула мне какую-то отвертку под сам зуб, со словами:

— Там болеть нечему!

Надавила так, что я испугался за челюсть, через пять секунд этого давления что-то треснуло и здоровенный зуб мудрости с огромной дырой на жевательной поверхности, помыв от крови под раковиной, вручили мне.

Таких мгновенных и блестящих удалений в моей жизни больше не было, пусть зубы мудрости с верхней челюсти вылетели тоже за пару минут.

Однако, это совсем другое дело.

Уже тогда Инне Александровне было лет семьдесят пять и про зубы она знала все…

Из стационара тогда я уходил на цыпочках, каждой шаг с пяткой отдается ударом в голове, кровь течет ручьем, я сплевываю ее каждые десять метров в выданную мне большую салфетку.

Однако, я казался себе самым счастливым человеком на свете, после такого быстрого и эффективного избавления от серьезной проблемы, даже без боли.

Единственно, что решаю после этого случая на всякие разборки с жуликами, которыми славится Апрашка, выходить с топором, с широким таким рубящим лезвием, в руке, это такой аргумент, что лучше некуда.

Поэтому, узнав про дежурство Колотиловой именно сегодня, я понимаю, что должен во чтобы то ни стало отвести мамулю именно к ней.

Придется делать рентген или не придется, решить можно потом, сегодня самое главное, попасть на прием к Колотиловой и закрепить матушку именно за ней.

Домой я прибегаю прямо на рысях, однако, тут мой энтузиазм упирается в мамулину непоколебимость и у меня не получается сдвинуть ее с намерения идти в поликлинику именно завтра.

Именно к своему ЛОРу, который отправит ее именно к плохому врачу, может, даже и не такому уж и плохому, просто у него окажется очень неудачный день или сильное похмелье после выходных не даст вырвать зуб так, как он умеет.

Да и отец тоже не понимает моей настойчивости, поэтому прикрикивает на меня, чтобы я не лез в дело, в котором ничего не понимаю.

А мне и возразить то нечего!

— Хорошо, отец и мать, мне придется серьезно поговорить с вами! — быстро решаюсь я.

Сестренка бегает на нашей ледяной горке во дворе, мешать нам не будет, нашему серьезному разговору. Надеюсь, что никто ее не столкнет снова и не врежется в нее с ходу, как в тот раз, за прошедшее время я еще пару раз основательно поучил ее обидчиков. Теперь она катается с горки, как принцесса в гордом одиночестве, желающих разговаривать со мной среди всякой мелкоты нет.

— Давайте присядем на кухне за столом, разговор у нас очень серьезный и долгий. И писать тоже придется немало.

Родители, снова ожидающие от меня новый сюрприз, с встревоженными лицами располагаются на кухне. Я приношу две тетрадки и две ручки, одну оставляю себе, вторую подсовываю отцу.

— Для чего все это? — не понимает отец, начинающий злиться, только матушка баюкает свою больную скулу и не спорит со мной.

— Минуту терпения, придется кое-что записать с моих слов, — спокойно объясняю я.

Наливаю себе стакан воды и ставлю его перед собой, как докладчик на собрании.

Смотрю на родителей и начинаю:

— Слова мои вас удивят сразу же, однако, дайте мне договорить. То, что вы услышите, нельзя никому говорить и пересказывать. Впрочем, вам все равно никто не поверит, потому что я расскажу фантастические вещи.

Смотрю на лица родителей и продолжаю, сделав глоток воды из стакана, что-то сразу горло пересохло от волнения.

— Дело в том, что с недавнего времени я вижу сны про наше с вами будущее. Далеко по времени я заходить не стану, рано это вам еще рассказывать, да и доказать я пока ничего не могу.

У отца на лице появляется скептическая ухмылка, он мне уже заранее не верит.

Ну, а кто бы поверил в такое чудо?

Ничего, мои слова будут проверены со временем, а вот про те страшные последствия для матушкиного здоровья из-за неудачно вырванного зуба им придется поверить уже сегодня.

— Зато, что могу рассказать сейчас — мы запишем и довольно подробно!

— Первое — в ноябре этого года, десятого числа, — почему-то я именно сейчас вспомнил точно эту дату, — Умрет Леонид Ильич Брежнев, генеральный Секретарь ЦК КПСС.

Даю родителям осознать мои слова и продолжаю:

— Когда это случится, вы скажете, что я просто угадал случайно.

— Второе — после него Генсеком станет Андропов, он умрет в феврале восемьдесят четвертого года. Думаю, теперь можно и записать мои слова, — говорю я сам и открываю тетрадь.

— Сынок, ты что? Такое не только писать, даже вслух говорить нельзя, — оттаивает в этот момент отец.

Я его понимаю, такие предсказания никого не оставят равнодушными.

Пусть в них нет никакой зримой антисоветчины, однако, как-то уж больно быстро мрут Генсеки вслед за Брежневым, что достаточно подозрительно.

Неужели в могучей партии сидят такие вот дураки, что выбирают будущих покойников каждый год заново?

Такие и сидят, только умные очень, сливают последних представителей старой гвардии и выводят на первые роли своего человека, который сделает всех по-настоящему богатыми людьми.

Однако, эти знания есть только в моей голове, что же могут подумать мои родители в восемьдесят втором году, когда концом социализма не то, что не пахло.

Даже думать о таком — смешно!

Крепка советская власть и еще тысячи лет стоять будет!

Да я и сам до восемьдесят восьмого года, в стенах военной системы и не подозревал о том, как может что-то радикально измениться в нашей жизни и жизни целой страны.

Даже выборы в этом году, когда наше училище должно было, казалось, в массовом порядке отдать свои голоса первому секретарю райкома, а победил все же какой-то ставленник молодых демократов по фамилии Андреев, не поколебало уверенности в Советской власти.

Ведь это хорошо, что немного власти у КПСС отнимут другие, хорошие люди, от этого станет только лучше в стране.

Даже комсорг нашего класса агитировал больше всех за этого дзюдоиста, невесть откуда вынырнувшего, расклеивал листовки на факультете, а мы ему помогали. Бесили начальника училища до невозможности своими листовками, орал он тогда, будь здоров, на дежурного по факультету и сам срывал демократическую мерзость со стендов.

Да и систему я заканчивал, абсолютно не понимая, что происходит в стране, роль партии и комсомола еще никем не оспаривалась. Во всяком случае, мы об этом не знали и, честно говоря, не собирались переживать.

Впереди — выпуск, мы лейтенанты, месяц отпуска и первые два оклада выдают в училищной кассе, целые пятьсот рублей, мы сказочно богаты.

Да, сейчас немного неловко и смешно вспоминать эти времена, однако, тогда в восемьдесят девятом все так и казалось.

А что там происходит с партией — совсем наплевать, все же ее диктатура во всем абсолютно надоела каждому нормальному человеку.

В Приморье, в самой части, меня еще избрали по инерции комсоргом цеха, вместо увольняющегося парня, на пару лет меня старше. Скажем так, просто удирающего обратно в Питере из не по-детски страшного места Приморья.

— Это, так я билет комсомольский потерял, — попробовал отмазаться я на первом собрании, тем более, что нам даже учетные карточки на руки выдали.

Раньше это служило стопроцентной отмазкой, после такого заявления никакие избрания тебе не грозят.

— Ерунда! — махнул рукой старлей, комсомолец части, — Учетная карточка же есть, выпишем новый!

Я, уже присевший после своего ловкого маневра, снова привстал:

— Так я и учетную карточку потерял!

Ну, это вообще железобетонный аргумент! Шиш вам, а не комсомольская нагрузка!

— Все, не выступай! Тебя уже выбрали единогласно! — дружный лес рук подтвердил слова главного комсомольца.

— Подойдешь после собрания, расскажу, что тебе делать придется.

Основным моим занятием оказался сбор комсомольских взносов, больше никакой текучкой меня не загрузили. Похоже, уже все понимают, что организация доживает последние годы, если не месяцы и лишнюю движуху с ерундой не нагоняют.

У бойцов я, конечно, не стал собирать по две копейки, собрал только с офицеров цеха взносы, набралось что-то около двенадцати рублей.

Впрочем, я в популистских целях и коварно надеясь на разжалование из комсоргов, не стал отдавать их старлею, а купил хороший кожаный мячик и выдал его матросам. От безделья они часто играют в футбол на огромной цеховой территории, а такая забота от комсорга парней зримо порадовала.

Комсомолец части махнул на меня рукой, еще через месяц я начал процедуру увольнения со службы, а комсомольский билет с учетной карточкой так и остались лежать где-то в документах на шкафу у родителей.

Однако, придется все-таки закончить разговор с родителями:

— Так, запишем все по-хитрому, — я придумываю, как зашифровать послание о будущем.

— Вот, 10.11.1982 — Б. Ничего опасного, но и напоминанием послужит.

— Потом, 02.84 — А. Это месяц, когда Андропов помрет, дату я не помню.

— Теперь, 03.85 — Ч. Это про третьего генсека, который Константин Устинович Черненко.

— 03.85 — Г. Генсеком выберут Горбачева, он все и развалит.

— Да зачем это надо? Мы и так все запомним, — сопротивляется отец.

— Обязательно нужно, тебе доверия нет, папуля, точно попробуешь съехать с сторону. Матушка от зуба мучается и ей не до чего сейчас.

Я заставляю заполнить свой листок отца, что он делает, понимая — я выдаю какие-то глупости.

— Смотри сынок, если обманул нас, тогда в военное училище пойдешь после ПТУ, — выставляет он предварительное условие.

— Пойду, не переживай, — а про себя думаю, что без среднего образования меня туда никто и не возьмет.

Заканчивать путягу я тоже не собираюсь, пора уже сходить в музыкальную школу и проверить свой слух. Поработать популярным рокером — эта мысль мне нравится больше других.

Еще писать популярные книги и открыть более углубленно такой жанр, как фэнтези.

— Так, теперь самое главное. Сегодня ночью мне приснился сон, что матушке ЛОР назначит врача, мужика, от которого несет табаком. И от него, и от его рук. Он пропихнет корни зуба в гайморову пазуху, после чего матушка переболеет гнойным менингитом. Только это еще не все, потом три года она будет страшно мучиться с этими корнями и только в Военно-медицинской академии на новом рентгене врачи их увидят и вытащат.

Про врача, пахнущего табаком, я рассказываю, если матушка все же упрется и завтра попадет к нему на прием. Может, хоть тогда выскочит из кресла, вспомнив мои слова и почувствовал запах.

Родители сидят снова потрясенные яркостью моего сна и такими вот перспективами. Даже мамуля прекратила баюкать щеку и внимательно слушает меня.

— Поэтому, сейчас собираемся и идем в приемный покой, после обеда туда заступает проверенный мной врач. Насчет лечения — я договорюсь сам, вы мне не мешайте.

— И деньги возьму, и книгу из-за шкафа, посолиднее такую, это вообще отличная благодарность будет, — решаю я про себя.