Распускающийся можжевельник

Глава 11

Dani

Мужчина кричит его конечности растянуты в четырех направлениях из-за ограничений. Его грудная клетка едва удерживается полупрозрачной кожей, туго натянутой на кости, покрытой красноречивыми язвами, которые я уже записала. Удивительно, что два месяца в этом месте делают с разумом. Я больше не воспринимаю их как людей. Я не пытаюсь запомнить их номера. Каждый день приносят новые, требующие измерений, фотографий и наконец, операции. Я фотографирую внутреннюю часть его рта, приоткрытого металлическим кляпом, который не дает им кусаться.

Его горло дергается от крика и рычания, но я продолжаю. Чем быстрее мы закончим это, тем быстрее я смогу увидеть своего брата.

За последний месяц Абелю стало немного лучше. Не настолько, чтобы вызвать подозрения, но достаточно чтобы я не волновалась так сильно, как раньше. Он даже начал играть с некоторыми другими детьми во дворе во время наших визитов. Я познакомился с его лучшим другом Сэмми, мальчиком чуть младше Абеля, который любит врезаться во все головой вперед. На Абеле все еще видны синяки, которые как я предполагаю, были побоями, но он не оказался здесь, и это то на чем я сейчас сосредоточена.

Всегда хорошее, никогда плохое.

Доктор Фалькенрат, одетый по полной программе, входит в хирургический кабинет, а я ставлю камеру, готовясь снимать измерения и образцы.

— Вся документация завершена? спрашивает он, разглаживая руки поверх перчаток.

— Да, сэр.

— Прекрати это дерьмо с сэром. Зови меня Джозеф. Он говорил мне это несколько раз, но я не могу заставить себя называть его так. Иногда я буду называть его Доктор Ф, но никогда Джозеф. Он слишком дружелюбный, а у меня здесь нет друзей.

Этот человек сохранил мне жизнь, когда большинство мальчиков из моего улья перенесли позднюю стадию болезни. Я благодарна, что это единственные случай которые я вижу здесь. Мне легче смотреть, как они умирают, зная что для них нет надежды.

По крайней мере, пока.

Доктор Ф. считает, что он близок к репликации антител против Драги, но белки продолжают меняться. Это единственная часть этого ада, которая отталкивает чувство вины, которое я ношу как вторую кожу. Свет в конце очень темного и пугающего туннеля. Он говорит, что когда-нибудь этих мальчиков вылечат, а не разорвут на части.

Так что я продолжаю.

Он, как обычно приступает к работе над пациентом, срезая и делая паузы чтобы спокойно понаблюдать или собрать образец, на который я должна наклеить ярлык и сделать пометки. В перерывах я рисую в блокноте ромбовидные фигуры, чтобы скоротать время.

— Доктор, почему они не едят зараженных? Это вопрос, который я пыталась задать в заметках и кратких беседах с ним, но все еще не могу найти ответа.

Наклонившись вперед, он проводит скальпелем короткими аккуратными линиями по существующему шраму в подмышечной впадине пациента. Я узнала что именно здесь он извлекает лимфатические узлы.

— Они едят. Ты как и все второе поколение являетесь носителями болезни, и они наверняка съели бы тебя, если бы дали шанс. Но у тебя нет третьей стадии, и вот тогда происходит нечто действительно замечательное.

— Что?

— Возможно, единственный известный на данный момент источник иммунитета.

Слова, которые когда-то были совершенно другим языком, стали постоянной частью моего словарного запаса, и его ответ вызывает еще больше вопросов.

— Как?

Он весело фыркает, но не потрудился обернуться.

— Ты выросла и стала довольно любопытной маленькой кошечкой. Ну, на первой стадии ты не испытываешь ничего, кроме обычной простуды. Кашель. Чихание. Лихорадка. Вы могли бы нормально функционировать и даже не привлекать к себе особого внимания. Вторая стадия — это когда организм переполняет ваше тело. Вы слабы и сбиты с толку, температура поднимается до опасного уровня. На последней части этой стадии он поражает мозг. Как только это произойдет, надежды вообще не останется. Однако организм вырабатывает феромон, который выделяется потовыми железами в воздух вокруг вас. Это говорит другим, что вы один из них, и вам следует держаться подальше.

Еще один вопрос вот уже несколько недель не дает мне покоя.

— Что … что такое… проект Альфа?

Он делает паузу, чтобы оглянуться на меня, затем возвращается к нарезке.

— Где ты это услышала?

— Один из мальчиков в столовой. Я подслушал это. Они сказали, что некоторых мальчиков забрали и отправили в проект Альфа.

— Феромоны, которые я описал, очень мощные. Существует один штамм, правда, довольно редкий, которому не требуется заражение третьей стадией, чтобы держать их подальше. Он вырабатывается у самцов второго поколения, которые как считается являются предками коренных жителей, у которых организм был первоначально собран.

— Они не болеют?

— Они могут. Болезнь остается дремлющей в вашем поколении, но ее можно вызвать. Реактивироваться. Однако мы не определили, что ее активирует. Укусы Рейтеров, конечно. Но в отсутствие этого это кажется случайным.

— Так вот почему мы здесь? Почему вы берете только мальчиков?

— Да.

— Мальчики … они сказали, что в блоке S они заморочили себе голову. Что это значит?

— Как я уже сказал, мы не обнаружили, что вызывает заболевание у этих особых субъектов. Врачи в блоке S ввели ряд психических и физических стимуляторов. Он прочищает горло, и я замечаю движение его плеч под костюмом.

— Больше никаких вопросов.

Мы погрузились в его дискомфорт, в ту часть этого места, которая выбивает его из колеи — ту самую часть, которая удерживает его от того, чтобы отвезти тела в морг.

— Да, сэр.

Когда мы наконец заканчиваем, он накрывает пациента простыней, чтобы отправить его в мусоросжигательную печь.

— Прежде чем ты уберешь его, пойдем со мной.

Следуя по пятам за доктором Ф., я жду, пока он снимет костюм, затем снимаю перчатки и моет руки, прежде чем последовать за ним через дверь в приемную. Оттуда он ведет меня в свой кабинет, в котором нет ничего впечатляющего. В его маленьком пространстве нет ни картин, ни растений, ничего личного. Книги стоят вдоль стены на полках позади него. Большинство из них — медицинские справочники, но я замечаю три библии, сложенные рядом друг с другом.

Он передает мне предмет, в котором я узнаю свою книгу, ту которую я схватила с кофейного столика дома, и я инстинктивно прижимаю его к груди.

— Надеюсь, ты не возражаешь я позаимствовал это.

— Ты это читал?

— Да… Я обнаружил, что это… отвлекает.

Отодвигая книгу ровно настолько, чтобы увидеть обложку, я смотрю вниз на последние остатки моего дома, зажатого в моих руках.

— Моя мама часто читала мне это.

— Твоя мать. Какой она была?

Эта мысль заставляет меня усмехнуться, и я качаю головой.

— Моя мать была спокойной и с мягким голосом. Моя сестра, Сарай была больше похожа на нее.

— Младшая сестра? Обычно он никогда не спрашивает о моей семье, из-за чего его вопросы кажутся почти навязчивыми.

— Да. Близнец моего брата. Они оба похожи на мою мать. У них тоже ее глаза.

— А ты больше похож на своего отца?

Обдумывая его вопрос на мгновение, я пожимаю плечами.

— В некотором смысле, да. В других — нет.

— Как же так?

Я отвожу от него взгляд, проводя большим пальцем взад-вперед по обложке книги.

— Он умнее, храбрее. Он бы дал отпор, когда солдаты пришли за нами.

— И его бы наверняка убили за это.

Возможно, он прав. Мой отец, несомненно, пожертвовал бы собой, чтобы защитить нас.

— Как умер твой отец? спрашивает он.

— Рейтеры. Он был на разведке. Они напали на лагерь. Он погиб, спасая одного из мужчин.

Доктор Фалькенрат наклоняется вперед, переплетая пальцы.

— В мире больше нет места героям. Это замечательное, но глупое качество. Ты гораздо умнее разыграла свои карты, Дэни.

Его слова — это пощечина, от которой по моей крови пробегает дрожь гнева. Все, что я сделала, это то что сказала мне моя мать. И все остальные, с кем я контактировала с того дня.

— Мой отец не дурак. Он не стал бы так легко падать на колени, как я.

— И все же, ты здесь.

Да. Вот и я. — Es mejor la muerte. Смерть лучше.

— Возможно, так и есть. Из ящика рядом с ним он достает сигару и зажимает кончик металлическим предметом. Засовывает ее в рот, прикуривает и трижды затягивается. Теплый аромат табака разносится по комнате, увлажняя мой рот.

— Вот почему я чувствую себя не так уж плохо, наслаждаясь последней из них, — говорит он, поднимая сигару.

— Как поживает твой брат? Его вопрос застает меня врасплох. Он не спрашивал об Абеле с тех пор, как предложил ему торт.

— Ладно, я думаю. Я думаю, они все еще наказывают его. У него синяки.

— Вы уверены, что это наказание? Вы осмотрели синяки?

Я хмурюсь, глядя на это, кладу книгу на колени.

— Что еще это может быть?

— Уколы. Синяки от игл.

— Какого рода инъекции?

— Существует ряд стимулов, которые они используют для реактивации вируса. Все, что может вызвать физический или эмоциональный стресс. Галлюцинации.

Монстры.

— Зачем ты это делаешь? Рассказываешь мне все это. Что я могу с этим поделать, если это так?

— Мои извинения. Ваше любопытство по поводу его синяков звучало искренне. Вы ничего не можете сделать. Он является частью исследования.

— Исследование, которое морит детей голодом? Заставляет их разгуливать в собственных испачканных подгузниках? Которое подвергает их нападению монстров! Гнев бурлит в моей крови, и я вскакиваю на ноги.

— Что именно ты изучаешь? Как правильно пытать человека?

Доктор Фалькенрат не двигается, по-прежнему небрежно откинувшись на спинку стула.

— Для некоторых исследований, да.

— Почему? Почему ты делаешь это с нами?

— С вами? Насколько я помню, ты ничему из этого не подвергалась.

Острая боль ударяет в уголки моих глаз, когда они наполняются слезами, и я падаю обратно в кресло. Чувство вины гложет меня изнутри — то же самое холодное чувство вины, с которым я засыпаю каждую ночь в этом месте, когда крики проникают сквозь стены.

— Я бы заняла его место в любой момент.

— И ты умрешь в тот момент, когда они узнают, что ты девушка.

— Я все равно умру, не так ли? в конце концов?

— Безразличие к смерти тебе здесь не поможет. Научись быть безразличной к боли, и ты станешь непобедимой. Непокорной.

— Бесчеловечно. Никто не является непобедимым.

Его взгляд опускается на мои колени и обратно.

— В вашей книге, если бы мальчик перенес бремя брата или сестры, он бы наверняка погиб.

Я бросаю взгляд на библии, сложенные стопкой позади него.

— И в вашей книге человек умирает на кресте за свой народ.

Улыбка приподнимает уголки его губ, но мой гнев слишком силен, чтобы оценить, что это одна из первых искренних улыбок, которые я вижу у этого человека.

— Touché. Ты очаровательный ребенок, Дэни. Но для протокола, я давным-давно отказался от этой книги. Он поднимается со стула, выбрасывая сигару в пепельницу на своем столе.

— Я расспрошу о твоем брате, но ничего не обещаю. Это все, что я могу тебе предложить на данный момент. Пожалуйста, отнеси труп в мусоросжигательную печь, прежде чем отправишься на обед.

Я вращаю тело и спускаю в подвал, как обычно. Я взяла за правило поднимать простыни с других кроватей, молясь, чтобы не наткнуться на своего брата. Каждый день я затаив дыхание смотрю на изуродованные похожие на скелеты тела, подготавливая свой разум к тому дню, когда увижу спящее лицо моего брата. И теперь, когда я знаю что ему делали инъекции, узлы в моем животе сжимаются сильнее, чем раньше. Через несколько минут я пробираюсь к самому началу состава, и двери открываются, посылая волну тепла и тошнотворный запах горелой плоти.

— Как дела, Дэнни бой? Майк называет меня Дэнни бой, что всегда кажется мне странным, независимо от того, сколько раз я слышу "мальчик". Он оператор печей, тот кто сжигает тела и напугал меня до чертиков, когда я впервые спустилась сюда.

— Это продолжается. Сегодня меньше, да?

— Похоже. Некоторые документы переведены в другое здание.

— Это облегчение.

— Для нас? ДА. Для бедных ублюдков, которые получат их следующими? Нет. Одетый в свой обычный фартук и маску, он кладет руки на бедра, привлекая мой взгляд к крови, на которую я стараюсь не смотреть, разбрызганной по его передней части, и белым бинтам, обернутым вокруг его руки.

Я поворачиваю голову в его сторону, отмечая некачественную упаковку, которая говорит мне, что это был не один из документов наверху.

— Что случилось с твоей рукой?

— Ах, это? Поднимая руку, он рассматривает руку и кладет ее обратно на бедро.

— На нее плеснули Кислотой.

— Кислотой?

— Какой-то химический коктейль. ‘Во что мы макаем тела перед сжиганием. Убивает инфекцию, поэтому она не распространяется по воздуху. Он наклоняет голову и прячет забинтованную руку за скрещенными руками.

— Могу я спросить тебя кое о чем? Зачем ты заглядываешь под все простыни?

Я оглядываюсь на две дюжины или около того грядок, выстроенных в ряд для мусоросжигательной печи.

— Я кое-кого ищу. Если увидишь здесь мальчика, светлые кудри, голубые глаза. Ты дашь мне знать, хорошо?

— Конечно, малыш. Он дергает головой.

— Убирайся отсюда. Тебе не обязательно быть здесь внизу, во всем этом.

Просьба, которая не требует подталкивания с моей стороны.

Кивнув, я бегу обратно к лифту и нажимаю на дверь на второй этаж. Добравшись до хирургического отделения, я выбрасываю все свое снаряжение в мусорное ведро, умываюсь и открываю двери в приемную, направляясь в буфетную.

Ужин желанный, но сегодня менее аппетитный, пока я подношу миску ко рту и пью бульон. Засовывая хлеб в рукав, я выхожу во двор и ищу Абеля.

Его нигде нет.

— Абель! Я кричу, стараясь не привлекать внимания охранников с противоположной стороны. Все знакомые лица оглядываются на меня, пока я осматриваю двор, и когда мой взгляд падает на Сэмми, я указываю пальцем, чтобы он подошел к забору. Одетый в грязный подгузник и почесывающий свой впалый живот, он ковыляет к нам. Для малыша неестественно ходить так резко, как будто это причиняет физическую боль его ногам, и я съеживаюсь от того, как он без колебаний выполняет мою команду, несмотря на это.

— Где Абель?

Его опущенная губа сопровождает пожатие плечами, и он снова смотрит во двор.

— Я знаю. Он похож на овцу. В последние недели его речь ухудшилась, а от рассеянного взгляда у меня немного успокаивается желудок. Ребенок теряет хватку, становится более отстраненным от своего окружения. Так даже лучше. Они меньше плачут. Меньше боятся.

— Хорошо, спасибо, приятель.

Он кивает и ковыляет прочь, бесцельно бродя по двору.

— Если его здесь нет, значит, он ушел. Голос привлекает мое внимание к мальчику, сидящему у забора. Я не замечала его раньше, но я оглядываюсь, чтобы посмотреть, со мной ли он разговаривает.

— Когда я впервые попал сюда, моему брату тоже выделили этот тюремный блок. Каждый день я выходил, чтобы поговорить с ним. Его звали Шон. По большей части здешние мальчики выглядят одинаково, с бритыми головами и хрупкими телами, но у этого сбоку на голове длинный шрам, который напоминает мне о книгах о Франкенштейне, которые были у моей матери.

— Однажды я вышел сюда, а его уже не было.

— Возможно, его перевели. Ты не знаешь.

Он насмехается над этим и качает головой.

— Он ушел. И ему лучше. ‘По крайней мере, он поспит. Когда мальчик поворачивается ко мне, я отскакиваю на шаг назад. Шрам, который выглядит так как будто его обожгли, обрамляет его глаз. Кожа натянута в уголке, из-за чего он прищуривается, и я стараюсь не пялиться.

— Как долго ты здесь? Я спрашиваю.

Дело в том, что этот парень не знает, что я работаю в морге каждый день. Я бы знала, если бы оттуда вынесли тело. И если Абеля перевели, я узнаю от Фалькенрата.

— Два года.

Иисус. Должно быть, он пробыл здесь дольше всех, потому что большинство людей так долго не протягивают.

— Я… Дэнни.

— Ты не спишь там, где спят все остальные. Почему? Он не смотрит на меня, когда спрашивает, вероятно, не желая будить охрану. В последний раз, когда ребенок спросил меня об этом, он исчез со двора.

— Я приписан к хирургическому отделению.

— Я не спрашивал, куда тебя назначили. Мы все куда-то назначены.

— Я сплю там. Остальные очевидно обратили на это внимание, так что я не могу ему лгать.

— Со всеми этими телами? Он дрожит и засовывает сигарету в рот, делая затяжку.

Тела увозят в морг, но если он думает, что это делает мое устройство для сна менее привлекательным, я соглашусь с этим.

— Ты привыкаешь к запаху.

— Они там с тобой делают всякую хрень?

Отвечать на каждый вопрос становится все труднее, и я беспокоюсь, что скажу слишком много, но он первый мальчик, с которым я заговорила так непринужденно с момента моего приезда. Комментарии Фалькенрата о фаворитизме проносятся у меня в голове.

— Например, если я не буду делать то, что должен? Да. Меня бьют. По правде говоря, доктор Фалькенрат никогда не бил меня, даже когда я разлила формальдегид по всей столешнице или разбила линзу его микроскопа, когда сфокусировала слишком близко.

Парень хихикает и выпускает облако дыма.

— Мы все пострадали. Я не говорю о том, что меня подстрелят. Он напоминает мне парней из Deadlands — трудолюбивых и саркастичных. Они тоже курили, ругались и подбирали слова.

— Так что они заставляли тебя делать? Отсосать им? Подрочить у них на глазах?

Я хмурюсь, не зная, как ответить. Это то, чему они здесь подвергаются? Это часть их пыток?

— Как ты думаешь, где я возьму пачку сигарет в этом заведении? Фыркнув, он делает длинную затяжку и закрывает глаза, прежде чем выдохнуть.

— Не так плохо, как S-блок, так что это так.

— Что такое S-блок?

Его глаза распахиваются, и брови приподнимаются.

— Ты еще не слышал о S-блоке? Внезапное мрачное выражение на его лице оседает у меня в животе, когда я качаю головой.

— Военная часть. Думаешь, у нас здесь все плохо? Бедняги в S-блоке обучаются использовать Рейтеров. Большинство умирает. Те, кто выживает, становятся боевыми собаками в Мертвых Землях. Их обучают убивать.

В его словах есть что-то навязчивое, что отбрасывает темную тень на его глаза. Он кивает в сторону "Рейтов" в заднюю части двора.

— Иногда я удивляюсь, почему я не перепрыгну через этот гребаный забор и не позволю этим ублюдкам съесть меня живьем. По крайней мере, кто-нибудь в этой дыре будет хорошо питаться.

Я обращаю свое внимание на Рейтов, которые бесцельно расхаживают по своему маленькому загону. Однажды я спросила доктора Фалькенрата, как им удалось остаться в живых. Он сказал мне, что после того, как были взяты пробы и изучены незараженные органы, их выбрасывают в загоны, где Хищники питаются ими. В некоторых случаях им отдают все тело целиком. Все знают, что Рейты не едят себе подобных, тех кто заражен, поэтому эти тела отправляются в морг и в конечном счете, в мусоросжигательные печи. Каждый день десятки органов питают Бушующих, которые следят за тем, чтобы мы не добрались до стены и того, что лежит по другую сторону.

— Трудно поверить, что люди проводят свой день по другую сторону этой стены. Они ничего не знают о нас или о том, что здесь происходит. Жизнь для них никогда не менялась, ни после бомб, ни после разрушений. Они живут в домах, водят машины. Ужинают за столом со своими семьями. Половина из них вероятно никогда не видели буйнопомешанных.

В это трудно поверить, но эта мысль на мгновение отвлекает меня от мыслей об Абеле. Вся моя жизнь до этого момента, была игрой на выживание — всегда в движении, потому что слишком долгое пребывание на одном месте может привести к гибели человека в Мертвых Землях. Это все, что я знаю. Трудно представить жизнь, столь нетронутую суровым миром.

— Некоторые говорят, что в Шолен есть подземные туннели, но я никогда их не видел. Хотя перед этим местом есть еще один забор. Там, где ты вошел. Свободное плавание за пределами этого.

— Я видел это. Загон поменьше начинался от здания, куда мы впервые вошли, которое как я понимаю, когда-то было самолетным ангаром.

— Итак, ты справился с этими Рейтами, ты можешь выбраться отсюда?

— От этих Рейтов никуда не деться. Они почуют, что ты приближаешься. Он выпячивает подбородок и нюхает воздух.

— Как собаки. Они чувствуют феромоны, ты знаешь это? Одно дуновение, и они сбегаются. Прямо как стая гребаных волков, ожидающих ягненка. Он щелчком выбрасывает окурок.

— Когда-нибудь видел, как они съедают кого-то живьем? Когда я качаю головой, он поднимает взгляд мимо меня.

— А я да. Страшное дерьмо.

Ревет клаксон, вырывая меня из моих размышлений, и парень вскакивает на ноги.

— Ты так и не сказал мне своего имени, — говорю я ему.

— Здесь ни у кого нет имени.

— Я хочу знать твое.

— Когда то я был Рэймонд. Названный в честь моего дедушки.

— Увидимся где-нибудь, Рэймонд.