Распускающийся можжевельник

Глава 2

Рен

Однажды я прочитала

что скорпион может пережить ядерную войну. Эта мысль заставила меня рассмеяться, представив себе какого-нибудь перемещенного жука, бегающего по руинам, пытаясь выяснить, что, черт возьми, со всеми случилось.

Я имею в виду, в одну минуту ты приманка для обуви, в следующую — ты единственное, что осталось с ногами.

В той же статье постулировало, что люди не проживут более ста дней после зомби-апокалипсиса. Самые искусные в выживании смогли бы выжить, но с большими шансами заразиться инфекцией или быть съеденными заживо, и второго поколения не было бы, потому что беременная женщина, пытающаяся убежать от Буйвола, была бы смехотворной, если бы это не было так болезненно.

Люди были бы в значительной степени уничтожены, оставив мир в руках разбредающихся пожирателей плоти и нескольких действительно сбитых с толку скорпионов.

Полагаю, эти ученые не ставили на то, что магнат недвижимости воспользуется одной из крупнейших ферм по производству солнечных панелей на западном побережье и построит на ней целое сообщество. Дом, окруженный огромной стеной, которую он в конце концов построил, чтобы не пускать практически все вещи и всех до одного.

Через месяц я буду отмечать свой восемнадцатый день рождения. Потому что я выживший во втором поколении.

Они называют это эпохой Возрождения — буквально, пытаясь возродить население. Несмотря на то, что значительная часть мира была уничтожена одной-единственной инфекцией, не эта единственная вещь превратила нас в ничтожную часть того, чем мы когда-то были. Выходили из строя атомные электростанции, взрывались газопроводы, горели целые города, поскольку люди заболевали и не могли поддерживать их. Банды и преступники бунтовали, пытаясь установить контроль над павшими городами, убивая друг друга. Затем были люди, у которых были неизлечимые болезни, те, кто умер от недоедания, и бесчисленное множество других, которые покончили с собой.

Около дюжины катастроф, произошедших за десятилетие.

Сушеный хрустящий панцирь лежит у меня на ладони, и я смотрю на жареного скорпиона, мой язык увлажняется от приправленного к нему соленого "танг Папа", и я отправляю его в рот. Парни из моего сообщества говорят, что скорпионы — не женская закуска, что бы это ни значило. Когда мир катится к черту, все становится съедобным.

Конечно, у нас есть еда, но скорпионы — деликатес, особенно потому, что они приходят с другой стороны стены.

И они являются хорошим напоминанием о том, что жизнь не всегда предсказуема.

Достаю бутылку воды из рюкзака, я опрокидываю ее обратно, смывая солоноватый привкус с языка. В пустыне нехватка воды служит средством торговли — способом прокормить свою семью или раздобыть припасы, необходимые для ее защиты. Внутри стен, где я живу, вода — это просто преимущество жизни на Шолен-фермах. Так мы называем наше маленькое сообщество, состоящее примерно из двух тысяч человек, плюс-минус. Он назван в честь основателя, по иронии судьбы, сына того, кто когда-то был нефтяным магнатом-миллиардером до того, как произошел обвал. Его отец, по-видимому, отрекся от него за инвестиции в самоокупаемый проект.

Теперь это оазис в адском мире за стеной.

Здесь у нас есть клиники, школы, небольшие закусочные, пекарни, фермы. Черт возьми, у нас даже есть автомобили и мотоциклы — все они работают на электричестве, вырабатываемом огромной фермой солнечных батарей, которая, оказывается, тщательно охраняется в любое время суток. Торговля — это наша валюта, и к счастью для меня, папа — один из немногих врачей, что делает его очень востребованным членом клуба.

Уничтожение за стенами — это мир, о котором мы слышим только от немногих, достаточно смелых, чтобы время от времени выходить за припасами. Например, лекарственные растения, которые папа иногда собирает днем, когда Бушующие стихии наиболее заметны.

Те из нас, кто внутри, ведут относительно мирное существование, поскольку насилие может привести к гибели человека. Что ж, любое нестабильное поведение, которое даже отдаленно можно принять за Драгу, может привести к гибели человека.

Это мило. Отличное место для жизни, я думаю.

И все же, по какой-то причине, другая сторона зовет меня.

Это говорит мне о том, что нам слишком комфортно в мире, который стремится уничтожить человечество. И это однажды? Нас всех ждет неприятное пробуждение, когда Рейтеры или какая-то другая угроза станут достаточно умными, чтобы пробить брешь в этой стене.

Дымовые трубы можно увидеть, поднимающиеся к облакам, даже с нашего дома, и поскольку нам сказали, что в Мертвых Землях ничего не существует, я нахожу это интересным наблюдением.

То, что требует расследования.

На колючей проволоке, которая окружает деревья по всему периметру, висит громоздкий знак ‘Запрещено’. Для большинства достаточно предупреждения, чтобы их отпугивало.

Впрочем это работает, но только не на мне.

Я бывала там несколько раз раньше, но так и не добралась до задней стены. Это единственное место в сообществе, где деревья вплотную подступают к краю — те, которые, как я предполагаю, достаточно высоки, чтобы взобраться и увидеть другую сторону. Это также единственная часть, которая не охраняется, что делает ее вдвойне любопытной для меня.

Провода заряжены напряжением, достаточным, чтобы опалить мои внутренности, поэтому, когда я беру ветку с развилкой, чтобы приподнять верхний провод ровно настолько, чтобы пролезть, мои руки дрожат. Только недавно мне дали разрешение выйти за пределы второй фазы. Однако северная часть сообщества, и особенно этот лес, запрещены. Папа собственноручно убил бы меня, если бы узнал, что я снова рискнула зайти внутрь, но сейчас, когда солнце высоко в небе, я могу вернуться до наступления темноты, а поскольку я успеваю на ужин, он ничего не заподозрит.

Из восьми тысяч или около того акров, составляющих наше закрытое сообщество, на этот участок приходится сорок акров искусственного леса. Изолированный участок внутри стен, полностью закрытый.

И мне еще предстоит выяснить, почему.

Осторожно, чтобы ни одна часть меня не коснулась проводов, которые напевают мелодию смерти, когда я ползу между ними, я кладу руку на папоротник с другой стороны и задерживаю дыхание. Малейший рывок, и я могла бы зацепиться за один из шипов, цепляясь за забор, когда мои внутренности превращаются в пепел на электрическом стуле. Одним быстрым толчком я перекатываюсь на другую сторону.

В безопасности.

К аромату влажной щетки примешивается странный запах, похожий на запах горящих волос или мяса на открытом огне. У меня морщится нос, когда я оглядываюсь вокруг и позволяю густой роще деревьев поглотить меня под покровом высоких ветвей. Таких лесов, как этот, в природе не существует в пустыне, где растут тщательно выращенные фруктовые деревья — моринги, или голени, много фиговых деревьев, мармелада и гранатов. Как и все остальное здесь, это кажется фальшивым и неуместным.

Очаровательный маленький сказочный лес, окруженный милями адской засухи.

Идея состояла в том, чтобы использовать как можно больше земли для сбора фруктов, и в южной части участка расположено несколько рощ, с которых чаще всего собирают урожай. По словам папы, это началось еще до бомбежек, в рамках местной программы очистки сточных вод для облесения — способ избежать истощения и без того скудного источника воды путем орошения отходами.

Пышная зелень, высокая и низкорослая, привлекает мое внимание, когда я углубляюсь в лес.

До моего слуха доносится звук — низкий и гудящий, тихий, но постоянный. Повинуясь инстинкту, я останавливаюсь, осматривая стволы деревьев.

Ничего.

Но это никогда не бывает ничем, и неестественный звук затягивает мои ноги глубже в лес в поисках его источника.

У меня на бедре охотничий клинок, который папа подарил мне для наших экскурсий, а на боку пастушья праща, которую он сделал, похожая на ту, что использовалась для победы над Голиафом в Библии. Если я когда-нибудь окажусь по другую сторону этой стены, папа говорит, что у меня тогда никогда не кончатся боеприпасы среди всех этих камней и щебня.

Еще одна черта во мне, которая, я думаю, не очень-то присуща леди.

Говорят, во время войны рождается больше мальчиков, а в моем поколении на каждую девочку приходилось по двое. Если бы я была больше похожа на здешних девочек моего возраста, полагаю, я бы тусовалась в местах общего пользования с остальными или тайком пробиралась в один из незанятых домов с мальчиками для секса, потому что, похоже, это то, чем они занимаются ради развлечения. Секс вдвоем и втроем с одной девушкой не является чем-то неслыханным. Не могу сказать, по обоюдному согласию или нет, поскольку все они овладели искусством пресекать слухи, которые могут запятнать чью-то репутацию. Соперничества среди мужчин достаточно, чтобы заставить девушку захотеть стать монахиней.

Или, может быть, это только со мной так.

Я совсем не такая как они, вот почему я избегаю их. Я не ношу одежду, которую носят они, или хожу в их школы, или меня не волнуют тривиальные вещи, которые они делают.

По большей части я учусь на дому и прочитала почти все книги в местной библиотеке.

Пока они изучают свою историю и латынь, меня учат выживать в этих суровых землях. Я знаю, как посадить сад из семян и найти воду среди бесконечных миль грязи и камней.

И хотя они считают, что в этом месте подобные уроки несерьезны, я думаю, что они анемично подготовлены к реалиям жизни.

Чтобы добраться до другой стороны леса, требуется около получаса, а высокие бетонные блоки стены окружают нашу территорию. Печально известный барьер в Мертвые Земли, который не пускает Рейтеров, а также всех остальных, даже отдаленно зараженных Драджем. Хотя разбойников не часто можно увидеть так далеко в пустыне, случайный выстрел, слышимый ночью, подтверждает, что они где-то там.

Гудящий гул здесь громче, и от отчетливого щелк-щелк-щелк у меня по спине пробегает холодок. Это стук их зубов, когда они натыкаются на еду. Что-то вроде звоночка к обеду для остальных, как раз перед тем, как они впадут в пищевое безумие. Я не знаю, откуда я знаю это так хорошо, я просто знаю. В кошмарах это часто предшествует моменту, как раз перед тем, как вспыхивает ярость, и я просыпаюсь в холодном поту. Даже сейчас пустота в моем животе говорит мне, что этот ужасный звук пробрал меня до самых костей.

Тем не менее, мне все еще нужно увидеть.

Я оглядываюсь в поисках любого признака сторожевого поста, который мог бы быть расположен на верхушках деревьев. На противоположной стороне общины, где я живу, есть гораздо меньший ряд платанов, которые несут платформы, похожие на форт, с которых охранники наблюдают в любое время дня. Полагаю, я бы уже оказался у них под прицелом, если бы этот участок должным образом охранялся.

По словам папы, у нас есть две вооруженные ветви — Посредники, которые являются мужчинами, охраняющими стену и солнечные батареи, многие из которых настроены относительно дружелюбно. Затем есть те, с кем я никогда не разговаривала, за стеной, известные как Легион.

Более агрессивный, чем наши Посредники.

Они ищут Разбойников, выслеживают их и не дают мародерам проникнуть в наше сообщество извне. Если Посредники — это наша защита, то Легион — это нападение. Иногда они возвращают выживших, которым каким-то образом удалось избежать заражения, но в основном они убивают. Одетые в черную униформу с масками на лицах, они совсем не похожи на людей.

У них нет индивидуальности.

Их редко можно увидеть, так как они живут по другую сторону стены, но в тех случаях, когда они проходили мимо, я получала достаточно мимолетного взгляда, чтобы держаться на расстоянии.

Я поднимаю подбородок к небу, туда, где листья платана, возвышающегося надо мной, тянутся к окружающим деревьям. Лес здесь не такой густой, а обширная щель, заполненная папоротником и лесной растительностью, говорит мне о том, что дерево стояло задолго до того, как была построена стена.

Упираясь ногой в кору, я подпрыгиваю, чтобы ухватиться за ветку, и подтягиваюсь. Лазание для меня естественно, и в окрестностях есть несколько скалистых холмов, которые каждый день проверяют мою выносливость. Часть меня чувствует, как будто я готовлюсь к чему-то, как будто папа готовит меня, то как он настаивает, чтобы я знала как можно больше об этом пейзаже. Мы даже время от времени проводим тренировки по выживанию, но он еще не взял меня с собой за стену, в Мертвые Земли. Он говорит, что я еще не готова.

Конечно, я никогда не буду полностью готова, пока не выйду за пределы этой стены.

Запах горелого мяса ударяет мне в нос, к горлу подкатывает рвотный позыв. Я забираюсь на толстую и крепкую ветку, чтобы перевести дыхание, и поворачиваюсь к вершине стены, которая находится на уровне глаз. Еще одна ветка вверх, и я могу заглянуть за край барьера.

Щелк-щелк-щелк привлекает мое внимание вниз, и воздух застревает в моих легких. Я крепче хватаюсь за ветку, чтобы не упасть, в то время как мое сердце колотится о ребра.

Я никогда не видела так много вблизи, возможно, три или четыре дюжины, расхаживающих взад и вперед, подергивающихся, как это обычно бывает.

Бушуют.

Загнаны в какой-то загон.

С шипов свисает зазубренный черный предмет, и изучая его, понимаешь что один из них сгорел дотла — возможно, это и был источник запаха ранее. Из-за палящего солнца и того, что очевидно является электрическим забором со всеми предупреждающими знаками, он больше не выглядит так, как будто когда-то был человеческим.

Грубая кора царапает мою кожу от моей дрожи.

Разбойники — это люди, настолько зараженные Драгой, что их мозги в основном похожи на губки. Непрофессионалы называют это вирусом, но папа говорит что это то, что известно как прион, который проникает в мозг.

Обычно прион вызывает инфекцию, только если человек оказывается каннибалом и готовит еду из мозга какого-нибудь бедолаги. Не совсем фактор риска для такого рода опустошения, которое уничтожило большую часть земного шара. Но я предполагаю, что какая-то злая группа ученых каким-то образом объединила его с вирусом, который позволил болезни легко передаваться от одного человека к другому, как грипп. И вуаля. Всемирный ураган дерьма, который уничтожил более половины населения.

Их подергивание является одним из многих симптомов, наряду с лязгающими зубами, сильными приступами и пятнистой кожей. Папа говорит, что им требуется несколько месяцев, чтобы умереть, и поскольку они не зомби в истинном смысле этого слова, они не всегда съедают первыми. Согласно журналам, которые я прочитала в библиотеке, ранняя инфекция начинается как легкая простуда, с небольшого кашля и чихания. Вскоре после этого наступает замешательство, которое прогрессирует до тех пор, пока у человека не пропадает связь ни с кем и ни с чем. В этот момент они становятся жестокими и психотическими. Психопаты с аппетитом к человеческому мясу.

Я читала о маме, которая выбросила двух своих детей с балкона третьего этажа, потому что они не переставали плакать. Если бы она подождала до финальных стадий, она возможно съела бы их, хотя насколько я понимаю, Рейтеры как правило не едят собственное потомство. Их мозг все еще функционирует, но на примитивном уровне, преследуя две основные цели — прокормиться и размножиться.

Один из Буйнопомешанных поднимает ко мне подбородок. Его верхняя губа съедена, обнажая кривые, потемневшие зубы. На последних стадиях их кожа приобретает странный пятнистый цвет, а зрачки так сильно расширяются, что глаза кажутся бездушно-черными. Они физически выглядят как демоны, нежить, хотя они очень даже живые.

Безгубый, спотыкаясь, идет ко мне, стуча зубами.

Хотя я нахожусь в добрых тридцати футах над ними, я все еще цепляюсь за ветку, в животе поднимается паника. Остальные следуют за ним, все они замечают меня на дереве.

Когда первый добирается до провода, его тело на добрых десять секунд замирает от электричества, прежде чем он освобождается и отступает. Вытягивая шею в мою сторону, он щелкает зубами в угрожающей позе и указывает. Не в состоянии добраться до своей еды. На короткую секунду мои мысли ускользают от сцены, и я сижу скорчившись где-то в темноте. Я не могу сказать, сон это или воспоминание, но это кажется реальным. Настолько реальным, что тугой кулак страха сжимает мои легкие, и я зажмуриваюсь.

Разъяренные тянутся ко мне, но я спрятана в каком-то укромном месте, слишком маленьком для них. Щелк-щелк-щелк просачивается сквозь мои руки, закрывающие уши, и я молюсь. Молюсь, чтобы они ушли.

Уходи. Уходи. Глухой звук отдается у меня в позвоночнике, и справа от меня один Разбойник стоит над тем местом, где я спряталась, держа в руках большую дубинку. Он ударяется о крышу моего укрытия. Снова, и снова, и снова.

Остановись! Остановись, остановись, остановись!

Сильный стук, отдающийся у меня в ушах, прекращается в тот момент, когда я понимаю, что это мои кулаки бьют по вискам, и я опускаю руки.

Голоса отступают обратно в тень.

Я открываю глаза, и сцена исчезает так же быстро, как и появилась. Сон? Воспоминание?

Фантомная боль булькает у меня в животе, и я проглатываю позыв к рвоте. Жжение в предплечье привлекает мое внимание к царапинам, которые я оставила на своей коже.

В этом особенность зомби. Истории заставляют всех верить, что они — эти мертвые, безмозглые существа. Это не так.

Они убегают.

Они охотятся.

И если вы недостаточно быстры, у них хватит мозгов поиграть с вами в процессе.

Как только моя голова, наконец, расслабляется, убеждая остальную часть меня, что я в безопасности, я осматриваюсь за пределами толпы Бушующих. Две сторожевые вышки стоят в доброй паре сотен ярдов по обе стороны от загнанных Рейтеров — слишком далеко, чтобы заметить, как я прячусь за деревьями. Я могу только разглядеть черные костюмы и оружие над верхней оградой.

Вдалеке возвышается здание — массивное, с теми дымовыми трубами, которые я видела ранее, выбрасывающими облака в воздух. По обе стороны от них стоят другие здания, похожие на скопление фабрик, расположенных сразу за стеной.

Проходит полчаса, пока я сижу изучая здания, забравшись на свое дерево, игнорируя стоны и щелчки подо мной. Некоторые из Буйнопомешанных потеряли интерес, спотыкаясь и дергаясь. Те немногие, кто этого не сделал, продолжают наблюдать за мной таким нервирующим взглядом, от которого мурашки бегут по спине. Тот что был раньше дергает промежностью вперед, хватаясь за рваные, грязные штаны, и становится ясно, какую цель он видит во мне.

Я прикусываю губу, и новая волна тошноты накрывает меня.

Затем гнев.

Я протягиваю руку и срываю два выпуклых, щетинистых плода, свисающих с ветки надо мной. Я снимаю с бедра перевязь и бросаю фрукты в кожаный мешочек, просовывая палец в петлю на конце шнура. Я неплохо справился со своими целями и считаю, что восьмерка — самый точный удар по сравнению с размахиванием ею над головой или сбоку, но, сидя на дереве, у меня нет особого выбора. Я отпускаю конец шнура, и фрукт пролетает по воздуху, попадая Рейгеру прямо в лоб.

Удар, хотя и недостаточный, чтобы нанести слишком большой урон, отбрасывает его на шаг назад, и он с шипением бросается вперед. Фрукт стекающий по его щеке, вызывает у меня в груди тихое хихиканье, в то время как я кладу еще один в пакет и запускаю его снова, попав ему в нос.

— Как тебе это, говнюк?

Снова Неистовствующий покачивается, но на этот раз он хватается за колючую проволоку, и его тело содрогается в тот момент, когда его неровные пальцы сжимаются вокруг стали.

Я срываю с ветки еще два плода и швыряю их в других Разбойников, каждый раз пригвождая им головы. Еще один запущенный плод отскакивает от уха самки, приземляясь за пределами проволочного заграждения.

Когда чья-то рука протягивается, чтобы схватить его, мое сердце подскакивает к горлу.

‘Какого черта? Один из них пролез через забор?

Я скольжу дальше по ветке, пока не вижу землю по другую сторону стены.

Прислонившийся к стене мальчик. Не мальчик. Молодой человек, одетый в бледно-голубой комбинезон, его голова полностью выбрита. В узком промежутке между загнанными Рейтерами и стеной его тело находится вне досягаемости монстров, которые съели бы его живьем. Он держит фрукт в ладонях, пожирая его, как будто не ел несколько дней. Именно тогда я замечаю грязь на его коже и острые косточки, выглядывающие из-под его слишком большого костюма.

Он поворачивается, и его глаза встречаются с моими.

Мои мышцы напрягаются, и, прежде чем я успеваю удержаться, я соскальзываю с ветки, чувствуя, как воздух проносится мимо меня. Лесная подстилка врезается мне в позвоночник, в то же время ветер вырывается из моих легких, заглушая мой следующий вдох. Звезды плывут перед моими глазами, танцуя с ослепительными оранжевыми солнечными вспышками, которые взрываются за моими зажмуренными веками. Несмотря на тяжесть в ребрах, я не могу втянуть воздух, и на мгновение я смотрю на кроны деревьев, разинув рот для одного-единственного вдоха. Я стону и поворачиваюсь на бок, мои запертые легкие позволяют делать крошечные глотки воздуха за раз. Маленькие, прерывистые вдохи разгоняют плавающие круги перед моими глазами, пока я не смогу вдохнуть полной грудью.

Именно тогда я замечаю брешь.

Мои глаза останавливаются на отверстии в нижней части стены, которое выглядит так, как будто несколько кирпичей были отколоты. Достаточно маленькое, чтобы только рука могла пролезть.

В ответ на меня смотрит глазное яблоко.

Я откидываюсь назад, мое сердце бьется о ребра, как пинг-понг. Схватившись за грудь, я хриплю и наклоняюсь вперед, изучая мальчика через маленькое отверстие. Его глаза такие же голубые, как небо над нами, обрамленные длинными черными ресницами — самыми густыми ресницами, которые я когда-либо видела у мальчика. После минуты разглядывания я подползаю к нему, наклоняя голову, чтобы держать его в поле зрения, и сажусь у стены.

Он отступает в сторону Разъяренных, как будто я более пугающее существо.

— Все в порядке. Ты… один из них? Спрашиваю я, заглядывая в дыру, откуда мне гораздо лучше видно его лицо.

— Ты заражен, как они?

Не сводя с меня взгляда, он качает головой.

Он определенно мужчина, с его адамовым яблоком и четко очерченной линией подбородка, с небольшой щетиной на щеках. Если бы не изможденный рельеф его костей, он был бы поразителен со своей кожей оливкового оттенка и бледно-голубыми глазами.

Наверняка старше восемнадцати, хотя трудно угадать его возраст, таким хрупким он не выглядит.

— Как тебя зовут? Я изучаю его кожу, инстинкт, который я развила, живя с врачом, и замечаю множество шрамов. Некоторые из них были сшиты без особой тщательности и спешки, все неровные и неаккуратные. Папа закатил бы истерику, если бы увидел их.

Он снова качает головой, отворачиваясь от меня, и подтягивает колени к груди. Черные отметины привлекают мое внимание к той стороне его головы, где вытатуирован ряд цифр.

Я осматриваю лесную подстилку, осыпавшийся инжир и собираю его. Проталкивая их по одному в отверстие, я предлагаю ему плод и отодвигаюсь назад, чтобы посмотреть, как он за ним борется.

Трудно сказать, заражен ли он, как другие. Мне говорили, что люди могут жить несколько дней, казалось бы, нормально, даже не зная, что они больны, пока болезнь пускает корни, а потом внезапно, пуф, они меняются. Вот так. Начинаются подергивания. За ними следует агрессия. А затем насилие.

Хотя, на мой взгляд, мальчик вряд ли выглядит жестоким.

Он съедает весь инжир, и я собираю для него еще, проталкивая его через маленькое отверстие, откуда он их зачерпывает.

— Это фабрика у тебя за спиной?

Возможно, только благодарность заставляет его остановиться достаточно надолго, чтобы оглянуться на здания вдалеке и покачать головой, прежде чем вернуться к своей еде. Он поглощает пищу, раздувая ноздри, в то время как его челюсть изгибается при жевании.

В некотором смысле завораживает.

Разбойники почти не обращают на него внимания, расхаживая взад-вперед по своему загону, ни разу не пытаясь схватить его.

Что заставляет меня задуматься почему. Как он может быть так близок и не быть одним из них? Они сражаются с себе подобными и, как правило, проявляют территориальные чувства, что видно по боевым шрамам и гноящимся ранам, но они никогда не уничтожают друг друга.

И вообще, почему они там? В такой непосредственной близости от стены и тех зданий.

Я не могу даже представить, в каком здании может быть дымовая труба, но еще один взгляд на его снаряжение, и я начинаю ломать голову над возможными вариантами.

— Это больница?

Откусив половину, он вынимает фрукт изо рта и отводит взгляд. Он кивает.

— Ты там пациент? Мои вопросы начали заходить на агрессивную, возможно даже раздражающую территорию, но за то время, что я нахожусь в этих стенах — сколько себя помню — я никогда не встречала кого-то извне.

И у меня, возможно, никогда больше не будет такой возможности.

Он кивает во второй раз, и я чувствую себя немного победительницей от информации, которую я собрала на данный момент. И снова собранные мной плоды исчезают, и я подбираю еще несколько с земли. Пробираясь через заросли, я подбегаю к покрытому листьями кустарнику и собираю несколько его ягод. Возвращаясь к стене, я предлагаю ему все фрукты в надежде, что он ответит на больше моих вопросов.

Он нюхает ягоды и откусывает, как будто изучая вкус. По-видимому, удовлетворенный, он закидывает в рот еще две, быстро пережевывая.

Я сосредотачиваюсь на шраме вдоль его шеи, который кажется старше, потому что он уже розовый и зажил. Серебристая металлическая полоска вокруг его горла впивается в плоть там, и я пытаюсь определить его назначение.

— Ты не разговариваешь?

Он разочарованно качает головой, но быстро подавляет ее, когда откусывает еще одну фигу, и уголки его губ приподнимаются в улыбке, которая растягивает шрам у глаза. Как будто он никогда не устанет от этого вкуса.

— У тебя есть семья? В тот момент, когда эти слова слетают с моих губ, моя грудь наполняется сожалением.

Плод в его руках падает на землю, и я вижу, что он дрожит.

Он ударяет себя тыльной стороной ладони по виску, и мучительный стон — первый звук, который он издает.

— Я … Мне жаль. Я не имел в виду—

Вскакивая с корточек, он делает несколько шагов, его босые ноги поднимают облачка песка, пока он не останавливается. На долю секунды мне кажется, что он собирается сесть обратно, но вместо этого он ныряет между проволокой забора, и у меня перехватывает дыхание.

— Нет! Подожди! Не надо!

Он ползет на четвереньках, лавируя между искалеченными ногами Разбойников, пока я не перестаю его видеть.

О, Боже. О, Боже.

Поднимаясь на ноги, я заставляю свое сердце не выпрыгивать из груди галопом, когда тянусь к ветке платана. Упираясь ногой, я отталкиваюсь и взбираюсь, подтягиваясь по ветвям, все выше и выше на дерево.

Наконец, достигнув вершины стены, я вглядываюсь в загон Разбойников, которые кажутся встревоженными и подергивающимися, расхаживая быстрее, чем раньше.

Никаких признаков мальчика.

Я осматриваю бесплодную землю по обе стороны загона.

Ничего.

Змеящийся черный дым проникает в мое сознание, как это происходит всякий раз, когда случаются плохие вещи, и тьма проникает внутрь. Голоса отдаются эхом в моем черепе.

Это твоя вина! Это твоя вина! Это твоя вина! Это твоя вина!

Он исчез.

Или, возможно, он уже мертв.

И это моя вина.