Распускающийся можжевельник

Глава 42

Рог пробивает пустоту,

постоянный, громкий. — Карантин начнется через T минус пятнадцать минут. Приготовьтесь к протоколу обеззараживания. Карантин начнется через T минус пятнадцать минут.

Мои глаза распахиваются на голос, который зовет меня, и комната расплывается, как будто я смотрю через линзу. Два тела борются на полу напротив меня, резвясь в моем медленно расширяющемся поле зрения, и в меня проникает воспоминание о происходящем.

— Рис! Я кричу, и одна из фигур поворачивается на мой голос.

Не Рис.

Он ползет по полу, подкрадываясь ко мне, как змея, оставляя Альберта лежать в луже крови.

Я отбиваюсь от надвигающегося на меня альфы, пока стена не врезается мне в спину.

Рев надо мной перекрывает звуки клаксонов снаружи, и альфа останавливается как вкопанный. Черные, безжизненные глаза перебегают с моих на носилки, где лежит связанный Рис. Беспомощный.

Я беру скальпель с подноса рядом с кроватью и поднимаюсь на ноги, протягивая его дрожащими руками. Альфа остается на корточках, готовый к прыжку.

Медленными шагами я обхожу кровать, осторожно, чтобы не спровоцировать альфу каким-либо резким движением. Я снимаю металлическую штуковину с черепа Риса и отстегиваю ремни, чтобы освободить его руки, держа свое оружие так, чтобы мужчина мог его видеть.

Он наблюдает за мной, его глаза следят за моими руками, но не приближаются.

Альфа обнажает зубы. Его черные глаза превращаются в белые, совсем как у акулы перед нападением.

— Бренин? Голос Риса отрывает меня от напряженного наблюдения, и он принимает сидячее положение, его ноги все еще связаны.

Деформированное лицо альфы наклоняется в сторону, тонкая едва заметная линия его бровей сводится вместе, когда чернота возвращается в его глаза.

Он прихрамывает, и его движения напоминают мне любопытное животное. Раненое животное.

Я подношу дрожащую руку ко рту, наблюдая, как Рис тянется к монстру, который когда-то был его братом. Такой разорванный и неправильно сшитый, что больно думать, что когда-то он был таким же, как Рис.

Черные глаза Бренина метаются ко мне и обратно к Рису, подергиваясь либо от смущенного узнавания, либо от боли осознания. Слезы наполняют мои глаза, искажая его, когда он отшатывается от пальцев Риса, отшатываясь от прикосновения к его лицу.

Рис шмыгает носом и, все еще протягивая руку, вытирает глаза о свой бицепс.

— Бренин, это я. Рис.

Блеск слез отражает свет, смягчая глубокую черноту глаз Бренина. Он снова ковыляет вперед и протягивает руку, его пальцы просто касаются лица Риса.

— Мне жаль, Бренин. Мне жаль, что меня не было там в тот день. Что я не защитил тебя, — шепчет Рис.

У него вырывается всхлип, когда Бренин приближается на дюйм, уголок его губ приподнимается в легчайшей улыбке. Он напоминает мне ребенка, потерявшегося в смеси эмоций, счастья и печали. На мгновение мои мысли возвращаются к Абелю, и слезы из моих глаз текут по щекам.

Бренин открывает рот, чтобы завыть, звук такой мучительный, наполненный болью и страданием, и я оплакиваю его.

Выстрел отражается от стен, и во лбу Бренина появляется маленькая черная дыра. Глаза широко распахнуты, голова откидывается назад, рука выскальзывает из руки Риса, и он резко падает на пол.

— Нет! Нет! Рис покачивается на кровати, остановленный ремнями на ногах и стволом пистолета, направленным ему в череп.

Альберт вскакивает на ноги, в одной руке пистолет, в другой шприц. На его плече виднеется запекшаяся кровь от зубов, разорвавших его плоть, блестящая темно-красными сгустками крови и выглядывающей из-под них костью.

— Тебя укусили, — говорю я, надеясь отвлечь его.

— Ты заражен.

— Мне повезло, у меня есть лекарство, верно? Направив пистолет на Риса, Альберт втыкает иглу ему в руку, выдавая всю жидкость из шприца.

— Карантин начнется через T-минус пять минут. Приготовьтесь к протоколу обеззараживания. Карантин начнется через T-минус пять минут.

— Пришло время расстаться. Это место запечатается, как могила, заперев тебя внутри вместе с ними. Он поднимает пистолет и хмурится, хватаясь за грудь. Его голова мотается, и он, спотыкаясь, идет вперед. — Что?

Рядом со мной Рис расстегивает ремни на своих ногах.

Падая на пол, Альберт хватается за стул перед собой, чтобы не упасть.

— Что со мной?

Я смотрю, как он дергается и дрожит, и все складывается воедино. Годами папа шутил, что цианид — единственное лекарство. Он не имел в виду лекарство от Дреджа или дикарей. Он нашел лекарство от настоящих монстров.

Кожа Альберта приобретает мертвенно-голубой оттенок.

Dies Irae. День гнева.

Рис перебирается через каталку и забирается на Альберта. Он бьет кулаком в лицо ублюдка, пока красные пятна не покрывают синее, и Альберт не замирает под ним. То, что осталось от глаз, носа и рта Альберта, сливается в распухшую фиолетовую массу, не менее уродливую, чем альфы.

Весь в крови и дрожа, Рис берет брата за руку и гладит Бренина по макушке. Он издает рев боли, прижимая оба кулака к виску и раскачиваясь взад-вперед.

— Карантин начнется через T-минус три минуты. Приготовьтесь к протоколу обеззараживания. Карантин начнется через T-минус три минуты.

Я поднимаю с пола свою сумку с папиным дневником внутри, вместе с пистолетом Альберта, и сажусь на корточки рядом с Рисом, баюкая его голову.

— Давай, — шепчу я и целую его в кончик уха.

— Мы должны идти. Мы должны убраться отсюда.

Просунув свою руку под его, я помогаю ему подняться на ноги, и мы спешим к двери. Через окно альфы заполняют коридор в море синей униформы. То, что осталось от доктора Эрикссона, разбросано среди них, каждый из них питается его частичкой.

Слезы снова наполняют мои глаза, когда я беру Риса за руку, и мое сердце замирает от отчаяния.

— Их слишком много. Мы не успеем выбраться вовремя.

Я не знаю, сколько пуль осталось в пистолете, но даже если я расстреляю их всех, этого будет недостаточно. Альберт сказал, что они нападут на Риса, чтобы добраться до меня, как наживка на крючке.

Я убираю свою руку из его и сдерживаю слезы.

— Иди. Ты должен убираться отсюда.

Мои ноги улетают из-под меня, и Рис поднимает меня на руки. Он вышибает дверь, и я кладу голову ему на грудь, обвивая руками его шею, пока он несет меня через толпу зараженных. Каждое нервное окончание на моей коже покалывает от изменчивой энергии, и мои мышцы подергиваются, готовые бороться за свою жизнь. Холодные твердые удары по моим ребрам исходят от моего сердца, готового пробить грудь, когда мы проходим мимо деформированных, изуродованных лиц — как море, полное монстров. Те, кто когда-то были человеческими мальчиками, просто пытающимися выжить, как и все остальные.

Они шипят и отступают от него, никто из них не осмеливается приблизиться, а мы продолжаем.

Когда часы отсчитывают минуты, Шесть освобождает меня из глубин ада. Мы добираемся до темной лестницы, освещенной только непрекращающимся миганием красной лампочки.

— Карантин начнется через T минус одну минуту. Приготовьтесь к протоколу обеззараживания. Карантин начнется через T минус одну минуту.

Чувство срочности бьется у меня в груди, когда Рис спускается по лестнице, эхо криков снизу пробегает рябью по моему позвоночнику. На лестничной площадке две фигуры сидят, сгорбившись, в тени, и когда свет мигает, я могу разглядеть только ноги солдата Легиона в его черной форме, торчащие между ними. Влажный рвущийся звук отдается внизу моего живота, когда Рис осторожно обходит их, держась за край перил. Один поворачивается, его глаза светятся белым, лицо деформировано плохо пришитыми лоскутами кожи, и он кренится.

Он ударяет по искалеченной руке в мою сторону.

— О, Боже! Я сжимаю шею Риса, мышцы горят от напряжения, и задерживаю дыхание.

Рис отбрасывает его руку, рыча на альфу, и из его горла вырывается вибрация. Такого я никогда раньше не слышала — низкий гортанный звук, похожий на рычание, за которым следует знакомый щелчок.

Альфа вздрагивает, опускает взгляд и вместо того, чтобы атаковать, возвращается к своей еде.

Дрожащий выдох срывается с моих губ, когда мы продолжаем подыматься по лестнице.

Захлопнув дверь первого этажа, мы встречаем жуткую сцену с солдатами Легиона, которых, должно быть, вызвали. Их тела разорваны и окровавлены, они лежат кучами, а части тел разбросаны по полу.

Двое альф бросаются к нам, как собаки, почуявшие свежее мясо.

Я вкладываю пистолет Альберта в руку Риса, обхватившую мои ноги, и мое тело смещается достаточно высоко, чтобы он мог прицелиться, прежде чем он сделает два выстрела в их черепа. Точно.

Их головы откидываются назад, и они падают.

Приближается другой альфа, истощенный и покрытый таким количеством крови, что почти невозможно разглядеть его лицо, обнажающее зубы.

Рис впечатывает его в стену с такой силой, что кажется, будто его череп треснул при ударе.

Альфа сползает по стене, оставляя за собой кровавый след, и резко падает.

Дальше по коридору выстрелы и крики указывают на то, что некоторые солдаты все еще живы.

— Карантин начнется через T минус тридцать секунд. Приготовьтесь к протоколу обеззараживания. Карантин начнется через T минус тридцать секунд. Тридцать девять. Тридцать восемь. Тридцать семь…

Неся меня на руках, Рис бежит трусцой по коридору к выходу.

Все вокруг меня замедляется. Медленнее. Медленнее.

Окружающие звуки затихают, и я смотрю на него, замечая, как крепко сжаты его челюсти, кровь на его коже, решимость, горящую в его глазах, меня не пугают ужасающие существа, которые легко уничтожили бы меня, если бы мне дали шанс.

Вот почему Калико хотела его. Превратить его в оружие, которым они могли бы управлять, в дикаря, который мог бы ходить среди Бешенных и убивать по их команде.

Самый смертоносный монстр в этом адском месте.

Я не знаю, выберемся ли мы отсюда живыми. Если я буду заперта здесь, где процветают мои кошмары. Если мы умрем, мы умрем вместе — небольшая мера утешения среди ужаса и хаоса, угрожающих поглотить нас, в то время как часы отсчитывают секунды.

Я не умру в одиночестве.

Крики заглушают шум крови, шумящей в моих ушах, отвлекая мой взгляд на солдат, их полдюжины, появляющихся из темноты в конце коридора. Леденящий душу визг заглушает их крики о помощи. Они бегут к нам, протягивая руки, их лица покрыты кровью. За ними на четвереньках следуют пугающие существа с бледной, полупрозрачной кожей, некоторые взбираются на стены, чтобы добраться до солдат, их тела более деформированы, чем у альф, как у диких животных, которые когда-то были людьми.

Мутации.

Ужас в глазах солдат вызывает дрожь по моему телу.

Я прижимаюсь головой к шее Риса, молясь, чтобы мы выбрались.

Какая-то сила ударяет меня по руке, когда мы прорываемся к выходу.

— Два. Один. Карантин.

Я открываю глаза навстречу убывающему свету сумерек.

Заглядывая через плечо Риса, я замечаю одного из солдат, пробирающегося к выходу. Я узнаю в нем друга Альберта, который жил на Виллах.

— Подожди! Подожди меня! Его крики с трудом перекрывают звук скрежещущего металла.

— Пожалуйста!

Толстые стальные стены сдвигаются вместе, запирая его внутри. Я слышу, как его слабые крики эхом доносятся с другой стороны, как будто он зовет из самых глубин ада.

Обвив руками его шею, я прижимаю Риса, дрожащего рядом с ним. Повсюду вокруг нас бродят Рейтеры и альфы, но они никогда не нарушают ореол безопасности, которым Рис окутал меня.

Солдаты Легиона игнорируют нас из-за большей угрозы, поскольку они открывают огонь со сторожевых вышек и своих транспортных средств, выстроенных по периметру здания. Некоторые проносятся мимо нас, оказавшись втянутыми в рукопашную схватку, и стреляют по непроницаемым стальным дверям в тщетной попытке спасти своих запертых внутри друзей.

Впервые я не знаю, на чьей я стороне.

Звуки выстрелов напоминают мне истории, которые рассказывал папа, о военных силах, пытающихся установить некоторый контроль после первого попадания экскаватора. Сквозь дым и вспышки летящих пуль Рис, спотыкаясь идет вперед, стреляя в случайного альфу, который пересекает наш путь.

Через открытый двор он несет меня к забору, через который я когда-то выбралась на свободу много лет назад.

— Ты перелезешь первой, — говорит он, опуская меня, и поворачивается лицом к приближающимся альфам.

Они шипят и бросаются вперед, без сомнения, за мной когда я перепрыгиваю через забор и приземляюсь с другой стороны. Рис следует за мной.

Альфы карабкаются за нами, по крайней мере, две дюжины из них перелезают через забор.

Рука об руку мы мчимся по песку пустыни.

Огонь горит в моих легких, пока я пытаюсь не сбавлять темп, рычание сзади подгоняет меня быстрее сквозь темноту, постепенно сгущающуюся вокруг нас.

Когда в моей голове раздается оглушительный грохот, земля сотрясается у меня под ногами, выбивая меня из равновесия. Я оборачиваюсь, чтобы увидеть пламя и дым там, где альфы должны были наступать на нас. Сквозь огонь и обломки несколько из них продолжают атаковать, у одного наполовину оторвана конечность.

Мы пробегаем небольшое расстояние, и звуки стрельбы заглушают мое дыхание, когда я задыхаюсь, и я оглядываюсь, чтобы увидеть, как альфы падают на землю от взрывов.

Вспышка ослепляющих фар сопровождает рев клаксона, и мы останавливаемся как вкопанные, прикрывая глаза от яркого света.

При виде зеленого ситцевого грузовика, стоящего на холостом ходу перед нами, паника разрывает мою грудь, постоянное чувство срочности.

Рычание позади нас становится громче, в то время как несколько заблудившихся альф приближаются.

— Какого хрена ты ждешь, красной ковровой дорожки? Трипп кричит изнутри грузовика, и следующий вдох вырывается из моих легких в истерическом смехе.

Мы обходим машину, направляясь к задней части, и Рис откидывает брезент, открывая незнакомые лица, столпившиеся внутри. Мужчины. Женщины. Дети. Их униформа и костлявые тела однозначно говорят о том, что они выжившие из Calico.

Рис сажает меня в кузов грузовика, и как только я помогаю втащить его внутрь, грузовик кренится вперед, поднимая облака пыли вокруг оставшихся позади альф.

Схватив руками по обе стороны от моего лица, Рис смотрит на меня сверху вниз. Уголки его губ приподнимаются в легкой улыбке, прежде чем он прижимает их к моим.

— У нас получилось. Мы в безопасности, Рен.

Я хватаю его за запястья и со слезами на глазах улыбаюсь, кивая.

— В безопасности.