Распускающийся можжевельник

Глава 4

Рен

Конечно, я вернулась.

Заглядывая в дыру у основания стены, я ищу на четвереньках насколько позволяет мой ограниченный обзор. Я должна знать, что с ним случилось. Кошмары преследовали большую часть моего сна, из-за чего я устала и расстроена, когда не вижу мальчика.

— Тогда почему ты сбежал! Это была твоя вина!

Опираясь на одну ладонь, я стучу по виску другой, заглушая тупую боль, которая с тех пор расцвела там.

— Уходи, — шепчу я.

— Не сегодня. Не сегодня. Не сегодня.

Мой разум говорит мне сдаться и найти место, чтобы спрятаться, где я смогу упрекнуть себя за то, что отпугнула его. Мой разум говорит мне, что он мертв и что это моя вина. Я стараюсь не слушать свою голову, хотя чем я могу ей помочь, потому что она не всегда говорит мне поступать правильно. Иногда она говорит мне причинить боль другим или самой себе, и прямо сейчас мой разум хочет, чтобы я нашла в этом лесу самую грубую кору и терлась о нее запястьем, пока оно не начнет кровоточить и саднить. Наказание за то, что напугала мальчика.

Но если я это сделаю, папа начнет задавать вопросы, а мне не хотелось бы его разочаровывать, потому что он единственный человек в этом месте, который не смотрит на меня как на сумасшедшую.

Я не сумасшедшая. Я не могу избавиться от мыслей, которые проносятся у меня в голове, и не то чтобы я думала о них все время. Это только когда я чувствую боль или печаль, то что я чувствую к этому мальчику.

Но больше всего меня пугают мрачные моменты. Когда я не могу вспомнить ничего из того, что сказала или сделала. Только голоса заполняют пустоту, говоря мне, что я все еще жива и должна проснутся. Когда я это делаю, у меня обычно возникает ощущение холода и тошноты в животе, кожа покрывается потом, а перед глазами нависает пустота. Я уже некоторое время сдерживаю темноту, но боль означает приближение темноты. В голове становится легко, как и в животе.

Я сижу, схватившись за голову, кажется целый час, ожидая, когда эта черная дыра засосет меня, когда я слышу шорох гравия поверх низкого гула Рейдов по другую сторону стены.

На четвереньках я подползаю ближе к отверстию и заглядываю внутрь. Мое сердце внезапно становится больше, оно бьется о ребра. Я даже не понимаю облегчения, охватившего меня при виде профиля мальчика.

Под его бритой головой, прямо у линии роста волос, над лентой воротника, чернилами выведена последовательность цифр, которую я заметила раньше, только на этот раз я вижу, что они исчезают у основания его черепа. С этого ракурса я могу разглядеть большой шрам за его ухом и зигзаг другого плохо зашитого шрама на краю его затылка, ниже линии роста волос. Его линия подбородка острая и сильная, несмотря на хрупкость его тела, когда он сидит, подтянув к себе колени.

Когда его глаза находят меня, мое сердце подскакивает к горлу от того, как я забыла об их поразительном эффекте. Я сама никогда не видела океан, только в книгах, но я так живо представляю его в этих глазах.

— Я думала, ты мертв. Я думала, тебя убили Рейтеры.

Как обычно, он не отвечает, но его взгляд в сторону Рейтеров и обратно говорит мне, что он не игнорирует меня нарочно.

— Ты голоден?

Он кивает в ответ, и как и накануне, я собираю инжир и ягоды, больше чем вчера, и проталкиваю их через маленькое отверстие. Когда он тянется за ними, я отшатываюсь от странной формы его пальца, который выглядит так, как будто он был сломан. Тем не менее, мальчик срывает плод, не обращая внимания на уродство, и поглощает предложенную еду.

В моей голове крутится так много вопросов, но я не решаюсь задать большинство из них, опасаясь, что он снова убежит. Вместо этого я наблюдаю, как он ест, восхищаясь тем, как он смотрит на еду перед каждым кусочком, как будто он благодарен за это.

Проходят минуты, и я собираю еще плодов, посасывая мякоть разрезанного инжира.

Я снова лежу на животе, размышляя о странности того, что я могла часами смотреть, как он ест, не испытывая скуки.

— Ты все еще не можешь сказать мне свое имя?

Он качает головой, отправляя в рот горсть ягод.

— Не можешь или не хочешь?

Качает головой.

— Ну, и что же это? Ты не будешь?

Когда он в третий раз качает головой, я начинаю думать, что он покровительствует мне.

— Не можешь?

Затем он кивает.

— Конечно, они должны как-то называть тебя там. Другие. У них есть имя для тебя?

Он снова кивает.

— Что это?

Бросая плод на ладонь, он поднимает руки — пять пальцев на одной, сломанный указательный на другой. Шесть. Он показывает последовательность цифр, которая кажется мне знакомой.

— Номер у тебя на голове?

Он кивает и возвращается к поеданию припасенных фруктов.

— Это слишком долго, чтобы запомнить. Я буду называть тебя просто Шестой.

Его сломанный палец привлекает мое внимание, то, как он благоволит к другим вокруг него, и я знаю, что это должно быть больно. Я просто подвернула лодыжку несколько месяцев назад и с трудом могла ходить.

— Другие сделали это с твоим пальцем?

Он отводит руку от лица и сгибает палец, который начал чернеть и синеть, щурясь от несомненно болезненного движения. Он кивает.

Что это за больница, в которой ломают кости?

— Они там врачи? Я осторожно задаю свои вопросы, не желая пугать его снова.

Его кивок рождает в моей голове еще больше запутанных мыслей. На которые, я знаю, мальчик не ответит. Возможно, если я правильно сформулирую вопрос, я смогу задать его папе, не вызывая у него подозрений.

Я обнаружила, что в моем сердце, как правило, мало места для сострадания или любви, но моя душа болит за этого мальчика.

— Сколько тебе лет?

Закончив со своим фруктом, он смотрит на меня и тянется за пределы моего поля зрения. Тонкой веточкой он рисует на грязи единицу и девятку. Девятнадцать. Девятнадцатилетние парни по эту сторону стены — большие, с мускулами и маленькими умишками, мечтающие о том дне, когда они смогут надеть черные костюмы и стать одними из Легиона. Некоторым всего шестнадцать, когда они отваживаются оказаться по ту сторону стены — жизнерадостные, если не привилегированные, маленькие засранцы, которых больше никто никогда не увидит. Они время от времени маршируют по городу, как стадо трутней, и единственной отличительной чертой является их рост.

Звук горна заставляет вздрагивать мои мышцы.

Шестой вскакивает на ноги и, как и накануне, ныряет сквозь толпу Бушующих, оставляя после себя несколько фруктов.

Только на этот раз я не волнуюсь.

У меня такое чувство, что я увижу его завтра.