Распускающийся можжевельник

Глава 15

Рен

Папа сидит напротив меня за столом, отправляя в рот вилкой яичницу. Справа от меня Шестой доедает свой завтрак, поднося чашку кофе ко рту, но останавливается когда я касаюсь его ноги своей. Сделав глоток, он хмыкает и ставит чашку обратно на стол, в то время как я поджимаю губы, чтобы подавить улыбку, которая так и просится наружу.

С тех пор, как он сбежал три недели назад, папа разрешил Шестому поесть с нами в доме. Я еще не убедила его разрешить Шестому спать здесь, но с другой стороны он не знает, что Шесть каждую ночь прокрадывается в мое окно, поэтому я не настаиваю.

Сеансы пения перед сном превратились в поцелуи и прикосновения, но не более того, так как я не хотела провоцировать его снова убегать.

Напряжение между нами было таким ощутимым, словно какое-то магнитное притяжение, которое притягивает меня к Шестому всякий раз, когда он входит в комнату. Я не знаю, что это но я чувствую как что-то скручивается у меня в животе каждый раз, когда я вижу его страстное желание, которое тянет глубоко внутри моего живота. С отрастанием волос и заполнением телом тех мест, где когда-то был заметен голод, он стал неотразимым.

Как и сейчас, мы крадемся вокруг папы, ускользая во время работы по дому, чтобы поцеловаться, и конечно каждую ночь мы лежим рядом, исследуя друг друга. Я узнала структуру его тела, его худшие шрамы и места, которых он втайне боится щекотки. Шестой каждый раз инициирует это, и он останавливается когда это становится для него слишком и его агрессия начинает выходить на поверхность.

Я никогда не давлю на него, и он не потерял контроль с того дня на лугу.

Папа поднимает взгляд, приподняв бровь и я возвращаю ноги на место.

— У меня сюрприз для вас обоих, — говорит он, и я выпрямляюсь на своем месте, искренне удивленная этим.

— Миссис Джонстон, как вы знаете страдает диабетом. У нас заканчиваются опунции, поэтому я возьму вас обоих с собой, чтобы собрать немного для нее.

Сообщество разделено между немногочисленными врачами, которые у нас есть, и хотя папа не врач в традиционном смысле этого слова, он хорошо разбирается в использовании определенных лекарственных растений и их воздействии на болезни. Многие врачи, которые лечились антибиотиками до вспышки, как правило понятия не имеют как обращаться к своим пациентам в настоящее время, поэтому знания папы невероятно ценны.

У меня перехватывает дыхание, и я обмениваюсь взглядом с Шестым.

— За стеной? Но Арти… он знает нас. Разве он не спросит о Шестом?

— Мы поедем на грузовике. Я отъеду немного дальше, чем обычно. Шестой может спрятаться сзади.

Улыбка растягивает мою челюсть, волнение едва сдерживается, когда я проглатываю очередной кусочек.

— Когда мы уезжаем? Мой вопрос искажен из-за набитого рта.

— Я сложу кое-какие припасы в грузовик. Я хочу, чтобы ты собрала свою пращу и нож. Надень свою кожаную одежду и обязательно прикрой голову, чтобы избежать солнечных ожогов. Снаружи нет тени.

Покончив с завтраком, я черт возьми чуть не вскакиваю из-за стола, быстро мою посуду, которую Шестой потом сушит и убирает. Поскольку папы нет дома, я позволяю Шестому притянуть меня к своему телу для поцелуя, в котором нет его обычного пыла, и то как он сдерживается говорит мне, что этот сюрприз беспокоит его. Я отстраняюсь, и мои мысли подтверждаются поднятием его бровей, выражением беспокойства, темнеющим в его глазах.

— Ты не хочешь, чтобы я уходила, не так ли?

Он качает головой, прижимая меня крепче.

— Со мной все будет в порядке. Я с двумя самыми бесстрашными мужчинами, которых я знаю. И хотите верьте, хотите нет, но я чертовски хорошо стреляю из пращи.

Его усмешка сопровождается закатыванием глаз, и я игриво бью его кулаком в грудь. Грудь, которая увеличилась вдвое за то время, что он здесь. Он вырос до размеров быка и в два раза сильнее.

— Доверься мне. Обхватив его лицо ладонями, я притягиваю его к своим губам, в то время как другая моя рука скользит по его джинсам спереди, и Шестой отшатывается. Наклоняя голову, я улыбаюсь.

— Ты видишь? Я знаю, как обезоружить врага, когда мне это нужно. Бросив тряпку на столешницу, я бегу вверх по лестнице с Шестым за мной по пятам, хихикая когда он гонится за мной. Мы добираемся до моей спальни, и он наклоняется ко мне для четвертого поцелуя за это утро. Когда он издает этот рычащий звук, который я так люблю, я не могу не улыбнуться ему в губы.

— Ты когда-нибудь устанешь целовать меня?

Его челюсть сдвигается, а глаза прикованы к моим губам, он качает головой.

Поднимаясь на цыпочки, я обвиваю руками его шею и прижимаюсь губами к его губам еще раз.

— Я тоже. А теперь убирайся из моей комнаты, чтобы я могла переодеться.

Он снова качает головой, нацепляя свою хитрую улыбку, которая на самом деле не является полноценной улыбкой, и выходит из моей комнаты.

— Осторожнее там, док.

Арти смотрит через окно на водительскую часть грузовика, поглаживая подбородок.

— Наблюдаю некоторую активность повстанцев примерно в двадцати милях отсюда. Этим занимаются легионы, но там могут быть отставшие. И я слышал, что "Рейтеры" мутировали. В последнее время они стали намного агрессивнее. Он кивает в мою сторону, где я сижу на пассажирском сиденье.

— Не забывай о мисс Рен. Этого парня тоже до сих пор не нашли, а от этих ублюдков из S блока у меня мурашки бегут по коже.

Папа не утруждает себя тем, чтобы взглянуть на охранника, вместо этого сосредоточив свой взгляд на лобовом стекле.

— Просто собираю кое-какие растения. Для врача у него не самые лучшие манеры поведения у постели больного, он едва выходит за рамки общения, когда вступает в контакт с другими.

Арти стучит по крыше грузовика и свистит другим охранникам. Две секунды спустя стена медленно сдвигается вправо, где охранники выстраиваются по обе стороны от тропинки, ведущей в бескрайнюю пустыню. Я выпрямляюсь на своем сиденье, оценивая мили по обе стороны от нас, усеянные случайными палатками или сломанными машинами, и глухой удар в дверь со стороны водителя возвращает мое внимание к папе.

Фигура проходит мимо его окна, исчезая за ним по мере того, как мы продвигаемся вперед. Женщина.

— Кто они?

— Отверженные, — отвечает папа.

— Те, кого не пускают за стену.

— Почему?

— Я не решаю почему, Рен.

По мере того, как мы едем дальше, палаток становится все больше, их целая колония, состоящая из того, что выглядит как семьи с маленькими детьми.

Я смотрю через пассажирское окно на маленького мальчика, который плюет в нас, когда мы проезжаем.

— Они кажутся… враждебными.

— Проблема не столько в том, чтобы покинуть Шолен, сколько в том, чтобы вернуться, вот в чем проблема. Но это не те, о ком тебе нужно беспокоиться. Он выглядывает со стороны водителя, когда мы проезжаем мимо ребенка в рваной одежде, едва свисающей с его костлявого тела.

— Эти люди просто хотят войти, чтобы быть в безопасности. Чтобы они не умерли здесь с голоду.

— О ком тогда следует беспокоиться?

— Другие, которые хотят войти, чтобы забрать то, что у нас есть.

— Я не понимаю, почему мы не пускаем этих людей. У нас много домов на втором и третьем этапах. И скоро четвертый этап будет завершен.

— Цивилизация всегда делилась на тех, у кого есть все, и тех у кого нет ничего. Даже когда мир катится в тартарары.

Чем дальше мы едем, тем меньше становится палаток, и через пару миль по обе стороны от нас нет ничего, кроме гор и кактусов.

— Итак, что заставило тебя решить пригласить нас сегодня? — Спрашиваю я, оглядываясь, чтобы увидеть Шестого, сидящего в кузове грузовика и смотрящего в сторону пустыни, в то время как ветер треплет его серую футболку.

— Я хочу тебе кое-что показать. Но там, куда мы направляемся, с грушами мне бы не помешала еще одна пара глаз, прикрывающих мою спину.

Я переключаю свое внимание обратно на папу.

— От чего?

— Бушующие. Чем ближе мы подъезжаем к главным городам, тем больше вероятность, что мы их увидим.

— Город?

— Лас-Вегас — или то, что раньше было Лас — Вегасом — находится неподалеку.

Папа сворачивает с грунтовой дороги, останавливая грузовик. Перед нами стоит единственное дерево, которое я видела на многие мили вокруг, оно расположено недалеко от скалистого плато, окруженное кустарником. Скрученный сам по себе, он лежит согнувшись, с длинными толстыми корнями-опорами которые обвиваются друг вокруг друга, образуя одно корявое на вид дерево.

Тем не менее, он несет в себе странное очарование, которое не соответствует его окружению. Как что-то из сказок братьев Гримм, которые я когда-то позаимствовал в библиотеке.

Я выхожу из грузовика, не сводя глаз с дерева, когда подхожу к нему. Спиралевидные корни снаружи оплетают его полое основание, образуя нечто похожее на клетку внутри ствола. Это самое необычное дерево, которое я когда-либо видела, огромное и крепкое, но в то же время такое сломанное.

В древесине есть резьба, и грубая кора проходит под моими кончиками пальцев, когда я провожу по ней пальцем. Сэм был здесь.

Что-то в этом дереве кажется каким-то знакомым, и как только я думаю об этом, вспышка воспоминания ударяет мне в голову.

Руки тянутся сквозь кору. Рычание. Кровь. Боль. Так много боли.

— Об этом дереве есть история. Голос папы прерывает образы, проносящиеся в моем сознании, и я оборачиваюсь чтобы обнаружить, что он стоит рядом со мной.

— Говорят, дети блуждающие по пустыне, укрывались от солнца в его стволе и прятались здесь ночью от Разбойников. Он скручен и согнут от ужасных историй о том, что случилось с этими детьми.

— Какого рода вещи? Странно думать, что это потрепанное и узловатое дерево с ветвями, торчащими из земли, может обеспечить такую безопасность, и все же, проводя руками по его толстому стволу, я верю ему.

— Кто знает. Никто никогда не узнает. Он приседает к основанию и указывает внутрь.

— Взгляни.

Минуя разрушенную кору, я заглядываю внутрь, где в глубоких нишах разложены рюкзаки, оружие и бутылки с водой.

— В пакетах банки с едой. Немного лекарств. Этого хватит на несколько дней. Каждый раз, когда я прихожу сюда, я проверяю, чтобы убедиться, что никто не украл припасы.

— Припасы для чего?

Чье-то присутствие справа от меня заставляет меня обратить свое внимание на Шестого, чьи глаза сканируют пустыню, как будто он наблюдает.

Всегда наблюдает.

— На случай, если что-то случится. Если Шолен будет захвачен или наша безопасность каким-то образом окажется под угрозой, я хочу чтобы ты приехала сюда.

— Там только два рюкзака, папа.

— У меня пока не было возможности спрятать третью. Обещай мне что придешь сюда, если когда-нибудь попадешь в беду.

— Конечно, но почему наша безопасность должна быть поставлена под угрозу?

— Потому что безопасность — это всего лишь иллюзия, Рен. Он выпрямляется и направляется обратно к машине, в то время как мой разум ищет образы, которые были всего несколько минут назад. Те, в которых я уверена содержался какой-то смысл, какая-то частичка памяти, но они исчезли. Так же быстро, как они появились, они исчезли в пустоте.

Рука Шестого скользит в мою, прерывая мои мысли, и я сжимаю его пальцы, чтобы дать ему понять, что со мной все в порядке.

— Просто мне почему-то кажется это знакомым, — говорю я ему.

Мы оба возвращаемся к грузовику и продолжаем путь.

Стоящая коленями на земле рядом с папой я беру щипцами опунцию и отрываю ее от покрытой шипами подушечки, бросая плод в ведро. Слева от нас Шестой дежурит по периметру, от скуки пиная камень. Мы наполнили одно из ведер, а другое уже наполовину.

Папа отрезает несколько плодоножек, укладывая их поверх плода.

— Я как раз собирался посадить несколько таких. Уровень инсулина опасно низок.

Я снова бросаю взгляд в сторону Шестого.

— Что такое S-блок?

— Ничего такого, что должно тебя касаться.

— Шестой, однако, из квартала S. Не так ли? Это то, о чем говорил Арти.

— Ты задаешь слишком много вопросов девочка.

Я смеюсь над этим, бросая еще один фрукт в ведро.

— И ты никогда не отвечаешь на мои вопросы. Чему это может повредить? Я не возвращался в лес с тех пор, как нашла Шестого. Я просто пытаюсь понять его. Ради моей безопасности?

— Как будто ты когда-либо беспокоился о своей собственной безопасности. Он срывает еще один плод и бросает его, затем выпрямляется, со стоном хватаясь за поясницу.

— Я становлюсь слишком старым для этого дерьма. Вытаскивая сигару из кармана рубашки, он закуривает ее, наблюдая как я собираю последние фрукты.

— S-блок — это экспериментальная палата.

— В больнице?

— Да. Больница. Сигара торчит из его скрещенных рук.

— Молодых людей лет шести забирают туда, если у них… выражена определенная генетика.

— Что за генетика? Я бросаю взгляд туда, где Шестоит стоит, расставив ноги спиной к нам, между его ног струится жидкость, когда он мочится.

— Второе поколение может быть носителями белка Dredge. Он передается через мать. Если она подверглась воздействию, как это было со многими матерями в начале вспышки, белок передается ребенку.

— Ты хочешь сказать … Шестой — это Буйный?

— Нет. Он просто носитель. Но у некоторых носителей, известных как Альфы, есть определенные черты, и врачи в блоке S стремятся использовать эти черты.

— Я знаю, ты убьешь меня за то что я спрашиваю, но какого рода черты?

Вместо ответа папа поднимает подбородок, как будто к чему-то прислушиваясь.

Я тоже это слышу. Низкий гул, который кажется становится громче.

Щелк-щелк-щелк действует мне на нервы, и я взбираюсь на ближайший валун, чтобы заглянуть за плато, откуда открывается вид на неглубокий провал в ландшафте. Примерно в сотне ярдов от нас приближаются десятки Рейтов.

— Папа! Они буйнопомешанные! От вида стольких свободно разгуливающих людей у меня хрустит позвоночник, парализуя меня на месте.

— Шестой! — кричу я ему, когда он все еще расхаживает по периметру, и когда он разворачивается, первый Рейтер направляется к нему.

— О, Боже! Шесть!

Половина меня хочет подбежать к нему, защитить его. Другая половина меня не может пошевелиться. Мое дыхание учащается, и меня прошибает холодный пот, головокружительный страх превращает все в приглушенную тишину.

Папа тянет меня за руку, и я снова начинаю двигаться, собирая ведра с грушами.

— Шестой, давай!

Еще дюжина, идущая по пятам за первой, бросается к нам, но останавливается всего в футах от Шестого. Вместо этого они расхаживают, рыча и протягивая руки, их глаза устремлены на нас с папой.

Хотя, как будто между ними и нами стоит невидимый барьер, они не подходят ближе.

Мы забрасываем ведра с фруктами в кузов грузовика, и Шестой обходит периметр, оттесняя случайных Разбойников назад. Они рычат и обнажают зубы, но не нападают на него. Некоторые замахиваются на него, но держатся на расстоянии.

Как только фрукты загружены, я забираюсь в кабину грузовика и, остановившись у своей двери, с благоговением наблюдаю.

— Почему они держатся подальше?

Пристально глядя в лобовое стекло, папа кивает в сторону Шестого.

— Из за него. Нам нужно идти. Сейчас.

Держась одной рукой за пассажирскую дверцу, я свистну, чтобы вызвать Шестого, но сзади меня ударяет какая-то сила. Земля врезается мне в лицо, и я цепляюсь за грязь, чтобы убежать. Резкий рывок тянет меня назад.

— Рен! Крик папы с трудом заглушает крик ужаса, который булькает у меня в груди, когда я тянусь за чем-нибудь, за что можно ухватиться. Схватившись за шину, я сопротивляюсь натиску ног и отталкиваюсь, наконец, замечая изуродованное лицо, ползущее ко мне.

Я не могу дотянуться до лезвия у своего бедра, будучи погребенным под телом Рейта.

Оно обнажает зубы, стуча ими как они делают перед тем, как убить. Оно опускает голову, как будто собирается укусить меня, и в следующую секунду существо с сердечным рычанием подбрасывается в воздух. Руки скользят подо мной, поднимая меня с земли, и я обвиваю дрожащими руками шею Шестого, пока он несет меня, усаживая обратно в грузовик.

Разъяренные люди окружили нас, подбираясь все ближе. Глухой удар в окно позади меня напрягает мои и без того натруженные мышцы, и Шестой выбрасывает искалеченную фигуру из кузова грузовика.

— Шесть! Садись! В строгом голосе папы слышится легкая дрожь страха.

Протискиваясь рядом со мной, Шестой захлопывает дверцу перед разгоняющимся "Рейтом", в то же время папа сбавляет газ, и мы пробираемся через тела, поворачивая обратно на главную дорогу.

Сильные руки тянут меня, и я утыкаюсь носом в грудь Шестого, мысленно приказывая себе успокоиться.

— С тобой все в порядке? Они тебя укусили? Спрашивает папа рядом со мной.

— Нет. Никаких укусов. Однако ужас последних мгновений прокручивается у меня в голове. Если бы Шестого не было рядом, Рейтер укусил бы меня. Я бы стала одним из них.

— Они начали уходить все дальше от городов.

Я поднимаю лицо от Шестого, осматриваю его руки, его одежду, в поисках следов укусов. Там ничего.

— Как они тебя не укусили? Недоверчивый тон в моем голосе не отражает затаенный страх, все еще пульсирующий в моем теле. Я сжимаю его руку, делая глубокие вдохи, желая, чтобы моя голова успокоилась.

При первом взгляде на палатки папа сворачивает и направляет Шестого в кузов грузовика, под брезент, чтобы его не заметили охранники. Как только он оказывается вне пределов слышимости, я переключаю свое внимание обратно на папу.

— Почему они не напали на него? Это почти так, как если бы они боялись его.

— Наверное, почувствовали это, когда он отлил.

— Почувствовал запах чего?

— Феромонов.

Я хмурюсь, пытаясь представить, как то что я узнала только как черту животного, может относиться к Шестому.

— Как?

— Разум Буйнопомешанного чем-то напоминает раннюю рептилию. Папа не смотрит на меня, просто сосредотачивается на дороге.

— Некоторые предполагают, что они сведены к мозгу рептилии. Очень примитивный разум. Ими движут три основные потребности — есть, спариваться и выживать. И они выживают, инстинктивно избегая того, что они воспринимают как гораздо большую угрозу.

— Значит, они боятся Шестого.

— Нам всем следует немного побаиваться Шестого. Им движут те же потребности, Рен. У второго поколения более симбиотические отношения с белком, и он может функционировать на более высоком уровне. Но у него есть побуждения. Некоторые он не может контролировать, как бы сильно ему этого ни хотелось.

Глядя в окно на семьи, разбросанные по земле в палатках, я перевариваю его слова, но они не совсем правдивы. Шестой может контролировать себя. Во время обоих нападений на меня он удержался от того, чтобы причинить мне боль.

— Он умрет от болезни?

— Естественно? Я не знаю. Их продолжительность жизни намного больше, чем у Рейтов первого поколения. Но они не предназначены для долгой и счастливой жизни. Они созданы для того, чтобы жертвовать собой ради блага целого.

— Шестой был обучен умирать?

— Его учили убивать. Смерть — это скорее профессиональный риск.

— Эта больница. Как им это сходит с рук?

Папа смотрит вперед, но я замечаю, как крепко сжаты костяшки его пальцев на руле.

— Заставляя нас поверить, что Рейты- самая большая угроза.