Распускающийся можжевельник

Глава 32

Мерцающее светом бра, и я поднимаю голову, замечая пустую стопку одеял. В темной пещере трудно отличить ночь от дня, и мне остается гадать, не слишком ли рано я проснулась. Я принимаю сидячее положение, отмечая свободу движений, и, поворачиваясь, обнаруживаю что цепи сняты.

Рис входит в комнату с бутылкой ликера, зажатой в руке, закрывает за собой дверь, и ощущение которое расцветает в моей груди, является первым в своем роде за более чем восемь лет.

Это то же самое чувство, которое вызывало улыбку на моем лице в семнадцать лет, всякий раз, когда я слышал как Шестой прокрадывается в мое окно.

Вместо того, чтобы сдерживать возбуждение, гудящее в моем теле, я отвожу от него взгляд, мой разум лихорадочно ищет, что бы сказать. Что-нибудь, что избавит меня от неловкого скручивания в животе.

Передо мной приземляется предмет — папин дневник. Я поднимаю его с коврика, прижимая к себе.

— Возьми что-нибудь перекусить, и мы отправимся в путь. Я поговорил с остальными. Они знают, что ты уходишь. Он откидывает бутылку, выпивая янтарную жидкость.

Все еще отводя от него взгляд, я киваю.

— Я… слышала тебя прошлой ночью. Тебе снились кошмары во сне.

Тишина заполняет паузу.

— Что тебе снилось?

— Я не помню своих снов.

Со вторым кивком я поднимаюсь на ноги, скользя по стене.

— Это очень плохо. Кажется, ты все-таки знаешь мое имя.

Поднимая свой пристальный взгляд на него, я замечаю, как сурово сдвинуты его брови, когда я прохожу мимо него и выхожу из комнаты в направлении главной пещеры.

Но мимолетные приятные чувства сменяются болью в моем сердце, когда я замечаю других выживших. Это говорит мне, что он стал плохим человеком. Что всего, что я знала о нем, больше нет, и на его месте ублюдок, который похищает женщин, держит их в заточении, как будто они его собственность, и убивает все что встает у него на пути. Волнение от того, что я нашла его, затоптано печалью и холодом реальностью того, что я в конце концов, возможно потеряла его той ночью у можжевелового дерева.

Сами по себе черепа меня не пугают, но его увлечение последствиями пугает. Потому что мальчик, которого я помню, обладал способностью контролировать своих демонов.

Этот человек явно не понимает. Сладость его юности превратилась в какое-то садистское извращение.

Солнце проникает сквозь щель и освещает большую толпу, чем вчера. Некоторые сидят, поедая фрукты и воду. Другие готовят еду, раздавая ее тем, кто ждет. Я вижу светловолосую девушку, которую видела накануне, одетую в новую одежду, на ее лице нет грязи и крови, которые были на ней, когда она прибыла в это место. Она сидит вдоль стены, разламывая свой фрукт на маленькие кусочки, сканируя глазами остальных.

Когда что-то ударяет меня в грудь, я опускаю взгляд на тарелку с едой, предложенную вчерашней пожилой женщиной. Сегодня ее глаза устремлены ввысь. Грустно. И они, кажется, не хотят встречаться с моими, когда я беру еду, а она уходит. Пробираясь сквозь толпу, я сажусь рядом с блондинкой, которая улыбается мне в ответ.

— Привет, — говорит она и возвращается к своей еде.

— Привет. Краем глаза я рассматриваю синяки на ее коже, порезы, которые были промыты.

— Ты приходила вчера, верно?

Она кивает, не потрудившись поднять глаза.

— Ты в порядке?

Этот единственный вопрос, кажется, запускает какой-то спусковой крючок. Ее губы дрожат, и она делает резкий вдох, прикрывая рот рукой.

Я замечаю блеск слезы, скатывающейся по ее щеке, и кладу руку ей на плечо.

— Эй, все в порядке. Наклоняясь к ней, я оглядываю комнату.

— Я ухожу отсюда. Я пришлю помощь. Я обещаю.

Со слезами на глазах она изучает меня с выражением замешательства.

— Помошь?

Кивая, я слегка сжимаю ее плечо.

— Эти придурки заплатят за то, что они с тобой сделали.

Озадаченность проступает на ее лице, когда она наклоняет голову.

— Кто?

Теперь в замешательстве я.

— Те… байкеры?

Сдвинув брови, она качает головой.

— Они ничего со мной не сделали.

— Но ты… вчера у тебя … была кровь. И твое платье было порвано.

Она снова опускает взгляд, и еще больше слез скатывается по ее щеке.

— На наш улей совершили налет. Солдаты Легиона. Мои мать и сестра были убиты. Роняя тарелку с едой, она подтягивает колени к телу и прячет лицо в ладонях. Все, что я слышу, это всхлипывания, которые говорят мне, что она всхлипывает, прикрывшись руками.

— Один из… солдат. Он потащил меня в … коридор.

Ощущение холода пробегает по моим костям, я знаю, что будет дальше.

— Он… не останавливался. Было больно, и я продолжала кричать, чтобы он остановился. Ее горло подпрыгивает от сглатывания, и когда ее руки убираются от лица, ее глаза кажутся запертыми в трансе.

Я немедленно жалею, что спросил о чем-либо эту девушку. Подвергая ее жестоким воспоминаниям.

— Я сожалею—

— Потом это прекратилось. В ее голосе звучит изумление, и она отводит взгляд, ее глаза смягчаются от облегчения. — Он оттащил его от меня. Все, что я увидела, было тело солдата. Упал на землю рядом со мной. Меня подняли и вынесли из того места, я просто цеплялась за него. Я не могла его отпустить. Я не хотела, я была так напугана.

— Кто?

— Рис.

— Байкеры … Я думала… Я думала, они причинили тебе боль. Они украли твою еду и припасы.

Отводя от меня взгляд, она качает головой.

— У нас не было еды. Мы умирали с голоду.

И снова мои глаза возвращаются к холодной реальности, которую я не смогла увидеть. Я оглядываю пещеру, всех людей, которые подают еду, едят ее, смеются. Мой взгляд поднимается на Ред, стоящую в стороне, ее рука гладит пористые рыжие кудри маленькой девочки рядом с ней.

Внезапно все проясняется.

Повстанцы спасали их. Спасали их от солдат Легиона.

Конечно.

Я идиотка.

Слепая и невежественная дура ставшая жертвой пропаганды — той самой лжи, в слепом принятии которой я обвиняла других, — которая заставила меня поверить, что повстанцы — это неуправляемая банда неудачников, стремящихся устроить ад и обокрасть невинных.

— Они совершили налет на ваш улей? Вопрос девушки возвращает мое внимание к ней, когда она вытирает слезы со своих щек.

— Солдаты Легиона. Они тоже совершили налет на ваш улей?

Плотно сжав губы, я киваю.

— Теперь с нами все будет в порядке. Мы в безопасности. Рис говорит, что знает место. За стеной, чтобы никто не смог снова причинить нам боль. Ее улыбка освещает ее грустные глаза, которые полны такой надежды.

Облизывая губы, я опускаю взгляд на тарелку у себя на коленях.

— Я знаю это место.

— Он говорит, что это единственное место, где ты можешь спать под звездами всю ночь.

Зажмурив глаза, я с трудом сдерживаю слезы, и я киваю.

— Это то, что я тоже слышала.

Я протягиваю ей свою тарелку с фруктами. — Возьми мою.

Она принимает еду с благодарной улыбкой.

— Спасибо.

Как я могла быть такой глупой?

Рис шагает мимо нас, сквозь толпу ко входу в пещеру, бутылка все еще болтается у него в кулаке, и я вскакиваю на ноги, чтобы последовать за ним.

Когда я подхожу к охраннику, я жду что он запретит мне проход, но он этого не делает. Вместо этого он отходит в сторону, позволяя мне догнать Риса.

Оказавшись снаружи, я прикрываю глаза от слепящего солнца и замечаю, как он направляется к складу.

— Рис!

Он останавливается как вкопанный, и я бегу по горячему песку пустыни ему навстречу. Натягивая перчатки, он не удосуживается взглянуть на меня, его тело напряжено, плечи сведены от раздражения.

— Ты… Нервное першение пронзает мое горло, и я проглатываю комок.

— Тебя зовут Рис.

Он оглядывается на меня и кивает.

— Мое имя при рождении, да. Но ты назвала меня Шестым.

Мир вокруг меня застывает в оглушительной тишине. Сначала я не могу пошевелиться. Едва могу дышать.

Шесть.

Звук его имени обрушивается на меня, наполняя мои глаза слезами, и я хочу слышать, как он произносит это снова и снова. Я хочу больше этого звука, того которого я жаждала в семнадцать, когда он был немым мальчиком с другой стороны стены. Я чувствую себя пойманной в ловушку сна, и ужас поселяющийся в моем животе, является угрозой, что я могу проснуться в любой момент.

— Скажи мне что-нибудь, что знал бы только Шесть.

Его глаз подергивается от созерцания, в то время как сгибание и потирание рук, кажется, привлекает его внимание.

— Раньше ты пела мне по ночам. Не знал наверняка, что это ты пока не прочитал кое-что из того дневника.

Я протягиваю руку, чтобы коснуться его лица, но отдергиваюсь, сжимая руку в кулак, прежде чем позволить своим пальцам скользнуть по его покрытой шрамами щеке.

Его тело замирает, напрягается. Резкий выдох слетает с его губ. Его глаза вздрагивают, но расцветают знакомством, и внезапно каждая деталь, каждая жесткая черточка его лица вызывает призрачное покалывание в кончиках моих пальцев, когда просачиваются воспоминания.

Шесть.

Как я могла забыть это лицо? Как я могла не видеть его за этими глазами? Приступ нервного смеха застрял у меня в груди, раздавленный неверием в то, что я смотрю на человека, которого считала мертвым.

— Почему ты мне не сказал? Мой голос срывается на вопросе, и убирая руку я прочищаю горло, чтобы подавить рвущиеся наружу рыдания.

Между нами затягивается многозначительная пауза, его взгляд направлен вниз, когда он засовывает бутылку под мышку и разглаживает перчатки на руках.

— Я был мертв внутри. И когда ты настолько мертв, ты не делаешь того что тебе нужно, чтобы снова все исправить. Он фыркает, сжимая руки в кулаки от беспокойства.

— Ты не должна была возвращаться. Его губы изгибаются в усмешке, когда он качает головой.

— Не для меня.

— Что ты имеешь в виду?

Он расправляет плечи и смотрит куда-то в сторону бескрайней пустыни перед ним.

— В ту ночь, когда я сбежал, я побежал к можжевеловому дереву, как ты и сказала. Легион нашел меня там. В его профиле я замечаю, как он нахмурил брови.

— Мне сказали, что ты мертва. Что тебя застрелили при попытке подраться с охранником. Так что я… Он качает головой, поджав губы.

— Я сдался прямо тогда. Сдался сам. Мне было насрать на то, что со мной случилось. Они могли бы вернуть меня в то место. Пытать меня. Убить меня. Это не имело значения. У меня ничего не осталось.

— Я пришла за тобой. Увидела, что осталось. Мои мысли возвращаются к тому моменту, когда я подняла с песка его рубашку и сжала единственную оставшуюся от него частичку.

— Я похоронила себя под тем деревом. Все, чем я была. И я не могла вернуться снова.

— Я не тот мальчик, которого ты помнишь, Рен. В его голосе и выражении лица есть твердость, непроницаемый щит, предназначенный для того, чтобы отгородиться от меня.

— Ты была права прошлой ночью, когда сказала, что я стал бессердечным. Я убивал людей во имя тебя. Способами, которые ни один бог никогда бы не простил. Он проводит рукой по носу и принюхивается, позволяя своему взгляду снова оторваться от моего.

— Я сделала это с тобой?

— Я сделал это с собой. Его челюсть двигается, изгибаясь, когда он скрежещет зубами.

— Каждую ночь я терял себя в галлюцинациях твоего лица. Каждая девушка, которую я спасаю, — это ты. Каждый раз, когда я выхожу туда, я слышу твой голос на ветру. Твой смех. Твой запах. Все это здесь, — говорит он, ударяя кулаком по виску.

— Не могу выбросить тебя из головы. Пытался вырезать тебя из себя, но не могу, и крови, которую я проливаю, недостаточно. Этого никогда не бывает достаточно.

— Прости, я—

— А потом ты возвращаешься? Почему? Почему ты здесь?

— Я здесь только потому, что меня привели к тебе.

— Привели ко мне. Как будто я этого заслуживаю. Как будто я не в Божьем списке дерьма за все, что я сделал. Он расхаживает передо мной, потирая затылок, затем останавливается и качает головой.

— Ты не должна была возвращаться ко мне. К этому. Он швыряет бутылку в кирпичную стену рядом с ним, стекло разбивается при ударе, и я вздрагиваю.

— Не для меня! Гнев в его голосе отдается эхом по моему позвоночнику, и слезящийся щит закрывает мои глаза.

— Ну, я здесь. И узнать о тебе тоже было не совсем легко поначалу. Теперь я понимаю девочек. Ты спас их от Легиона. Но я была продана. Меня купил Ригс. Он не спас меня.

— Если бы ты знала, каким ненормальным ублюдкам продали некоторых из этих девушек. Его взгляд скользит по мне и обратно в сторону гор.

— Ригс тоже пощадил тебя. Мы не святые, Рен. Здесь никто никого не спасает. И ничто не дается бесплатно. Не могут же все жить вместе с нами. И они не выживут там в одиночку. Он дергает подбородком в сторону открытой пустыни.

— Поэтому мы торгуем, когда нам приходится.

— Тогда, может быть, будет лучше, если я уйду. Потому что парень, которого я когда-то знала, ни на что бы меня не променял. Я знаю это точно. Он никогда бы не позволил ничему причинить мне боль.

Его грудь поднимается и опускается, губы сжимаются в жесткую линию, и то что кажется вечностью, проходит в тишине между нами.

Его глаза снова находят меня.

— Я не планировал отпускать тебя. И я никогда не позволю ничему причинить тебе боль. Ни чему-либо или кому-либо. Брови плотно сдвинуты, он качает головой.

— Даже я.

— Татуировка. Могу я посмотреть на нее? Та, которую они нанесли сюда?

Ни слова не говоря и не колеблясь, он поворачивается, опуская маску-череп, когда проводит большим пальцем по короткой линии роста волос. Там, над блестками пота на его шее, едва различимыми под покровом волос, написано число, которое я запомнила. То, что я шептала каждую ночь в течение многих лет, молясь Богу, чтобы он не умер в муках.

Он поворачивается ко мне лицом, на его лице появляется уязвимое, измученное выражение, и мое сердце чувствует, что оно вот-вот взорвется в моей груди.

Когда я наклоняюсь к нему, я двигаюсь инстинктивно, сталкиваясь с его твердым телом. Мои руки обвиваются вокруг его шеи, когда я прижимаюсь губами к его губам. Поначалу он скован, мышцы напряжены, едва двигаются, но вибрируют от необузданной силы, как горный лев, готовый напасть.

Я целую его сильнее, проводя пальцами по его затылку, пока он не смягчается достаточно, его тело немного расслабляется.

Он целует меня в ответ, и его руки обвиваются вокруг меня. Крепче. Крепче.

Его вкус на моем языке подобен раю, а его пылкие поцелуи погружают меня в головокружительный туман. Он поднимает меня с земли, и мы спотыкаясь, отступаем назад, пока он не ударяется спиной о стену. Он разворачивается, и теплые кирпичи здания давят мне на позвоночник.

Его поцелуй знаком, одновременно утешающий и возбуждающий, от которого у меня сводит живот, когда он прижимает меня к стене. Наше дыхание смешивается, зубы стукаются, языки сплетаются в отчаянной попытке добиться большего. Еще.

Он рычит, пожирая мои губы, и я вздрагиваю от укола боли, когда он прикусывает их.

Моя голова откидывается назад от рывка за волосы, когда он облизывает мой бешено бьющийся пульс и зубами вырезает свое имя на моей плоти.

— Отведи меня куда-нибудь, Шестой. Забери меня отсюда, пока я не проснулась.

Когда он отрывает лицо от моей шеи, его зрачки расширены, взгляд прикован к моему рту, и он качает головой.

— Я слишком долго ждал тебя. Слишком долго, маленькая птичка.