Речитатив

Скрипки

Варшавский сделал паузу… Он сидел чуть покачиваясь, словно продолжал движение, свой рывок к ней.

– Я закричал и начал стучать в дверь этой квартиры, где шел ремонт, но никто не отозвался, из соседней тоже никто не вышел. Была пятница, рабочий день. Тогда я вспомнил, что когда мы спускались мимо второго этажа, в одной из квартир звучала музыка. Я приподнял ее, она была в сознании, но глаза у нее плохо реагировали, и я сразу почувствовал кровь под рукой. Поддерживая ее затылок, я поднялся с ней на второй этаж и стал колотить ногой в дверь и звать на помощь. Дверь открылась. На пороге стоял мужчина в трусах и майке, с полотенцем, переброшенным через плечо, одна его щека была в мыльной пене. Я что-то промычал, он отодвинулся, и я занес ее в комнату. По обстановке в комнате, которую я разглядел позднее, стало ясно, что этот человек музыкант. В углу стояла виолончель, а футляр ее был открыт и лежал на полу. В футляре виднелись пачки нот и там же сверху лежал смычок.

Варшавский замолчал и обхватил ладонями лицо.

– Включите музыку, – глухо произнес он.

Юлиан снял проигрыватель с паузы. Варшавский продолжал сидеть неподвижно, потом его руки словно отлепились от лица, и он посмотрел на них, будто хотел удержать живую воду в горсти, но вода протекла меж пальцев, обнажая криво расчерченные линии судьбы.

– А дальше все происходило как в тумане, как будто не со мной, и я до сих пор не могу преодолеть это ощущение. Человек, который открыл мне дверь, метался по комнате, что-то мне говорил, я ничего не слышал. «Что-нибудь дайте ей под голову… – сказал я ему. – И позвоните в «скорую», чтобы они приехали побыстрее». Он поспешно сунул мне свое полотенце и убежал, телефон, кажется, был в коридоре… Я подложил полотенце ей под голову, оно сразу стало набухать от крови, и я смотрел, как из нее уходила жизнь. Я смотрел в полном бессилии… И в какой-то миг я услышал музыку. Именно эту… Наверное, с пластинки… У меня комок подкатил к горлу. «Выключите радио!» – кажется? я крикнул в пустоту – в комнате никого не было. И тут она сказала очень тихо: «Не надо… оставь…» Я взял ее руку, ощутил легкое пожатие, как будто она меня прощала, как будто прощалась… Ая не смог выдавить из себя ни одного слова, потому что в ту секунду меня сверлила только одна мысль: я боялся, что она свяжет это с эпизодом, когда я заставил человека споткнуться на ее глазах. Я боялся, что она умрет с этой мыслью, и в душе я молился – даже не Богу – а музыке, этим скрипкам, словно уносящим ее в поднебесье.

Издалека уже доносился звук сирены «скорой помощи». Но было слишком поздно. Я поднялся, подошел к стене, потому что нужна была какая-то опора… Губы ее синели… Она уходила от меня… Комната плыла и качалась передо мной. Я хотел вжаться в эту стену… слиться с ней… Помню, нащупал пальцами какой-то гвоздь и вцепился в него до боли… И тогда я их услышал…

Варшавский замолчал и закрыл глаза.

– Что услышали? – переспросил Юлиан.

– Голоса… Они шли сверху. Оттуда, с колосников, будто разорвали серый холст высоты. Они не обвиняли и не корили меня, хотя я заслужил самую высшую кару. Утешали… Плакали вместе со мной… Молились за ее душу… и за мою… Они с этой минуты стали моими поводырями, и только они ведут меня через всю мою жизнь дорогой искупления. И другой дороги у меня нет… Кроме этой, единственной: исцелять и спасать, брать на себя чужую боль и отдавать себя целиком страждущим. Я ведь немало лечил больных раком, не боялся подставить свое тело под смертоносные лучи и помогал, как мог, и сумел многим продлить жизнь. И каждый раз, когда отчаяние сжимало мне глотку, я обращался к ним за утешением или советом. Я и сейчас их слышу, только ее голос…

И он, как волк, задрал голову кверху, словно прислушивался, ловил в многоголосии космоса единственный необходимый ему голос – голос женщины, когда-то умершей у него на руках и унесенной в небо на прозрачных колесницах из скрипок и виолончелей…

– Вот и вся моя история. Другой – нет. Все остальное из моей жизни – вехи моей памяти, будто красные флажки вокруг костра, и я кружусь, хочу вернуться к этому месту, сгореть вместе с ней – и не могу, только вою на луну…