Саладин, благородный герой ислама

Глава IX Разгром Айюбидов на Аскалонской равнине

Бодуэн IV Прокаженный никогда не терял из виду Египет. Он хотел создать в этой плодородной долине Нила, источнике богатых урожаев и огромных доходов, франкское государство, которое являлось бы естественным продолжением Иерусалимского королевства. Могущественный феодал, Филипп, граф Фландрии, не так давно прибывший на Святую Землю со значительным числом рыцарей, сумел поднять воинский дух среди королевского окружения, заставив его вспомнить о великолепии каирских базаров. Но, к сожалению, хоть Филипп и желал сражаться против мусульман, он выдвинул со своей стороны драконовские условия за участие в походе на Египет. Этот амбициозный государь по большей части воевал ради собственной выгоды. Бодуэн IV вовсе не заблуждался насчет его рвения. Император Византии пообещал иерусалимскому королю свою помощь. Итак, он сообщил ему о посылаемом им посольстве, чтобы окончательно договориться о разделе долины Нила, перед тем как осуществить ее завоевание. Мануил Комнин отправил в Иерусалим своих представителей вместе с огромной эскадрой, груженной военным снаряжением и войсками, которая бросила якорь возле Акры. Но надеждам иерусалимского короля не суждено было сбыться, ибо переговоры ни к чему не привели. Хотя обе стороны были бы рады договориться, никто не хотел проявлять инициативу в том, что касалось самого завоевания Египта и его раздела. Щекотливый вопрос об управлении и зонах влияния не способствовал разрешению проблемы и, как всегда, государи, ответственные за христианскую политику на Ближнем Востоке, не смогли прийти к соглашению по поводу совместных действий, так как истинные намерения ведущих переговоры остались в тайне. В конце концов греки Мануила Комнина покинули Иерусалим, а их великолепная армада взяла курс на Византию. Что касается вспыльчивого графа Фландрии, так жаждавшего сразиться с мусульманами, он без обиняков заявил иерусалимскому королю, что опасается за своих людей из-за разливов Нила, жаркого солнца и отсутствия мяса. «Он думал, — с издевкой пишет Гйльом Тирский, — что было бы греховно и недостойно привести своих людей в земли, где они могли умереть от голода». Эти разногласия между христианами, разногласия, которые ясно показали крайнюю слабость королевской власти, будут иметь трагические последствия.

Граф Фландрии возместил себе убытки, отправившись вместе с сотней тамплиеров и двумя тысячами рыцарей грабить плодородные долины на севере Сирии. Узнав об этом новом вторжении франков на мусульманские земли, Саладин оставил Каир и в ноябре 1177 года прибыл в Палестину. Бодуэн IV, в спешке собрав пятьсот рыцарей, которые оставались у него для защиты королевства, примчался в Аскалон, «невесту Сирии», чтобы преградить захватчику дорогу, и укрылся там, ожидая помощи от Одона де Сен-Амана и его тамплиеров, а также от Рено де Шатильона, князя Антиохии, известного нам из истории крестовых походов благодаря своему воинственному пылу и неразборчивости, блестящего авантюриста. Шестнадцать лет, которые он провел в тюрьмах Алеппо, сделали его еще более энергичным. Сын сеньора де Жьена, он приехал в Сирию еще тридцать лет назад в свите короля Людовика VII во время Второго крестового похода. Избранный правителем Антиохии за свою энергию и смелость, он превратил свой фьеф в грозный форпост христиан на мусульманских землях и высоко поднял престиж франков. Не довольствуясь убийством неверных и накоплением сокровищ в своих крепостях, он завоевал Кипр, законным государем которого являлся византийский император. Последний, выведенный из себя преступлениями кондотьера, пригрозил, что, если Кипр не будет ему возвращен, он объявит войну иерусалимскому королю. Вот такой это был рыцарь, без страха и совести, на чью долю выпало несчастье вовлечь латинское королевство в жуткую авантюру. Он несет перед историей тяжелую ответственность, несмотря на свои подвиги, навеки запечатленные в средневековой литературе.

Саладин совершил ошибку, не приняв в расчет маленький гарнизон иерусалимского короля, остававшийся в Аскалоне. Он мог бы овладеть им без боя после кратковременной осады, так как в крепости совершенно не было запасов продовольствия. Но он предпочел со своими войсками пройтись огнем и мечом по соседним равнинам, сжечь Рамлу, осадить Лидду и направиться вдоль берега до Арсуфа. На своем пути он не встретил ни одного христианина. Страна казалась пустынной и заброшенной. Мамлюки Саладина безнаказанно сеяли страх в небольших поселениях, где жили мирные семьи земледельцев. По пути они грабили, жгли, убивали. В городе Давида царила паника, и жители, ожидая вот-вот увидеть авангард противника, начали покидать свои незащищенные крепостными стенами дома, чтобы укрыться в башнях. А несчастному королю Бодуэну оставалось только наблюдать ночью с высоты аскалонских стен, как одна за другой горят деревни его подданных. Созванный им рыцарский совет постановил, что они не могут безучастно наблюдать гибель королевства и должны попытаться сделать все возможное, чтобы остановить Саладина. «Наш враг, — сказал король на совете, — беспечен. Он рассеял свои силы. У него есть только мамлюки и незначительное войско. Если нам удастся застать его врасплох, мы сможем его победить. После этого нам будет легко уничтожить по одиночке небольшие группы, которые опустошают наши земли. Впрочем, даже если мы и не имеем численного превосходства, лучше умереть, чем царствовать в стране, обращенной в прах на наших глазах». Таким образом, этот юноша, страдающий проказой, оказался единственным, кто не потерял голову в трудную минуту, когда его королевство было готово развеяться как дым. Этот юноша, едва способный передвигаться, напомнил собравшимся об их долге и покрыл себя вечной славой, выиграв самую великую из битв, в которой франки сражались, имея лишь горстку рыцарей.

25 ноября Саладин и его мамлюки, ведя за собой караваны пленников, прибыли в Телль Гезер, что в пяти милях к юго-востоку от Рамлы, где перед их изумленным взором предстала христианская армия, которой они пренебрегли в Аскалоне. Возглавлявшего войско Бодуэна несли на носилках. Вместе с ним ехали Одон де Сен-Аман и восемьдесят вооруженных братьев. Рено де Шатильон один стоил сотни бойцов. Саладин спешно отправил гонцов в надежде собрать разбросанные по стране части своего войска и благоразумно отступил, но его преследовали и в конце концов вынудили принять бой в окрестностях Вади ад-Дахр, где он оказался прижатым к реке. Яростно атакованные, его мамлюки бросились бежать, но были перебиты иерусалимским королем и тремястами доблестными рыцарями, врубившимися в их ряды. «Ни Роланд, ни Оливье не бились с таким ожесточением в Ронсевальском ущелье, как Бодуэн в тот день близ Рамлы с помощью Божьей и святого Георгия, который, казалось, сам принимал участие в сражении», — пишет Гильом Тирский. Рено де Шатильон бился как демон, и никто из воинов не смог превзойти его в храбрости. Он мстил за перенесенные им лишения в мрачных тюрьмах Алеппо, и хронист Эрнуль не устает расхваливать его подвиги, достойные быть воспетыми. Кровь лилась «потоками среди полей». Вдобавок ко всему, поднялся ветер, образуя облака пыли, и жгучий песок ослепил сражавшихся, ускорив разгром мамлюков, в то время как христиане, опьяненные своим триумфом, видели поднимающийся над полем битвы крест, который нес епископ Вифлеема, и им казалось, что сам святой Георгий ведет их к победе. Эта всеобщая галлюцинация завершила поражение Саладина, покинутого своими солдатами. В этот момент его жизни угрожала большая опасность, ибо рыцари прокаженного короля стремительным галопом почти настигли его. «В тот день я видел, — рассказывал он впоследствии, — что меня преследует вражеский всадник. Острие его копья было направлено мне в грудь. Рядом мчались еще два рыцаря, которые тоже целились в меня. Я был бы неминуемо пронзен, если бы трое моих приближенных не бросились на них и не одолели. То, что они сумели сохранить присутствие духа, спасло мне жизнь». Христиане заставили неверных с лихвой заплатить за грабежи и пожары, погубившие их деревни. «Они убивали весь день, — пишет Михаил Сириец, — и в воды реки стекались потоки крови». Те, кому удалось бежать с места побоища, чтобы облегчить бег своих лошадей, побросали все: оружие, провизию. До глухих мест Синайского полуострова Саладин добрался только с сотней спутников. Это все, что осталось от его армии, которая заставляла трепетать Иерусалим. Большая часть его верных мамлюков пала в бою близ Вади ад-Дахра, а другая укрылась в иудейских горах. И Саладин без проводника, без провизии и фуража двинулся по пескам, превращенным проливными дождями, длившимися десять дней и десять ночей, в болота. Лошади гибли одна за другой. Изнеможденные, голодные, несчастные, они вынуждены были продолжать свой путь пешком. Потерявшись и следуя не тем путем, они чуть было не попали в руки франков, рыщущих по стране в поиске беглецов. «Все те, — рассказывает Абу Шама, — кто не был убит во время этого отступления, кто выжил во время перехода через глухие места без проводника и без воды, погибли в пустыне». Ко всему прочему, разбойничьи шайки бедуинов, дожидавшиеся, подобно падальщикам, исхода битвы, чтобы наброситься на побежденных, заняли район. Те мусульмане, кому удалось сбежать от франков, вытерпеть жажду, миражи пустыни, были схвачены этими злобными кочевниками. Таким образом, преследуемый, терпящий лишения, от которых погибло столько его спутников, оплакивающий потерю Аиссы Юриста, своего блестящего штаба, состоящего из эмиров, убитых либо плененных, и своих лучших войск, изнуренный Саладин 8 декабря 1177 года добрался наконец до Каира. А ведь упорные сторонники Фатимидов, полагая, что он умер, уже делили его наследство.

Эта Аскалонская битва, называемая арабскими авторами битвой при Рамле, является одной из самых великих побед франков на Святой Земле. Если бы в тот момент семнадцатилетний иерусалимский король имел хотя бы чуть больше тысячи воинов — как раз столько было у графа Филиппа Фландрского, затеявшего небольшую войну близ Хамы, — если бы византийский флот не снялся с якоря несколькими днями раньше, Египет, о котором они мечтали в течение долгих лет, был бы ими завоеван почти без сопротивления и Саладин был бы сокрушен. Но сирийские франки из-за разногласий не смогли воспользоваться военным успехом своих армий и победой мужественного прокаженного короля, несмотря на ужасную болезнь решившегося на сражение в час, когда, казалось война с Саладином проиграна. В тот поистине великий день Бодуэн IV доказал, что он мог бы быть одним из самых великих королей Иерусалима. Но увы! Его неизлечимая болезнь не оставила ему шансов. Единственный победитель Саладина на поле битвы, юноша, который едва держался на ногах, но чья телесная слабость компенсировалась незаурядной волей, вскоре умер… умер, еще воюя с Саладином. Какой урок для его преемников! Саладин единственный понял, насколько близок он был от гибели. В письме к своему брату Туран Шаху в Дамаск, излагая детали своего разгрома, он писал, что, «вероятно, ему свыше предначертано свершить великие деяния, потому что в тот день Небо спасло ему жизнь».

После благодарственного молебна, отслуженного в Святом городе, Бодуэн IV решил укрепить свою галилейскую крепость, чтобы черные дни, предшествовавшие его Аскалонской победе, больше никогда не повторились. По совету тамплиеров он пошел на большие расходы и повелел построить между озерами Хулэ и Тивериадским крепость «Брод Якова», откуда христиане могли бы наблюдать за переправой через верхний Иордан и контролировать великий торговый путь из Сафеда в Дамаск. Строительство этой цитадели, расположенной в одном дне пути от Дамаска, как отмечает историк Макризи, вызвало у Саладина серьезную тревогу. Он видел в ней угрозу сирийской столице и своей торговле. Эта крепость была выстроена за шесть месяцев. Если верить Абу Шаме, она была необычайно мощной: «Толщина ее стен составляла пять метров, камни, из которых она была сооружена, представляли собой валуны около трех с половиной метров каждый, количество этих камней переваливало за двадцать тысяч и каждый камень обошелся более чем в четыре динара». Гарнизон этой крепости состоял из восьмидесяти рыцарей и их оруженосцев, пятнадцати военачальников, каждый из которых командовал группой из пятидесяти солдат, а также каменщиков, кузнецов, плотников, полировщиков и оружейных мастеров. В ее арсенале хранилась тысяча кольчуг.

Пока прокаженный король покрывал себя славой под Аскалоном, регент его королевства граф Триполи и изнеженный граф Фландрии, который так опасался за своих воинов в суровом климате Египта, осаждали Харим на севере Сирии. Эта укрепленная крепость, расположенная между Алеппо и Антиохией как раз в одном дне езды верхом и до одного и до другого города, принадлежала несчастному сыну Нур ад-Дина и управлялась его армянским визирем, чьи запутанные авантюры являются примером тех бесчисленных интриг, которые плелись вокруг восточных царьков их домочадцами в тюрбанах. Когда христиане предстали перед воротами Харима и со всей учтивостью заявили, что давний договор о дружбе предусматривает среди всего прочего и их суверенитет над городом, жители захлопнули ворота, и христианам ничего не оставалось, как начать осаду крепости. Но, по правде говоря, при чтении хроник, созданных нашими историками, обнаруживается, что для осаждавших это предприятие было скорее забавой. Если верить Гильому Тирскому, то они развлекались игрой в кости, дремали под солнцем у своих палаток, часто возвращались в Антиохию, чтобы пировать в тавернах, проводить беззаботные ночи в божественном и распутном городе в компании с веселыми молодцами, которые вместо того, чтобы сражаться, посвящали все свое время уходу за своим телом, тщательно натирая его благовониями. И в то время, когда большинство рыцарей графов Фландрии и Триполи отдыхали в антиохийских банях, сын Нур ад-Дина прибыл под Харим. Впрочем, городские ворота не открылись и для него. Ситуация для обеих армий становилась пикантной. Они гарцевали на великолепных жеребцах, демонстрировали свои штандарты и знамена, приветствовали друг друга на расстоянии на виду у изголодавшихся жителей Харима. Чтобы начать переговоры, сын Нур ад-Дина тайно послал своих представителей к графу Триполи, и тот, вполне удовлетворенный полученным вознаграждением, приказал свернуть свои палатки и вернулся в свое княжество, оставив разбираться со всем компаньонов. Бароны, догадываясь об истинном мотиве его возвращения, не имели никакого желания одни расхлебывать всю эту историю. Они намекнули сыну Нур ад-Дина, что тоже не прочь дать себя подкупить, и, получив свою долю, свернули лагерь. Граф Фландрии погрузился со своими рыцарями на галеры и отбыл в Европу. Что же касается Салиха, то он вошел в Харим, приказал отсечь несколько голов, и прежний порядок был восстановлен.

После года затишья, вызванного эпидемией чумы, которая свирепствовала на всем Ближнем Востоке, военные действия между христианами и мусульманами возобновились. В апреле 1179 года, в сражении, названном «долина Родников», иерусалимский король убил нескольких пастухов неверных и завладел их баранами. Месяц спустя Саладин осадил крепость «Брод Якова», уничтожил урожай христианских поселенцев, разгромил тамплиеров в Мердж Айюне. Несмотря на нечеловеческие усилия Бодуэна IV, пытавшегося оказать крепости помощь, она была захвачена, а ее гарнизон погиб в огне. В плен к Саладину попали несколько знатных пленников, в том числе и великий магистр ордена тамплиеров. Победители расправлялись с христианами с неоправданной жестокостью, мстя за свое поражение под Аскалоном. «Трупный смрад, — пишет Ибн ал-Асир, — был так силен, что вызвал эпидемию, явившуюся причиной смерти десяти эмиров из окружения Саладина». Макризи в свою очередь добавляет: «Мусульмане забрали с собой сто тысяч единиц оружия и значительные запасы продовольствия. Саладин приказал снести крепость и засыпать находившиеся там колодцы». С высоты тивериадских стен Бодуэн IV наверняка видел, как горит эта крепость, которая стоила ему стольких трудов и по праву считалась одним из лучших оборонительных сооружений Галилеи. Страдающий как никогда, заживо снедаемый неизлечимой болезнью, он заключил с Саладином перемирие на два года. Разумеется, в нем нуждалось только Иерусалимское королевство. Графа Триполи и его союзников, отказавшихся соблюдать это перемирие, Саладин наказал, вторгнувшись в их палестинские фьефы. «Он совершил несколько коротких переходов, — рассказывает Гильом Тирский, — чтобы опустошить страну».