Саладин, благородный герой ислама

Глава XIII Критический этап крестовых походов

Каково же было положение христиан в тот момент? Это была уже не та героическая эпоха народного крестового похода под предводительством Петра Отшельника, Вальтера Голяка, Жерара из Мартига, Годфрида, первых Бодуэнов, анжуйского графа Фулька, которые, несмотря на многие трудности, сумели увлечь воодушевленные толпы на библейский, евангельский Восток, Восток патриархов, апостолов, в эти иудейские земли, «которые, кажется, еще дышат величием Иеговы и внушают смертельный страх», в этот блестящий от света Иерусалим, о котором они так мечтали на далеком Западе. Иерусалим! Чтобы увидеть твои святые стены, возвышающиеся за серыми иудейскими горами, чтобы взобраться на подобные нагромождению костей осыпающиеся холмы Голгофы и Сиона, в путь отправилось огромное число средневековых эмигрантов. Палестина стала полем битвы, где рождался новый мир, очищенный кровью своих витязей, счастливых от того, что перед тем как умереть от лихорадки или голода, они увидели возникающие вдали, позолоченные тысячелетним солнцем башни города Давида. Не был ли Иерусалим в воображении, затуманенном рассказами нескольких поколений паломников, воплощением Востока с его легендарными городами, украшенными садами, богатыми базарами и их огромным сверкающим крестом, который, как утверждали некоторые, непомерно увеличивался в небе такими же теплыми ночами, как и ночи начала мира? Священная земля, где воплотилось Слово Господне! Земля, где столько цивилизаций оставили свои храмы — трогательное напоминание об их богах и эпопеях, об их победах и трудах, вечное свидетельство могил и акрополей… Пылкая вера вдохновляла, питала усердие тех, кто отправлялся в крестовый поход, оставляя свои семьи, имущество, спокойную жизнь, ради того чтобы познать лишения, нечеловеческую усталость в бесконечном путешествии через территории, которые отделяли их от Иерусалима. В этом, безусловно, единственном в истории стремлении народа к высоким религиозным идеалам, в этом духовном единении вооруженных паломников, в этом преображении страстно влюбленных в Бога простолюдинов и королей католическая Европа покрыла себя вечной славой. Но времена бескорыстных жертв прошли. Век спустя новые крестоносцы были уже далеки от воодушевления, царившего на Клермонском Соборе, и наставлений, произносимых накануне первых отъездов, когда блестящая и воинственная знать, составлявшая конницу, умела не только командовать, но и повиноваться, дорожила своими титулами, завоеванными во время Первого крестового похода, и пользовалась почетом среди самых знатных представителей франкской аристократии. Времена действительно изменились. Франкская знать и духовно-рыцарские ордена закрепились на сирийских землях. Феодальное устройство развилось без противовеса, который обеспечивала в Западной Европе королевская власть. К счастью, иерусалимские короли, Бодуэны и Амори, были умными и мужественными государями. Но феодалы, прочно обосновавшиеся в их княжествах, постоянно ограничивали власть и прерогативы королей. Государь Иерусалима, занимающий верхнюю ступень сложной феодальной лестницы, правил в своем наследственном домене в Палестине и в южной Финикии и покидал его только для того, чтобы выполнить свою миссию покровителя, исправить, если это возможно, опрометчивые поступки своих вассалов или помочь им выйти из затруднительного положения. Он вступался за них в тяжелые времена и защищал от внешних врагов, брал на себя обязанности регента, когда там возникали династические кризисы, являлся верховным судьей и разрешал возникшие между ними споры. Происхождение, цель крестовых походов, поддержка со стороны Римского Папы — все эти причины должны были обеспечить духовенству Востока привилегированное положение. Поэтому Иерусалимский патриарх прямо вмешивался в дела королевства и иногда даже превышал свои полномочия. Кроме того, испытывая влияние восточного общества, в которое оно так резко внедрилось, с совершенно иным укладом жизни, нежели в европейских монастырях, духовенство постепенно растеряло все свои добродетели, и его поведение стало не соответствовать его духовной миссии. Зато Церковь стала обладательницей огромных богатств. Получая несметное количество даров от желающих проявить свое благочестие прихожан и государей, оно к тому же владело в Леванте богатейшими доменами. Впрочем, это явление не было необычным, особенно на Востоке, где в эту эпоху почти все города Дамаска платили налог с имущества вакф в пользу мечетей и мусульманских святилищ. Но католическое духовенство приобрело таким образом в восточном христианском мире XII века особое положение. Некоторые ордена не колеблясь, даже не советуясь с Иерусалимом, заключали соглашения местного характера с врагами своей веры и своего народа. Они за плату покровительствовали арабским купцам и придумали сложную систему такс, дорожных пошлин, таможен, монополий — в общем, получали доходы, значительно превосходившие доходы короля и его двора. На вершине величественного здания, возведенного во франкской Сирии духовенством, находился Иерусалимский патриарх, от которого государь получал свою корону. Подобная миссия могла быть доверена только одному из тех суровых прелатов, что хорошо известны нам из истории Церкви. Но в трудный час, когда всему восточному христианству угрожал Саладин, у власти находился дурной патриарх. Это был Ираклий, получивший кесарийское архиепископство и Иерусалимский патриархат в награду за верность своей любовнице Агнессе, матери короля. Этот презренный прелат быстро забыл о милостях той, которая возвела его на вершину иерархической лестницы, и не стеснялся афишировать свою новую связь с красавицей Пак де Ривери, женой купца из Наблуса, отравленного по его приказу в Иерусалиме. Подобный пример, показывающий, как высоко проник грех, должен был принести горькие плоды, ведь старые историки крестовых походов с удовольствием начали описывать нравы, царившие в среде духовенства. Таким образом, королевская власть была ограничена властью патриарха, крупных вассалов, духовно-рыцарских и монашеских орденов и даже властью городских жителей, согласие которых было необходимо, когда речь шла о действиях, затрагивающих безопасность королевства. Именно в этом заключался главный недостаток политической системы, в рамках которой сталкивались зачастую противоположные интересы. Нигде феодальный режим не проявлял себя так независимо, как на Святой Земле, поскольку здесь истинная власть сосредотачивалась в Высшей курии, состоящей из вассалов и даже арьер-васалов, на каждом шагу вмешивающихся в управление королевством, в его внешнюю политику и осуществлявших законодательную и судебную власть (о чем свидетельствуют известные «Иерусалимские ассизы», составленные в эпоху Саладина). Вот почему королевские права были сведены к минимуму. Окруженный толпой посредников, отстаивающих свои политические интересы, король, опутанный густой сетью постоянно замышляемых вокруг него интриг, мог действовать только в узких рамках. Он ничего не мог решить без согласия прелатов, купцов, неугомонных вассалов, и поэтому один Бодуэн IV, государь, обладавший редкой энергией на поле битвы и большой политической проницательностью, был беспомощен, когда речь заходила о решении проблем, затрагивающих будущее королевства, осажденного со всех сторон исламскими государствами, которые мечом Саладина угрожали Иерусалиму. Вместо того чтобы посвятить себя заботам о находящемся в опасности королевстве, он тратил время на разрешение споров и удовлетворение эгоизма влиятельных членов расколотого на части и сломленного последними неудачами общества, более слепого в своем безрассудстве, чем несчастный Бодуэн Прокаженный, который предчувствовал, что на Иерусалим обрушится небесный огонь, дабы очистить его от пороков.

Безупречная фигура молодого короля выделяется на общем фоне этого века, отмеченного драматическими для крестоносных государств событиями. Он, безусловно, единственный, кто мог бы действовать достаточно энергично, чтобы спасти Иерусалим от разгрома, но его терзала неизлечимая болезнь, и он постепенно угасал. Несмотря на жгучий огонь, сжигавший его сердце, несмотря на вред, причиненный другим злом, злом, окружавшим его со всех сторон (губительные последствия которого все росли), несмотря на свое желание возглавить христианство в трагическую минуту, он был вынужден оставить власть. Чтобы обеспечить преемственность иерусалимского трона, он выдал свою старшую сестру замуж за Ги де Лузиньяна и доверил ему управление королевством. Однако этот выбор не понравился баронам и породил новые распри. Граф Триполи Раймонд III, возглавивший партию недовольных, заявил, что у него больше прав на регентство, чем у Ги де Лузиньяна. Он с шумом покинул двор и стал привлекать на свою сторону многих феодалов, восставших против своего короля. Успеху его военных действий способствовала полная военная некомпетентность Ги де Лузиньяна, на которого возложили обязанность остановить завоевания Саладина. Положение грозило серьезно ухудшиться, и Бодуэн IV, ни за что не желавший становиться виновником раскола франкского общества в Сирии, уступил давлению коалиции своих вассалов. Он лишил своего зятя возложенных на него ранее обязанностей, отнял регентство и даже попытался расторгнуть его брак со своей сестрой. Теперь настала очередь восстать Ги де Лузиньяну. Он заперся в Аскалоне и поднял знамя мятежа. Бодуэн потребовал, чтобы он предстал перед судом рыцарей и прелатов и был судим за свою измену. Ги де Лузиньян в ответ опустошил район Дарума и убил безобидных кочевников, пасших свои стада под защитой короля. Тогда иерусалимский король отправился в Аскалон и, найдя его ворота запертыми, «приказал, чтобы ему их открыли, — сообщает Гильом Тирский. — Три раза он стучался в главные ворота, но никто так и не вышел. Горожане поднялись на крепостные стены и ждали». Тем не менее удача все же улыбнулась Бодуэну IV под стенами Яффы: этот город он отобрал у своего зятя. В Акре он собрал Высшую курию, чтобы судить мятежника, у которого тут же нашлись защитники в лице таких именитых людей, как Иерусалимский патриарх и великие магистры орденов тамплиеров и госпитальеров. Но смерть этого великого короля приближалась, и не желая, чтобы она послужила причиной жестокой борьбы за трон, прокаженный монарх доверил королевство графу Триполи, назначив своим наследником Бодуэна V — «Бодуэнчика», как называют его «Деяния киприотов», пятилетнего ребенка, родившегося от первого брака его сестры Сибиллы с маркграфом Монферратским. «Перед смертью он решил, — пишет Рене Груссе, — что, если ребенок не доживет до десяти лет, Раймонд III сохранит за собой регентство, но только до конца этих десяти лет, а потом передаст Папе, германскому императору, королю Франции и королю Англии право выбрать наследницу из двух дочерей Амори: Сибиллы и Изабеллы». В марте 1185 года, отдав последние распоряжения, призванные обеспечить наследственное право Анжуйской династии на иерусалимский трон, прокаженный король умер. С политического горизонта Сирии исчезла выдающаяся личность, великий христианский король скончался во цвете лет, а его королевству предстояло сгинуть в ходе безжалостной войны. Среди стольких гордых рыцарей, жаждущих навсегда остаться в памяти потомков, он не нашел никого, кто бы собрал все силы, организовал защиту Иерусалимского королевства и спас оберегаемый ими Гроб Господень. Саладину стоило только появиться во главе своих мамлюков, чтобы за несколько часов сокрушить в несчастливый день Хаттина франкскую конницу, приведенную на резню легкомысленными государями. Ему стоило только показаться в Палестине, чтобы завоевать ее за несколько дней, пройдя победоносным маршем и практически полностью уничтожив Иерусалимское королевство.

Одним из первых деяний регента было подписание нового четырехлетнего перемирия с Саладином. Так Раймонд надеялся выиграть время. Сразу же после этого он отправил в Европу посольство, состоящее из великих магистров тамплиеров и госпитальеров и Иерусалимского патриарха, чтобы попросить помощи и объяснить всю серьезность положения латинских государств Леванта. Прелаты сели на корабли в Яффе и без приключений прибыли в Бринд. Папа Луций III и Фридрих Барбаросса находились тогда в Вероне. Германский император пообещал выполнить все, о чем его просили, но не отправил в поход ни одного пехотинца. Что касается наместника Христа, то он выпустил некоторое количество индульгенций и рекомендательных писем. После пышных похорон великого магистра тамплиеров, умершего в Вероне вследствие эпидемии, два оставшихся посла решили не падать духом и отправились во Францию, где тогда царствовал Филипп Август. Они прибыли в Париж и преподнесли королю вместе с письмами Римского Папы ключи от Иерусалима, Башни Давида и Гроба Господня. Филипп Август, искренне взволнованный рассказом о несчастьях христиан Востока, сразу же дал обет крестоносцев и захотел немедленно отплыть на Святую Землю. Однако его окружение отговорило его от столь поспешного решения. Тогда посланники Иерусалима отправились в Англию к Генриху II. Тот встретил патриарха и его спутника с большими почестями, но Ираклий совершил ошибку, упрекнув короля за его поведение по отношению к католической Церкви. Он осмелился даже публично обвинить его в убийстве архиепископа Кентерберийского и высказал неудовольствие по поводу Кларендонских постановлений, которые ограничивали юрисдикцию церковных судов. И когда обидчивый по природе монарх позволил себе в не слишком дипломатичной форме заметить, что не желает слышать от него подобные речи, наглый прелат, получивший Иерусалимский патриархат благодаря стараниям своей любовницы, ответил: «Вы можете сделать меня жертвой вашей обычной вспыльчивости. Вы можете мучить меня, как мучили моего брата Томаса Бекета. После всего этого мне все равно, погибну ли я в Сирии под ударами сарацинов или буду убит здесь вами, не менее злобным, чем любой из этих варваров». Не трудно представить, что английский король, будучи далеко не святым, отказал в помощи такому послу, который к тому же явился с папским письмом. Таким образом, Ираклий, хваставшийся при отъезде из Святой Земли тем, что привезет с собой французского и английского королей, вернулся ни с чем. И Иерусалимское королевство не могло надеяться больше ни на какую поддержку Запада, кроме как на папские индульгенции. Провал миссии патриарха привел франкское общество в Сирии в уныние, оно чувствовало себя покинутым и отданным на милость курдского завоевателя. Даже если бы подобного разочарования было недостаточно, чтобы окончательно расстроить несчастных восточных христиан, то произошло еще одно событие, которое ввергло Палестину в новую смуту. В 1186 году в Акре внезапно скончался «Бодуэнчик». Его останки упокоились рядом с прахом Готфрида Бульонского, и его могила стала последней королевской могилой, расположенной у подножия Голгофы. Злые языки утверждают, что Сибилла отравила сына, чтобы посадить на трон своего второго мужа Гй де Лузиньяна. Другие обвиняют графа Триполи в убийстве царственного ребенка. Какие бы слухи ни ходили, но главным вопросом, занимавшим умы основных претендентов на корону, был вопрос о том, кто станет новым королем. Сибилла плела интриги, она немедленно вернулась в Иерусалим, чтобы занять трон своих предков, опередив таким образом графа Триполи, который и сам мчался к Святому городу во весь опор. Однако, по совету Жослена III де Куртенэ, дяди Бодуэна IV и опекуна покойного короля, граф Триполи собрал в Наблусе своих сторонников и добился их одобрения своего намерения завладеть короной. Пока бароны совещались, перед ними предстал гонец от Сибиллы и сообщил, что, будучи старшей дочерью короля Амори, сестрой и матерью двух последних королей, она является законной наследницей трона, а также передал им пожелание будущей королевы Иерусалима, которая просит их принять участие в празднествах по случаю ее коронации. Граф Триполи велел ответить, что он и могущественные сеньоры из его партии охотно согласились бы признать ее королевой, если бы она развелась с Гй де Лузиньяном и вышла замуж за человека, способного возглавить франкскую армию и по-настоящему защитить Иерусалимское королевство. Коварная Сибилла согласилась с этим условием и заставила феодалов поклясться, что они признают сувереном человека, которого она выберет себе в мужья. Ираклий, знавший о ее истинных намерениях, объявил о разводе. Отныне Ги де Лузиньян был разведен. Теперь, когда ее права на трон признали, Сибилла велела готовиться к празднествам по поводу своего восшествия и в конце концов в храме Гроба Господня торжественно получила корону из рук патриарха, который произнес клятву верности и повиновения от имени духовенства и народа, и попросил ее разделить свое право царствовать с тем, кого она считает самым достойным. «Мой выбор сделан, — ответила она, — беря свою корону и возлагая ее на голову Ги де Лузиньяна». И, обращаясь к последнему, она добавила: «Я выбираю вас своим королем и своим господином, а также королем Иерусалима, потому что человек не должен разделять то, что соединил Сам Бог». Этот «день одураченных» спровоцировал скандал, отголосок которого можно найти в том, что ответил брат Гй де Лузиньяна, когда ему сообщили об этом событии: «Эти люди, сделавшие моего брата королем, сделали бы меня Богом, если бы они меня знали!» Граф Раймонд Триполийский не стал скрывать свой гнев и вернулся в свое княжество. Отныне между ним и Ги де Лузиньяном, «этим мальчиком на побегушках без гроша в кармане и к тому же не имеющим поддержки сирийской знати», негласно была объявлена война. Таким образом, перед лицом опасного и честолюбивого врага, мечтавшего воссоздать политическое единство мусульманского мира, христианство оказалось разделенным на два полных ненависти лагеря, готовых броситься друг на друга прямо на глазах у неверных. Саладин должен был обрадоваться, узнав эту приятную новость. Будучи дальновидным политиком, он позаботился о том, чтобы это соперничество старательно поддерживалось. Он даже предложил графу Триполи заключить с ним союз, пообещав ему в качестве платы за предательство иерусалимский трон. Чтобы его соблазнить, он направил к Иордану семь тысяч воинов во главе со своим сыном Афдалом. Ги де Лузиньян понял, что во имя общего дела будет лучше, если он договорится со своим опасным вассалом, и отправил к нему послов с целью выяснить, возможно ли примирение. Но соглашение задерживалось. Однако к какому бы клану ни принадлежали иерусалимские христиане, Ги де Лузиньяна или Раймонда Триполийского, вскоре у них появились совсем другие заботы: незабвенный «кондотьер» Рено де Шатильон взялся за старое. Вернувшись в политику и заняв в ней одно из первых мест, он ускорил и без того назревавшие события: захватил на своих землях новый значительный дамасский караван, шедший из Египта, и заявил богатым купцам, которых он вел в плен в свое логово в Кераке и которые протестовали, ссылаясь на мир, заключенный между франками и мусульманами: «Пусть Мухаммад вас сейчас же освободит!» В числе пленников, согласно продолжателю Гильома Тирского, находилась сестра Саладина. Последний, руководствуясь этикой ислама, осуждавшей вероломство даже по отношению к иноверцам, отправил Рено де Шатильон послание с требованием немедленно освободить купцов из Дамаска и вернуть им их имущество. Хозяин Керака, находясь в хорошем настроении, ответил, что он будет держать у себя пленников до тех пор, пока «они не выжмут из себя все свое золото». Тогда Саладин обратился к иерусалимскому королю с просьбой защитить заключенный некогда мир от подобных посягательств. Ги де Лузиньян искренне старался повлиять на своего вассала, не боявшегося ни Бога, ни дьявола, который стремился быть владыкой на своей земле, так же, как король на своей, и, кстати сказать, не подписывал перемирия с сарацинами. Увы, как написал об этом продолжатель Гильома Тирского, «захват шестого каравана был погибелью Иерусалимского королевства». И действительно, Саладин по приказу Багдадского халифа начал проповедовать священную войну во всем мусульманском мире, и христианские земли стали объектом завоевания: дар ал-харб[10]. Как только был объявлен джихад, государь Антиохии Боэмунд III отмежевался от остальных латинских государств Леванта. Чтобы не погибнуть вместе с Иерусалимом, он подписал с Саладином договор о нейтралитете и должен был, к своему стыду, оставаться верным своей измене. Не беспокоясь больше на его счет, Саладин начал готовиться к завоеванию Палестины.

Вот в таком бедственном положении находилось христианство Востока в эти мрачные дни конца XII века. Находящийся в упадке двор был не способен избавиться от незримой опеки своих светских и духовных вассалов. На троне Иерусалима находилась женщина, Сибилла, навязавшая в короли не обладавшего достоинствами сеньора, выбранного ею за альковные подвиги. Младшая сестра королевы, Изабелла, вышла замуж за слабовольного Онфруа IV. Королева-мать, ветреная и алчная, влюбленная в патриарха, вмешивалась в политику только по просьбам своей камарильи надушенных и пошлых придворных. Рено де Шатильон, чей фьеф был одним из главных форпостов королевства, мечтал только о пирушках и грабеже богатых караванов. Граф Триполи внутри своих доменов думал лишь об ударе кинжалом, который избавил бы его от соперника. Боэмунд III Антиохийский, находившийся во власти блудницы Сибиллы де Бурзей, которая предавала христиан, сообщая Саладину сведения о передвижениях и численности франкских войск, покинул своих собратьев и забыл свою веру. Враг стоял у ворот. Все предвещало близкий разгром Иерусалимского королевства, основанного благодаря усердию, храбрости и набожности первых крестоносцев. Признаки упадка королевского авторитета и разложения нравов не могли остаться безнаказанными. «Древний враг человеческого рода, — пишет хронист той эпохи, — распространил повсюду дух соблазна и царствовал в Иерусалиме. Другие народы, воспринимавшие эту страну как светоч религии, видели, что теперь там творятся беззакония. Не поэтому ли Иисус Христос пренебрег своим наследием и позволил Саладину стать бичом своего гнева?».