Саладин, благородный герой ислама

Глава X От берегов Евфрата к берегам Иордана

Рядом с княжеством Антиохия, на северо-западе, находилась Малая Армения, где правил Рубен III, крепил союз между франками и армянами, женившись на Изабелле, дочери Онфруа III Торонского и Этьеннетты де Мильи, и враждовал со своим могущественным соседом Килиджем Арсланом, пятым по счету сельджукским султаном, обосновавшимся в Малой Азии. Рубен ненавидел турок-сельджуков, чьи предки нанесли смертельный удар по политической и духовной жизни армян, вторгнувшись в их родной край. Он помнил, как за сто лет до его восшествия на престол фанатичные и жестокие турки-сельджуки вынудили его народ бежать на запад, чтобы избавиться от притеснений захватчиков. Труднодоступная Киликия показалась им удобным местом для создания национального королевства. Армяне, исконные враги турок, сочли необходимым наладить дружественные связи с франкскими государями, основавшими христианские государства на севере Сирии, и они вступили с ними в союз, так как понимали: чтобы противостоять воинствующему исламу, следует держаться друг друга. Таким образом, они присоединились к христианам, установившим преграду, сдерживающую мусульманскую волну, которая, с каждым разом становясь все сильнее, наводняла Старый Свет, еще не оправившийся после варварских нашествий.

Рубен III завоевал Иконийский султанат и овладел несколькими турецкими деревушками. Килидж Арслан попросил Саладина помочь прогнать захватчиков со своих земель. Тот, будучи дальновидным политиком, не желал стяжать лавры для другого и предпочел сам объявить войну королю Малой Армении, виновному в связях с врагами ислама. Он захватил его королевство, разгромил его войско, осадил его столицу, взял ее штурмом, разграбил и навязал условия мира. Рубен III был вынужден выполнить все его требования: освободить турецких пленников, которых он удерживал, и, кроме того, оплатить военные расходы победителя. Иконийский султан горячо поблагодарил Саладина и попросил его от имени всех небольших государств этого региона быть отныне представителем их интересов и способствовать заключению всеобщего мира, гарантом которого он и являлся бы. Таким образом, Саладин стал арбитром в решении возможных конфликтов, способных столкнуть друг с другом, в ущерб единству мусульманских народов, многочисленных князей этой части Малой Азии. Его власть над мусульманским миром значительно возросла, и он мог, опираясь на Каир, Дамаск, Алеппо и новые объединенные вокруг него месопотамские государства, вести одновременно тонкую и прагматичную политику. 20 октября 1180 года, на берегах Евфрата близ Джераблуса, между ним и Килиджем, султанами Икония, Синджара, Арбелы, Мардина, Дьярбекира и Рубеном III, королем Малой Армении, побежденным великим курдским воином, был торжественно заключен договор о дружбе, как сказали бы сегодня — пакт о ненападении. Во всех месопотамских племенах, чтобы отпраздновать это событие, были зарезаны бараны. И Саладин, дав своим войскам отдохнуть, вернулся в Египет, прославляемый поэтами, которые уже рассказывали об этом новом грозном воителе Аллаха удивительные легенды.

1180 год оказался роковым для многих властителей: Франция потеряла Людовика VII, Рим — папу Александра III, Византия — Мануила Комнина, Багдад — аббасидского халифа Ал-Мустади, Мосул — Сайф ад-Дина Гази. Филипп-Август наследовал Людовику VII, Луций III — папе Александру III, Алексий II — Мануилу Комнину, Ан-Назир — халифу Ал-Мустади. Как только новый повелитель правоверных получил мантию и посох Пророка, он поспешил отправить Саладину жалованные грамоты, подтверждающие титулы, которые даровал ему его предшественник.

18 ноября следующего, 1181 года сын Нур ад-Дина заболел, а спустя четыре дня его состояние настолько ухудшилось, что ворота крепости Алеппо, где он агонизировал, закрыли. Созвав своих эмиров, он заставил их поклясться, что они избавятся от опеки Саладина и будут верны султану Мосула, которого он назвал своим преемником. Это означало отказ от договора, подписанного ранее с Саладином, и все же Алеппо ждало жестокое разочарование. Как только сына Нур ад-Дина похоронили, султан Мосула отправился в Алеппо, но то ли опасаясь помех со стороны Айюбидов, то ли по совету своего визиря, который не страдал избытком честности, он предпочел отдать Алеппо своему брату Имад ад-Дину в обмен на султанат Синджар, конечно, менее блестящий, зато куда более спокойный. Имад ад-Дин согласился на этот обмен и, обосновавшись в Алеппо, 19 мая 1182 года принял титул султана Сирии. Таким образом, Алеппо вновь становится очагом сопротивления.

Пока решалась судьба Северной Сирии, Саладин возобновил завоевание Йемена. Наши читатели помнят, что он заставил признать в этих удаленных районах власть своего брата Туран Шаха, но тот не испытывал никакого желания исполнять возложенные на него Саладином обязанности. Он вернулся в Сирию, занял высокий пост в Дамаске, потом в Баальбеке и наконец в Александрии, где он бесславно умер от последствий чревоугодия и слишком частого времяпрепровождения в гареме. Эмиры, на которых он оставил Йемен, отказались после его смерти посылать Саладину положенную дань. Они заперлись каждый в своих владениях и прикинулись глухими, когда казначеи Каира настоятельно напомнили им, что налоги еще не собраны. Саладин сместил строптивых эмиров и назначил на их место Сайфа ал-Ислама. Тот отправился в Йемен с войском, вступил в борьбу с мятежниками, изгнал их и стал регулярно платить налоги в центральную администрацию Египта.

Неожиданно, как гром среди ясного неба, на Восток пришла ошеломляющая новость. Рено де Шатильон готовился нанести по исламу удар, захватив его святыню — Мекку, осквернив могилу Пророка в Медине, и повергнуть неверных в трепет этим неслыханным доселе в истории предприятием. Он хотел сжечь Каабу, разграбить «Лучезарную» Медину и святой город Мекку, к которому пять раз за день приходило двести миллионов молящихся, город, кишащий паломниками, прибывавшими со всех континентов, чтобы пасть ниц перед знаменитым «черным камнем», оправленным в серебряную оболочку, рай для верующих и богатых банкиров. Мекка… Сколько пилигримов совершили долгое путешествие по враждебным пустынным пространствам благословенной Аравии, чтобы увидеть, как поднимаются над горизонтом ее священная мечеть, пройтись по земле, обожженной беспощадным аравийским солнцем, чтобы достигнуть ее в месяц рамадан, послушать ее поэтов и обрядиться в ихрам, покаянную одежду! За эти несколько месяцев они терпели усталость, всевозможные лишения, малярию, пили воду из колодцев, наполненных отбросами, видели, как сотнями умирают их спутники, такие же пилигримы, их грабили племена Хиджаза, прошли огонь и воду, чтобы иметь возможность облачиться перед священной Каабой в чистое покрывало из белой шерсти. Под этой ритуальной одеждой пилигрим должен был отстраниться от соблазнов мира, погрузиться в медитацию и молитвы, чтобы достичь состояния благодати, которое останется самым чудесным воспоминанием на всю его жизнь. Он должен был целиком отдаться Богу, подобно чистой и непорочной душе. Каждый вечер, с самого его прибытия, в этом одиноком мире, где и душа, и небо, и земля так созвучны друг другу, он обязательно произносил последпюю молитву уходящего дня, самую прекрасную, ту, которая напоминает правоверным, как Моисей, преследуемый фараоном, и, обеспокоенный за судьбу своей жены и детей, избавился от своих напастей благодаря добрым ангелам: «Господи! Здесь Твоя святая земля. Я произнес все Твои слова, ведь слово Твое — сама правда. Тот, кто входит в Твой храм, находит там свое избавление. Господи, защити от огня мое тело и мою кровь, спаси меня в день воскрешения Твоих слуг». Эта молитва добавлялась к тысячам других молитв, которые тихо возносились в ночи. Каждый пилигрим издавал возглас поклонения, сорвавшийся когда-то с губ Пророка: «Я здесь, Господи, я всегда приду по Твоему зову. У Тебя нет более верного слуги, чем я. Я здесь». На следующий день, сразу же после утренней молитвы, пилигримы в сопровождении имама покидают Мекку, чтобы отправиться в долину Мина. Они проводят там весь день и всю ночь, вымаливая прощение за свои грехи и исполняя предписанные обряды. Затем они достигают горы Арафат, ждут, когда солнце скроется за горными вершинами, чтобы собрать семь маленьких камней и бросить их потом вокруг себя, повторяя тем самым, как это будут делать и их сыновья, и сыновья их сыновей, жест Авраама, который, собираясь принести в жертву своего сына, кидал в дьявола булыжники. Но дьявол все еще здесь, и его проклятия ложатся на суровый пейзаж горы Арафат. Не он ли, приняв форму искромсанных теней, оживляется при луне, подобно ползучим тварям? Не его ли голос разносится ветром в песках? Не воплотился ли он в ту африканскую собаку, воющую на луну? И пилигримы шепчут молитву, чтобы защитить себя от колдовства и напастей: «Я здесь, Господи, я всегда приду по Твоему зову. У Тебя нет более верного слуги, чем я. Я здесь». Наконец рассвет избавляет их от видений. И солнце, быстро поднимающееся из-за проклятых гор, возвращает людям и вещам их обычный вид. Начинается десятый день паломничества. Это день Байрама, в который предписано совершать жертвоприношения. Овец и верблюдов режут тут же, на месте, и земля с жадностью пьет их кровь. Со всех сторон правоверные зажигают костры, и с окрестностей сбегаются кочевники, чтобы получить свою часть внутренностей убитых животных. Затем пилигримы возвращаются в Мекку. И тогда они могут уже снять свои ритуальные покрывала.

Рено де Шатильон начал готовиться к походу. Его первой целью была Медина, где могила Мухаммада напоминала прибывающим паломникам о легендарных временах ислама. Совершив фантастический бросок в восемьсот километров через пустыню, он проник в Хиджаз, сжег города Табук и Тайму (последний в письме к халифу Багдада Саладин называл «прихожей Медины»). Затем он направился к Священному городу. Но встревоженный правитель Дамаска вошел на территорию Керака и Монреаля и, благодаря быстрому маневру, заставил Рено де Шатильона отложить задуманное на более поздний срок. Возвращаясь форсированным маршем к Галилее, Рено де Шатильон захватил богатейший священный караван, который, выйдя из Дамаска, направлялся в Мекку со своими аптекарями, окулистами, ортопедами, омывателями трупов, сирийским махмалем, пирамидальным сооружением, покрытым зеленой тканью, вышитой золотом. Этот пустячок принес ему двести тысяч золотых византийских монет и неприятности, которыми он пренебрег. Но если Рено де Шатильон мало заботился о политических последствиях своего поступка, то при иерусалимском дворе дела обстояли совсем иначе. В действительности этот караван пилигримов, только доверяя перемирию, заключенному между Бодуэном IV и Саладином, решился пересечь христианские земли. Приведя плененных пилигримов в крепость Керака и отобрав их богатства и дары, предназначенные для Каабы, Рено де Шатильон нарушил слово, данное его королем. И этот насильственный акт мог привести к разрыву договора о перемирии. Саладин выразил иерусалимскому королю протест и потребовал немедленного освобождения своих подданных и возвращения верблюдов, ковров, золота и двадцати пяти квинталов украденных свечей. Бодуэн IV, возмущенный поведением своего вассала, поспешил отправить к нему тамплиеров и госпитальеров, чтобы упрекнуть в вероломстве и уговорить вернуть награбленное. Но тот и слушать ничего не захотел. Он заносчиво ответил королевским посланникам, что «лучше и быть не может, чем заставить короля нарушить клятву». Недовольный правлением государя, ослабленного страшной болезнью, Рено де Шатильон, могущественный сеньор, разместившийся на одной из самых чувствительных точек границы, разделяющей ислам и христианство, не побоялся вступить в конфликт с королевской властью, временное бездействие которой делало возможным подобное поведение. Прокаженный король принес Саладину свои извинения. В это время на египетский берег бурей был выброшен христианский корабль, следовавший из Апулии с двумя тысячами пятьюстами пассажиров. Саладин приказал пленить посланных ему Небом христиан и начал готовить поход против Иерусалимского королевства. 11 мая 1182 года он в очередной раз покинул Каир, сделал остановку в своем новом замке Садр и спустя шесть дней прибыл в Айлу. Иерусалимский король созвал военный совет, который решил, что все находящиеся в Палестине войска необходимо сосредоточить в Кераке, чтобы преградить Саладину дорогу. Но франкам не удалось перехватить мусульманскую армию, которая, выйдя со стороны Акабского залива, проследовала по Дарб ал-Хадж, великому караванному пути, ведущему из Египта в Сирию параллельно старой римской дороге, и остановилась в Ал-Газе, а затем в Джебре. Появившись близ Монреаля, конница Саладина сожгла весь урожай и вырубила виноградники. «Ваш слуга, — сообщал тогда Саладин багдадскому халифу, — прибыл в эти края. Огонь истребил все в округе, и правосудие свершилось». После этого Саладин повернул на восток и через Ал-Азрак и Басру попал в Джебель Хоран, еще хранивший память об Иуде Маккавее, который, после того как овладел этим городом, перерезал все мужское население. До Дамаска он добрался в июне. Пока он возвращался в сирийскую столицу, его племянник воевал в Галилее и захватил крепость Хабис Джалдак, считавшуюся неприступной. Возвышавшаяся на землях на юго-востоке Тивериадского озера (на южном берегу Ярмука), откуда можно было наблюдать за «юго-восточными землями», эта крепость под командованием Фулька Тивериадского была высечена в скале и состояла из трех жилых этажей, которые сообщались между собой благодаря узким коридорам, прорубленным в скале. Единственным подступом к ней служила тропинка, идущая вдоль обрыва; пройти здесь не без риска для жизни можно было только по одному. Но мусульманам понадобилось лишь пять дней, чтобы овладеть ею. Падение этого форпоста было тяжело воспринято в Иерусалиме. Ходили даже слухи, что Фульк Тивериадский продал крепость неверным. На самом деле ее гарнизон был слишком мал: всего небольшой отряд рыцарей и сержантов, которые руководили наемниками, набранными из местных жителей и получавшими королевское жалование. Совершив столь быстрый набег на территорию врага, племянник Саладина отправился в Дамаск, ведя за собой тысячу рабов, чтобы продать их на рынках, и двадцать тысяч голов скота. Что же касается самого Саладина, то он, отдохнув несколько недель в Дамаске, возобновил войну. Он задумал захватить Самарию и Галилею, но, не имея сил сражаться с христианами, стяжавшими себе славу в Афрабале, на юго-востоке от Назарета, которые скорее бы дали себя убить на месте, чем оставили бы эти земли, он повернул на север, присоединился к основной части своего войска, поджидавшей его между Райаком и Джуб-Дженином, пересек Ливан и появился перед Бейрутом. В течение трех дней город подвергался непрерывному штурму. Атаки следовали одна за другой, так что у жителей не было даже времени, чтобы поесть и передохнуть. Но, несмотря на упорство, Саладину так и не удалось взять ливанский порт. Эта неудача свидетельствовала о том, что, хотя Иерусалимское королевство и находилось в тяжелом положении, оно еще было в состоянии постоять за себя и доказало врагу, что нескольких набегов вовсе не достаточно, чтобы покончить с ним. Желание сопротивляться и у Бодуэна IV, и у его верных вассалов было очевидным. Даже в лице столь тяжело больного короля анжуйская династия неотступно исполняла роль покровителя расположенных в Сирии франкских государств.

В то время пока епископ Эд освобождал от мусульман ливанское побережье, Рено де Шатильон, который не отказался от своих честолюбивых планов обратить в прах Каабу и Мекку и заставить ислам трепетать, завладев останками Пророка, собирал в своей гордо возвышающейся крепости союзников, согласившихся принять участие в его походе не только исходя из идеологических соображений этой беспрецедентной авантюры, но и в надежде заполучить сокровища, веками копившиеся в священном городе. Рено де Шатильону необходимы были люди его закалки, жестокие, храбрые, бесчестные. И он их нашел. Бароны в поисках земель, титулованные франкские солдафоны без страха и без совести, не страшащиеся ни бога, ни дьявола, неудачники, которые не смогли получить земли во время крестовых походов, простые воины, несущие меч, подобно кресту, — все они явились на службу к этому ниспосланному провидением Рено де Шатильону, обещавшему прославить их и сделать соучастниками своего триумфа. Собрав людей, хозяин Керака покинул свой фьеф. Поскольку его первая попытка добраться до Медины через пустыню не удалась, он решил атаковать святыни ислама с аравийского берега, спустив в воды Красного моря флот. Таким образом, неутомимый путешественник, который обошел всю Сицилию, Месопотамию, Палестину и даже степи Вади-Араба, не колеблясь решился превратить своих рыцарей в корсаров и бросить их на абордаж мусульманских судов, бороздивших Красное море, чтобы помешать их торговле и преградить дорогу паломникам, следовавшим из Африки в Азию, а потом сновать от одного берега к другому, сжигать порты и наконец высадиться в выбранном им месте и устремиться на Мекку, парализованную слухами об их подвигах. И эта экспедиция была подготовлена. Ибн Джубайр утверждает, что Рено де Шатильон стремился завладеть телом Мухаммада и перевезти его на свои земли, чтобы арабский мир совершал сюда свои паломничества и платил ему за проезд и защиту!

Еще за несколько лет до этих событий правительство Каира организовало морскую флотилию, которая под командованием командиров, знавших романские языки и переодетых во франкскую одежду, проникла в порт Тира, ограбила и сожгла несколько судов. На обратном пути она захватила парусные суда, перевозившие паломников, которых впоследствии продали в рабство. Но Рено де Шатильон задумал все с куда большим размахом. Он построил, по всей видимости в самом Кераке, пять больших галер и легкие быстрые суда, части которых были перевезены на спинах верблюдов прямо к берегам Красного моря, где их и собрали, а затем погрузили в них провизию и оружие. Так началась эта одиссея. Месяц за месяцем пираты бороздили Красное море, сжигая порты Хиджаза и Йемена, мусульманские фелуки, грабя и убивая паломников, застигнутых врасплох в своих саванах, которые они везли с собой, чтобы освятить. Их видели и вдоль нубийского берега. Они высаживались в Айдабе, где транзитом останавливались караваны, шедшие из Асуана, Эдфу и Куса. Они сожгли самбуки, которые там нашли, разграбили запас продовольствия, предназначенный для снабжения Мекки и Медины. Их видели повсюду: разбойничая на море и приводя в ужас священные караваны, которые избегали портов и берегов, часто посещаемых христианским флотом, они прервали всю навигацию. В конце концов Рено де Шатильон и его люди высадились между Мединой и Меккой в Рабеге и Ал-Хауре. Следует заметить, что правитель Керака в совершенстве владел топографией этого района, запретного для немусульман. Он хотел пойти по пути Священного каравана, который, выходя из Рабега, пересекал совершенно бесплодную равнину, зажатую между черными базальтовыми скалами, удобными для засады. «Вдохновенный путь», отмеченный гекатомбами скелетов, путь, который вел к святым для ислама местам. Проведя весь день в седле, они достигли Медины. Жадные до грабежа бедуины поспешили предложить свои услуги в качестве проводников и показали дорогу к священным городам. «Мы не сеем ни зерно, ни просо, — говорили они. — Наш урожай — это пилигрим». Весь исламский мир был в ужасе. Жители Мекки и Медины в любой момент ожидали увидеть проклятых рыцарей. Арабские историки рассказывали о смятении, охватившем Египет и всю Аравию. «Жители этих областей пребывали в страхе, — пишет Абу Шама, — и рассматривали это неожиданное нашествие, как роковой удар. Никогда еще мусульманская земля не оглашалась подобной новостью. Никогда еще нога христианина не ступала в эти места. Повсюду верили, что настал час Страшного Суда».

Однако ответный удар не заставили себя долго ждать. В Каире брат Саладина Малик ал-Адил приказал немедленно разобрать двести судов, которые защищали вход в порт Дамьета, перевести их волоком до Кулзума, там собрать, вооружить и спустить на воду. Тем временем он подготовил экипажи, набранные из бесстрашных магрибинцев, во главе с Хасаном ад-Дином Лу-Лу. Как только египетский флот был готов, он снялся с якоря и настиг христианские суда в Ал-Хоре. Франки оказали упорное сопротивление, но были вынуждены оставить свои корабли и укрыться в горах на берегу. В конце концов они достигли ущелья, открывавшего дорогу в Мекку. Истощенные, мучимые жаждой, малярией, страдающие от зноя, атакованные с тыла племенами бедуинов, даже теми, которые до этого предлагали себя в качестве проводников до Каабы, теснимые, без продовольствия и других запасов, они были большей частью перебиты или взяты в плен. Неизвестно каким образом, но Рено де Шатильону удалось сбежать. Часть пленников привели в Ал-Мину и забросали камнями в день великого Байрама. Другие были отвезены в Каир и в Александрию. Ибн Джубайр оставил нам волнующий рассказ, повествующий о прибытии этих пленников в Египет: «Когда в апреле 1183 года мы находились в Александрии, мы стали свидетелями того, как огромная толпа собралась, чтобы посмотреть на христианских пленников, которых должны были провести по городу, посаженных на верблюдов задом наперед, под звуки труб и литавр. В ответ на наши вопросы мы услышали рассказ, сколь жалостливый, столь и ужасающий. Отряд сирийских христиан построил близ Кулзума флот, который в разобранном состоянии был переправлен через пустыню местными арабами. На побережье корабли были собраны, закреплены с помощью гвоздей и спущены на воду. Эта эскадра бороздила Красное море, и христиане причинили исламскому миру такие страшные беды, какие еще никогда не обрушивались на его голову. Но самое ужасное, во что мы даже не могли поверить, это то, что они осмелились двинуться на Мекку и Медину, чтобы извлечь [тело] Мухаммада из его могилы». После того как сподвижники Рено де Шатильону были показаны народу, их публично казнили в день Жертвоприношений, как бы говоря тем самым, что «ни один из них не сможет больше указать христианам, даже если они захотят вернуться, пути, пересекающие Красное море, и дорогу к святым городам».

Вот так закончилась эта авантюра, которая привела смелое христианское войско к воротам Мекки. Но Рено де Шатильон не погиб. И отныне у Саладина не было более жестокого врага, чем он.

Вернувшись в Дамаск, Саладин не без удивления узнал, что Мосул и Иерусалим вели переговоры с целью объединить свои усилия, чтобы изгнать Айюбидов из Сирии. «Я удостоверился, — пишет Саладин багдадскому халифу, — в том, что люди Мосула сговорились со злейшими врагами правоверных. Они тщетно пытались сохранить свою сделку в секрете, но письма мятежников говорят сами за себя, кроме того, у меня есть свидетели, которые присутствовали при составлении текста договора. Султан Мосула пообещал христианам отдать мусульманские крепости Тибнин и Баниас и возвратить франков, томившихся в плену не только в его городах, но также и в городах, которые он надеялся захватить с помощью иерусалимского короля». Это соглашение было действительно в течение одиннадцати лет. Таким образом, султан Мосула предлагал Бодуэну IV договор о взаимопомощи, ибо он, в свою очередь, был обеспокоен проводимой Саладином политикой покровительства небольшим эмиратам Месопотамии. Правитель Алеппо со своей стороны, будучи единственным защитником интересов Зенгидов в Сирии, верный обещаниям, данным у постели умирающего сына Нур ад-Дина, официально порвал с Дамаском и поддержал эту неожиданную коалицию мусульман и христиан. Намерения объединившихся были ясны: обрушиться на Дамаск с двух сторон, с долин Оронта и с Иордана.

Не дожидаясь результатов начатых Мосулом, Алеппо и Иерусалимом переговоров, Саладин первый ударил по своим противникам. Он пересек Месопотамию, переправился через Евфрат в Биреджике, соединился с несколькими оставшимися верными ему месопотамскими вассалами и занял Эдессу, ранее бывшую столицей христианского графства, занимающую в бассейне Хабура исключительно важное положение. Не дав своим войскам отдохнуть, он захватил Ракку, поднялся по Евфрату до Хабура, подчинил Ниссибин и Хассетш. Вся плодородная долина Хабура (а в средние века этот район был ведущим производителем хлопка), хранившая следы стольких исчезнувших цивилизаций, была захвачена. Саладин поделил ее на военные держания. И 10 ноября 1182 года он подошел к Мосулу, где с высоты крепости можно любоваться волнующими руинами Ниневии.

Султан Мосула его ждал. Он собрал в городе, известном своими «золочеными и шелковыми тканями», огромное количество провизии и оружия. Он мог продержаться очень долго, так как Саладин, оторванный от своих продовольственных баз, был вынужден довольствоваться скудными сельскохозяйственными ресурсами засушливого Джебель Синджара. Мосульский султан рассчитывал измотать своего врага, не вступая в битву, всласть посмеяться над Саладином, спрятавшись за толстыми стенами, посмотреть, как силы будут постепенно оставлять его и как в конце концов он попросит пощады. И действительно, сирийская армия, уставшая от бесконечных переходов по пустыням, ужаснулась, обнаружив в Мосуле настоящий укрепленный лагерь и страшные машины, изрыгавшие огненную смесь из нефти. Но Саладин сумел поднять упавший было дух своих воинов, напомнив о былых победах, а, главное, пообещав им богатства, скопившиеся на городских базарах. Так проходили недели. И вот одна злосчастная домашняя туфля, оказавшаяся там случайно, решила исход борьбы. Однажды, когда Саладин вместе со своими эмирами осматривал военные укрепления и рискнул подъехать поближе к городским стенам, один из защитников осажденного города осыпал его ругательствами и бросил в его группу свою сандалию, набитую гвоздями. Эта старая туфля ударила в живот шейха племени Ассадидов, арабского племени, известного своей храбростью. Тот поднял башмак и, показывая его Саладину, сказал: «Смотрите, каким оружием эти люди рассчитывают нас прогнать. Очевидно, они принимают нас за толпу рабов. Я не привык сносить подобные оскорбления. Ведите меня на врагов, достойных моей смелости, или я отправлюсь домой». Оставив Саладина, он вернулся в свою палатку и сообщил об этом происшествии другим шейхам, которые привели свои племена на подмогу Саладину под стены Мосула. Переходившая из рук в руки сандалия была воспринята каждым из этих, бесспорно, отважных, но также и особо чувствительных к подобным обидам, угрожавшим не только их престижу, но и престижу их предков, вождей как личное оскорбление. Они вовсе не хотели, чтобы эта история, исправленная и приукрашенная острыми на язык кочевыми поэтами, обошла племена Месопотамии и благословенной Аравии и чтобы ее невольный герой сохранился в памяти потомков как получивший при осаде Мосула удар башмаком. Саладин в свете последних событий и под нажимом своих союзников, грозивших покинуть его, снял осаду Мосула. Да будет благословенна эта туфля! Она избавила Мосул от резни, пожаров и, возможно, даже от разрушения.

После неудачи под Мосулом Саладин в пятый раз появился под стенами Алеппо, чтобы наказать его правителя за вероломство. Задача оказалась несложной. Алеппские купцы устали от междоусобных войн и соперничества султанов, ведь все это негативно сказывалось на торговле и с каждым днем сокращало долю шелка и пряностей. И к тому же обозначился истинный характер Саладина. Сын Нур ад-Дина умер, и в глазах подданных Саладин больше не был неблагодарным мятежником, который отнял Дамасский султанат у его законного зенгидского владельца. Его популярность на Востоке росла. От Нила до Евфрата, от границ Нубии до армянских гор и даже в Иерусалиме никто не осмеливался отрицать его могущество, выгоду из которого в конце концов извлекал только ислам. До сих пор бесплодные споры вассалов за власть только вредили единству сирийского ислама. И вот под нажимом своей знати правитель Алеппо решил, что уступить место будет разумнее, тем более что тайные эмиссары Саладина разведали о настроении, царящем в гарнизоне и среди народа, и отчасти купили их расположение. В Алеппо Саладин въехал как триумфатор. Толпа его бурно приветствовала, а поэты приступили к работе. Один из них, Махи ад-Дин бен Эзеки, кади Дамаска, посвятил ему лирическое стихотворение, в котором среди прочих приятных вещей говорилось следующее: «Султан, ваша грозная сабля завоевала для вас Алеппо во время сафара. Мой ум, способный заглядывать в будущее, предсказывает вам еще более блестящую победу в луну раджаба — победу над Иерусалимом».