Саладин, благородный герой ислама

Глава XXV Трудный мир

Пришла зима. Не опасаясь пока христиан, которые в январе 1192 года вернулись к своим базам на средиземноморском побережье, Саладин распустил свою армию. Прежде чем дать своим эмирам и военачальникам возможность разъехаться после подведения итогов этой военной кампании, Саладин собрал диван, чтобы узнать, с кем, Конрадом Монферратским или Ричардом Львиное Сердце, ислам заключит мир. За время, проведенное в седле, он уже столько раз подписывал с франками договоры, что не ошибался в искренности и длительности подобных соглашений. Но как мы видели, постоянные раздоры, которые царили в христианском лагере, были ему только на руку. Все устали от войны. Английский король сам не скрывал своих мыслей, когда его посол встречался в Язуре с ал-Малик ал-Адилом, за несколько дней до похода крестоносцев на Иерусалим: «Повсюду разрушенные города. Как у мусульман, так и у христиан резервы живой силы и запасы продовольствия исчерпаны». Из-за того, что они топтались на месте, довольствуясь легкими стычками между передовыми отрядами, из-за того, что хоронили мертвых и видели горящие города, они потеряли энтузиазм, без которого армии, особенно в ту эпоху, были только инертной массой. Они шли долгие месяцы, но так и не увидели зажженный свет в конце туннеля… Энтузиазм нуждается в постоянной подпитке, постоянном действии, только тогда его можно сохранить. Ему необходимы победы, иначе он притупляется даже в самых доблестных сердцах. И мусульмане, и христиане после стольких лет утомительной войны стали признавать, что лучшее, что они могли бы сделать, чтобы выйти из этого тупика, в который они сами себя загнали, — это попытаться понять друг друга. Увы, в то время мир был сложным…

Цель Саладина состояла в том, чтобы как можно дольше продлить это хрупкое равновесие между миром и войной, которое в начале 1192 года характеризовало его отношения с крестоносцами. «Мир, которого хотят наши враги, — сказал он однажды своим эмирам, — конечно, не будет соблюдаться ими. Если я вдруг умру, они вновь завоюют Палестину. Сейчас они губят себя сами и вскоре, если мы сумеем бросить полено в огонь, который поглощает их, они не смогут нам сопротивляться. Будем терпеливы и бдительны. Мы возобновим военные действия, как только заметим благоприятные знаки, позволяющие делу ислама одержать окончательную победу». Первая часть этой речи была выслушана эмирами с одобрением. Что же касается второй, то она их ужаснула. Возобновить войну! Война, вечная война! Они осмелились заметить султану, что на этот раз было бы рискованно питать слишком большие надежды на результаты, которые принесет объявление новой священной войны. Маловероятно, что аббасидский халиф вновь проявит инициативу. И Саладин должен помнить, что его отношения с халифатом были всего-навсего корректными, что не помешало повелителю верующих отпустить в начале ноября 1191 года несколько нелюбезных замечаний в адрес некоторых ближайших помощников султана. Халиф сурово осудил поведение ал-Малика ал-Мозаффера Таки ад-Дина, двоюродного брата Айюбида, разграбившего земли Бектимора, поведение сына Зейн ад-Дина, который держал в плену протеже халифа Хасана ибн Кафджака и отнял у него его фьеф Киркук. Вот почему со стороны Багдада повеяло холодом. Кроме того, во время этой длительной кампании были убиты лучшие военачальники, большинство городов опустошены и не было больше денег, чтобы выплачивать жалование войскам. Эмиры были готовы принести необходимые жертвы и подписать мирный договор с английским королем, с Конрадом Монферратским и с государем Антиохии.

Как только отряды добровольцев были распущены, Саладин вернулся в Иерусалим. Он подписал соглашение с маркграфом Тира. Оно включало в себя следующие пункты: Рено Сидонский, выступавший посредником между двумя сторонами, получал в качестве вознаграждения город Сидон с прилегающими к нему землями; тамплиерам и госпитальерам возвращались крепости, которыми они ранее владели; Конрад Монферратский получал города и земли, которые он отберет у христиан, и если мусульмане помогут ему в этом деле, то оставят у себя только добычу; наконец, Аскалон должен был стать ничейной территорией: он не будет принадлежать никому и укрепления, которые там приказал возвести Ричард Львиное Сердце, будут срыты. Согласно этому договору уступки Саладина были сведены к минимуму: он отдавал Сидон, который не имел никакого стратегического значения, возвращал несколько незначительных укрепленных городков орденам тамплиеров и госпитальеров. Что же касается Конрада Монферратского, то султан предоставил ему возможность самому разобраться с христианами. Добившись этого договора, Конрад Монферратский задумался о средствах, с помощью которых он мог бы претворить его в жизнь. За свою бурную карьеру он не раз пользовался поддержкой. Наши читатели помнят, что генуэзцы встали на его сторону, тогда как пизанцы поддержали Ги де Лузиньяна. Генуэзцы кроме того, что были хорошими моряками, являлись также и дальновидными торговцами. Какой еще лучший порт они могли найти на сирийском побережье, как не порт Акры, чтобы разместить там свои торговые корабли? Ибо именно Акру маркграф Тира хотел отбить у христиан. Он вступил в соглашение с генуэзцами, которые находились в городе, и в феврале 1192 года заговорщики приступили к действиям. Казалось, момент наступил как раз подходящий, потому что герцог Бургундский, представитель интересов Филиппа Августа, только что поссорился с английским королем и поддержал Конрада. Итак, на стороне маркграфа Тира выступили генуэзцы и герцог Бургундский, чья поддержка ускорила события. Но в Акре были пизанцы, которые не хотели покидать город. Битва началась прямо на улицах. Конрад прибыл из Тира вместе с небольшим, верным ему войском и осаждал Акру в течение трех дней, безуспешно пытаясь сломить сопротивление пизанцев. В свою очередь пизанцы, поняв, что им не удастся одним отразить натиск генуэзцев и их союзников, позвали на помощь английского короля. Тот находился в Кесарии. За одну ночь он добрался до города, с таким трудом отвоеванного у мусульман. Как только Конрад услышал о его приближении, он тотчас уехал. На следующий же день Ричард помирил пизанцев и генуэзцев. Маркграф Тира потерпел неудачу. Общие друзья пытались примирить Конрада Монферратского и Ричарда Львиное Сердце, но все было напрасно. Надменный английский король, совершивший ради удовлетворения своих личных амбиций столько политических ошибок, жертвой которых стала давно обосновавшаяся в Сирии франкская знать, с каждым днем отталкивал от себя все больше друзей и могущественных сторонников среди «сирийских» франков, ревниво относящихся к своим прерогативам и привилегиям. Впрочем, поддержки лишался не только он, но и его протеже Гй де Лузиньян, права которого на иерусалимский трон он защищал. Навязчивое воспоминание о Хаттинском поражении напоминало и о неумелом вояке Ги де Лузиньяне… Хаттин! Хаттин! Хаттин! Нельзя произнести без волнения это слово, обозначающее ужасное место, где загублено старое франкское рыцарство, некогда основавшее христианские сирийские государства, не вспомнив тут же имя Ги де Лузиньяна… Хаттин! Хаттин! Хаттин! Это слово звучало для Иерусалима похоронным звоном и напоминало о проклятом царствовании… Ричард Львиное Сердце, упорствуя в своем желании помочь проигравшему Хаттинскую битву, ставил под сомнение свою политическую компетентность и раздражал большинство крестоносцев. К тому же к его заботам прибавилась еще одна: до английского короля дошли дурные вести о том, что его брат Иоанн при поддержке Филиппа Августа замышляет заговор с целью овладеть его троном и готовится захватить нормандские земли Ричарда. Понимая, что из-за 1й де Лузиньяна он сталкивается с враждебностью в своем окружении, Ричард в апреле 1192 года собрал в Аскалоне главных франкских баронов, чтобы попытаться решить трудную династическую проблему Иерусалима. Все пришли к единому мнению, что Ги де Лузиньян никогда не будет признан сирийскими христианами королем Иерусалима. Конрад Монферратский единственный, кто вызывал у них одобрение, ибо в глазах всех он «больше всего подходил на роль иерусалимского короля».

Плантагенет не любил маркграфа Тира, но под давлением сирийских баронов он решил примириться с ним. Он послал своего племянника, графа Генриха Шампанского, в Тир, чтобы привезти будущего иерусалимского короля в Акру, где он должен был быть коронован. В сердцах восточных христиан вновь появилась надежда. Примирение короля Ричарда и Конрада Монферратского, даже если в глубине души они по-прежнему питали друг к другу неприязнь, казалось, было залогом отвоевания Иерусалима… Конрад обладал качествами государственного мужа, он доказывал это много раз. Он демонстрировал ловкость, которая выработалась у него благодаря долгой практике ведения дел на Востоке, он умел налаживать необходимые ему связи, при этом не компрометируя себя, и предавать с только ему присущей изысканностью. Он поддерживал дружеские отношения с полезными ему людьми из числа курдов и из окружения Саладина, который, кстати, относился к нему с большим уважением.

28 апреля 1192 года по городам разлетелась ошеломляющая новость, повергшая христиан в шок: Конрад Монферратский только что убит! Его нашли мертвым на улице Тира с кинжалом в боку. Он ехал ужинать к Филиппу де Дре, архиепископу Бове, и был убит по дороге. Мы никогда не узнаем, кто был инициатором этого убийства, кто вновь поставил на повестку дня династический вопрос. Молва обвинила английского короля. «Приглашенный епископом Тира на пир, — пишет ал-Имад в «Книге Завоевания», — Конрад Монферратский и не подозревал, что не доживет до следующего утра. Обильно поев и выпив, он в приподнятом настроении вышел от своего радушного хозяина и собирался сесть на лошадь, когда двое мужчин убили его ударами ножей, бросив его безжизненное тело лежать прямо на улице. Лишив жизни этого негодяя, один из убийц скрылся в соседней церкви. Маркграф Тира, который еще дышал, взмолился, чтобы его отнесли в эту же самую церковь, но другой убийца кинулся на него и бил ножом до тех пор, пока его тело не превратилось в кровавое месиво. Когда оба сообщника были схвачены, они гордились тем, что были орудием в руках Господа и принадлежали к секте исмаилитских фидаев [секта ассассинов]. У них спросили, кто избрал их для совершения этого убийства. Они показали на английского короля и были казнены, но перед этим их зверски пытали». Конечно, Ричард был вне подозрений. Конечно, он ускорил смерть своего отца, три раза поднимая против него оружие. Но никто не мог себе представить, чтобы он совершил такое на следующий же день после своего примирения с маркграфом Тира, которого он только что сделал королем. Однако слухи о том, что Ричард приказал умертвить маркграфа, все равно поползли по городу и достигли ушей Филиппа Августа. Таинственные гонцы прибыли как раз предупредить его о том, что английский король хочет приказать двум фанатикам из братства ассассинов, во главе которого стоял Синан, Старец Горы (об этом необычном персонаже мы уже упоминали), убить его и что убийцы уже в пути и спешат исполнить свою миссию. Французского короля, наслышанного о последователях Синана, охватил такой ужас, что он окружил себя вооруженной охраной (впоследствии она превратилась в гвардию, обязанную охранять французских королей). Арабский историк Ибн ал-Асир обвинил в убийстве маркграфа Тира Саладина: «Саладин, — пишет он, — отправил к вождю секты исмаилитов Синану гонца. Он вручил ему десять тысяч золотых монет в качестве платы за то, чтобы тот приказал зарезать английского короля или, если это будет слишком сложно, то по крайней мере Конрада Монферратского. Исмаилитам не удалось достаточно близко подойти к Ричарду Львиное Сердце, и к тому же Синан считал, что убийство Плантагенета может навредить ему: он опасался, как бы Саладин, избавившись от вождя крестового похода, не обратил свои силы против исмаилитов, чтобы раз и навсегда уничтожить эту секту фанатиков и безумцев. Но желая, однако, получить денежное вознаграждение, он склонился к убийству маркграфа Тира». Это высказывание трудно принять всерьез. Что бы выиграл Саладин, заставив исчезнуть своего тайного союзника, который мог исподтишка вредить своим бывшим собратьям по оружию? Героя ислама и одного из христианских государей связывал секретный договор. Султан был заинтересован в том, чтобы сохранить этого ниспосланного провидением помощника. Существует еще и третья версия, весьма привлекательная. Конрад и его люди когда-то не поладили с исмаилитами. Эти авантюристы, отправившиеся на Восток в поисках немыслимых сокровищ, которые они нарисовали в своем воображении, были далеко не ангелы. Неотесанные мужланы, вспыльчивые, с грубой речью и пиратской отвагой, они не соблюдали никаких запретов, демонстрируя первому встречному крест на плече, восторгались Иерусалимом и вернулись из крестового похода такими же бедными и раздетыми, какими и ушли. Действительно, Конрад когда-то приказал захватить в прибрежных водах торговое судно, принадлежавшее Старцу Горы, и отправил его экипаж на дно моря. Два раза владыка Синан просил Конрада Монферратского вернуть галеру, ее груз и экипаж, уже давно погребенный в голубой бездне королевства Нептуна. Маркграф Тира оказался в затруднительном положении. Патриарх секты исмаилитов посылал в его адрес угрозы, которым Конрад напрасно не придал значения.

А Синан не шутил: он отправил в Тир двух фанатичных фидаев, которые, чтобы войти в доверие, крестились и объявили своими крестными отцами Бальяна II д’Ибелена и самого Конрада Монферратского! На следующую же ночь после убийства Конрада его вдова вышла замуж за графа Генриха Шампанского, племянника французского и английского королей по отцу и матери. Хронисты утверждают, но, по правде сказать, у них слишком длинные языки, что «свадьба была тотчас же сыграна, хотя супруга покойного маркграфа Изабелла, вдвойне законная наследница Иерусалимского королевства, была уже беременна».

Смерть Конрада Монферратского поправила политическое положение английского короля, ибо партия сторонников маркграфа, лишившись своего вождя, просто перестала существовать. Она рухнула сама, и все, кто в нее входил, естественным образом обратились в сторону английского короля. Эта смерть подтолкнула христиан к объединению. Герцог Бургундский, герцог Австрийский, забывший о том, что его флаг был втоптан в грязь, неугомонные сирийские бароны, тамплиеры, генуэзцы, германцы — все принесли публичное покаяние и вернулись под знамена англичанина. Сам Онфруа Торонский, который выступал на стороне маркграфа Тира и представлял его интересы на переговорах с Саладином, предложил свои услуги Плантагенету. Итак, тело Конрада, самого прославленного представителя ломбардской семьи Монферртов, едва успело остыть, как на его трон был уже найден новый претендент. Таким образом, династия Плантагенетов в лице Генриха Шампанского закрепила за собой права на Палестину. Чтобы утешить Гй де Лузиньяна или, скорее, чтобы убрать его подальше со Святой Земли, Ричард Львиное Сердце уступил ему королевство Кипр за сто тысяч дукатов, не вернув тамплиерам, которым он уже продал этот остров, ни одной монеты. Династия Лузиньянов (родом из Пуату) процарствует в этом маленьком латинском королевстве до 1489 года, когда венецианка Катерина Корнаро, наследница Лузиньянов, продаст его дожу Венеции.

Весной франки вновь пошли в наступление. 24 мая 1192 года они овладели крепостью Ад-Дарун, расположенной в тридцати километрах к югу от Аскалона на пути в Египет. Сопротивление Алем ад-Дина Кезара, командующего крепостью, было бесполезным. Она была взята штурмом, а гарнизон перебит. Несмотря на колебания Ричарда Львиное Сердце, который получал из Англии сообщения о том, что его брат при поддержке французского короля, находившего удовольствие в подобных играх, стремится занять трон в его отсутствие, новый поход на Иерусалим был делом решенным. Итак, христианская армия отправилась в путь. «В июне, — пишет поэт Амбруаз, — при всеобщем ликовании, в час, когда солнце сушит росу, франки сняли свой лагерь и спустились по каменистым равнинам к Ибелену… Воины самого высокого ранга проявили смирение, человеколюбие и учтивость, ибо те из них, у кого были лошади, посадили на них бедных паломников, а сами шли пешком рядом с ними». Несмотря на изнуряющую жару палестинского лета и нехватку воды (мусульмане отравили воду в водоемах и колодцах), крестоносцы продвигались к Святому городу. Во имя Иерусалима, божественную землю которого они целовали, когда увидели его в первый раз, во имя Иерусалима, к которому взывали под этим необыкновенно чистым небом, они забыли все свои страдания, былые разочарования и вновь почувствовали себя духовно очищенными таинством крестового похода. Были они знатными или простолюдинами, горожанам или сервами, священниками, нарушившими свой обет, или рыцарями, ищущими рай на земле, перед Иерусалимом эти воины Бога, которые выжгли на своем теле Его небесный знак, были все равны. Эту огромную шумную толпу сопровождали разные чудесные слухи. Они были рады сражаться, «ибо те, кто заканчивает свою жизнь на службе у Христа, не могут умереть», — писал хронист Раймунд Ажильский. Иерусалим оживил и вдохновил средневековую мысль, и крестовые походы стали евангелием для этой наполненной религиозным рвением эпохи. Иерусалим! Иерусалим! Иерусалим! Те, кто погибнет во время этого крестового похода, будут коронованы «в последний день Страшного Суда», — пишет патриарх Иерусалима Симеон. Никогда еще за всю свою историю Запад не знал подобного идеала: Иерусалим… По вечерам под звездами Галилеи христиане с оружием в руках повторяли пророчества: «В Иерусалиме король в последний день должен сложить свой скипетр и свою корону. Торжествующий Христос в час всеобщего искупления явит там Себя миру. Поэтому стремление к последней победе является следствием эсхатологической надежды, которая побудила западные народы отвоевать Святую Землю, землю, где Сын Человеческий пострадал, но где Он также и явил Свою славу, где два посланника, одетые в белые одежды, предсказали жителям Галилеи, что Иисус, Который вознесся на небо, спустится оттуда восседая на облаке, подобно сияющей утренней звезде, которая возвестит позднее о наступлении апокалипсиса». Сколько уже армий видел Иерусалим? А теперь к этому небесному городу приближались солдаты Ричарда Львиное Сердце. Наконец-то они увидят его стены цвета меда, его холмы и башни в дрожащей летней дымке… Тогда они вновь обретут ту чудесную радость, которая наполняла их, когда они согласились осуществить длинное «покаянное путешествие», отправиться на Святую Землю с армией и под защитой Церкви, чтобы заслужить себе отпущение грехов. Они слышали, как папа призывал к крестовому походу и говорил, что «Иерусалим — это центр мира, это город Господа в центре земли!» Они шли к Иерусалиму, и громкий возглас «Так хочет Господь!», казалось, нес их, как океан несет бурю. И имя им было легион, идущий по дороге в Иерусалим. Иерусалим! Они двигались к Святому городу, чтобы отвоевать его и, возможно, никогда прежде, во время стольких походов, накануне стольких проигранных или выигранных битв, они не были готовы с такой радостью умереть — ради спасения своей души, на этой Святой Земле! Иерусалим! Никогда еще франки, чувствовавшие себя так близко к победе, не шли с таким ликованием, несмотря на свою усталость и жажду. Они сделали привал у подножия Хевронских гор, в Ал-Хези, в двадцати четырех милях к северо-востоку от Даруна, где произошла небольшая стычка с айюбидским авангардом, затем в Телль эс-Сафи, в семи милях к северо-западу от Бейт-Джебрина (Гард Бланш франков, крепость, построенная в 1144 году королем Фульком и разрушенная Саладином). И 10 июня христианская армия расположилась к северу от Эн-Натрума, в Бейт-Нубе, где стала ожидать свои продовольственные обозы и осадные машины. Здесь, по неизвестным причинам, Ричард Львиное Сердце остановил свою армию.

Когда до Иерусалима оставалось не больше дня пути, его воля ослабла. По правде говоря, он посчитал, что у него недостаточно специалистов и осадной техники, чтобы начать осаду Святого города, который, как он думал, защищался мусульманами гораздо лучше, чем это было на самом деле. Ибн ал-Асир называет причины беспокойства Ричарда Львиное Сердце, когда он сообщает нам, что, изучив план города и получив точные сведения об уязвимых местах в укреплениях, тот ответил крестоносцам, которые убеждали его начать штурм: «Невозможно осаждать подобную крепость, пока жив Саладин и пока мусульмане едины, ибо мы не можем одновременно блокировать Иерусалим и противостоять в поле войскам султана, которые будут неотступно преследовать нас, как они это делали под Акрой. По правую руку от нас нет больше ни моря, ни венецианских судов, чтобы защитить нас». Понятно, что английский король не хотел нести ответственность за второй Хаттин. Лучше было сохранить не без труда завоеванные позиции на побережье, чем рисковать все потерять в битве, о последствиях которой, в случае ее проигрыша, Ричард думал с ужасом. Если бы он знал об истинном положении мусульман, о тайном мятеже главных эмиров против Саладина, он бы легко отвоевал Иерусалим. Но он тревожился за самого себя и не смел и думать о том, что стало бы концом этого Третьего крестового похода. Отказавшись от осады Святого города, несмотря на противоположное мнение своего окружения, он нашел способ занять свою армию, оставшуюся без дела, и наметил несколько проектов: или вернуться в Рамлу, чтобы устроиться там на зимние квартиры, или повернуть на север, где они могли бы чувствовать себя в большей безопасности в графстве Триполи, чтобы уладить накопившиеся семейные проблемы, или же нанести удар по могуществу Саладина в Египте. Последняя мысль ему понравилась, и Плантагенет приказал купить тысячи верблюдов. Однако новый поход крестоносцев в июле месяце через знойные пустыни Синайского полуострова оказался совершенным безумием, и в конце концов было решено отступить и вернуться в Рамлу.

На обратном пути судьба преподнесла английскому королю подарок. Известно, что местные бедуины грабили курсирующие между Дамаском и Каиром караваны так часто, как только это было возможно. При появлении одного из них кочевники сбегались, кружили вокруг каравана, обступая его со всех сторон, и перерезали горло богатым купцам, несмотря на то, что те тоже были мусульманами. Еще до первого ночного воя шакалов грабители исчезали за холмами, унося с собой добычу. И вот в начале июля по огромным просторам аравийских пустынь пронеслось сенсационное известие: караван из трех тысяч верблюдов, груженных сокровищами, о которых мечтали все цирюльники Багдада, шел, сам того не подозревая, навстречу франкской армии, которая возвращалась к своим базам. Под навесами из шерсти кочевых верблюдов ехала вереница очаровательных восточных красавиц. Караван с тремя тысячами верблюдов, груженных всевозможными богатствами и золотыми динарами, был способен поразить воображение любого… Английский король, имевший своих шпионов почти повсюду, узнал, что бедуины, понимая всю значимость этого каравана, охраняемого пятьюстами мамлюков, были бы непрочь объединиться с англичанами, чтобы атаковать его. Итак, они объединили свои силы и договорились о дележе добычи. Ричард Львиное Сердце стоял лагерем у Латруна, когда ему сообщили, что в двадцати километрах отсюда, у источника, называемого Ал-Хисса — «Круглый Водоем», у подножия гор Хеврона, роскошный караван прохлаждается, если можно так выразиться, под охраной некого эмира Фахр ад-Дина, прозванного Золотым Тельцом, и пятисот всадников, которых Саладин одолжил богатым коптским купцам, чтобы помочь им пересечь пустыню в безопасности, чтобы в их ушах не звенели надоедливые крики грабителей караванов… Ричард с трудом поверил, что такой богатый караван оказался на пути армии крестоносцев, и он захотел своими глазами увидеть, не стали ли бедуины жертвами миража. Переодевшись в тряпье, похожее на то, которое носят погонщики верблюдов, вместе с двумя баронами, также одетыми в лохмотья, он поскакал к влажным пескам Ал-Хиссы. И его взору предстала радостная картина… На рассвете следующего дня с тысячей рыцарей, каждый из которых посадил позади себя на лошадь пехотинца, и множеством бедуинов он окружил расположившийся лагерем караван. Увидев числом атакующих купцы, их слуги и охрана были охвачены паникой. Караванные стражи разбежались в мгновение ока, оставив караван на милость франкам. Английский король не щадил себя. Он лично принял участие в резне, которая напомнила христианам лучшие дни Рено де Шатильона. Впрочем, предоставим слово Амбруазу, оставившему нам подробный рассказ об этом набеге: «Люди, которые вели караван, были пленены сержантами и рыцарями и следовали за ними, ведя на поводу больших верблюдов, груженных раскрашенными сундуками, мулов, перевозивших столько богатств: золото, серебро, шелк и бархат из Дамаска, ткани из Багдада, пурпурные материи, стеганные одеяла, изысканные одежды, шатры и палатки в превосходном состоянии, лекарственные травы и медикаменты, сосуды, бурдюки, шахматные доски, горшки и серебряные подсвечники, перец, тмин, сахар, воск, всевозможные пряности и множество других драгоценных вещей, доспехи с узорами, выполненными на каирских базарах. В общем, никогда еще крестоносцы на своем веку не видели такой богатой добычи». Кроме того, что перечислил поэт Амбруаз, английский король захватил четыре тысячи семьсот верблюдов, три тысячи лошадей, столько же мулов и пятьсот пленников.

Расхрабрившись от такого успеха, франки, таща за собой свою огромную добычу, уже в третий раз за два месяца вновь двинулись к Иерусалиму. Но как и в прошлый раз, английский король Ричард остановил свою армию в Бейт-Нубе, в ожидании, конечно, что ворота Святого города сами откроются перед ним.

В Иерусалиме Саладин чувствовал, что в воздухе вокруг него витает дух непокорности. Турецкие воины его армии плохо ладили с арабами иерусалимского гарнизона. Вечером 3 июля 1192 года султан узнал от Баха адДина, что днем мамлюки и эмиры собирались, чтобы выразить свои опасения и осудить намерение султана защищать Иерусалим: «Мы не хотим готовиться к этой защите, — заявили они, — ибо мы боимся оказаться блокированными в городе и повторить судьбу гарнизона Акры, что повлечет за собой крах всего мусульманского мира. Единственный выход — это дать бой на галилейских равнинах, достаточно широких, чтобы позволить нашим войскам развернуться. Если Богу будет угодно, мы победим наших врагов и станем хозяевами всего, чем они еще владеют. В противном случае Иерусалим будет потерян, но наша армия будет спасена. Очень долго наши армии защищали мусульманскую империю и не нуждаясь в Иерусалиме». Ко всему прочему они добавили, что эта нескончаемая война длилась вот уже тридцать лет, начиная с того дня, когда Саладин стал в Каире наследником последнего фатимидского халифа, с того дня, когда, ограбив наследников Нур ад-Дина, он начал править Сирией, истощив все ее людские и денежные ресурсы. Каждый знал, что отныне ислам никогда больше не выгонит христианство с этих восточных земель, где родился, страдал и был распят Иисус Христос. После Хаттина это было еще возможно, но с этого дня христиане спохватились, Европа собрала новые армии, а Конрад Монферратский укрепился на своей неприступной скале Тира. После Хаттина политическая и военная фортуна отвернулась от Саладина: поражение под Тиром, поражение под Акрой! В июле 1192 года христиане уже в третий раз разбивали лагерь в нескольких шагах от Иерусалима! Самые верные соратники Саладина отдалились от него, забыв, как он осыпал их почестями и деньгами. Даже Багдадский халиф разочаровался в этой дорогостоящей войне, слишком долгой, чтобы оставаться священной, слишком далекой, чтобы беспокоить его. Мелкие месопотамские эмиры, к которым постоянно обращались, чтобы набрать малооплачиваемых рекрутов, крестьяне Дамаска, обираемые сборщиками налогов, — все роптали. Самые горячие мусульманские головы попадали в Зебдани за то, что они осмелились говорить правду.

Как всегда, когда ему необходимо было принять важное решение, Саладин искал успокоения в молитве. Его секретарь не раз заставал султана в Иерусалиме, проводящим ночь в молитвах и размышлении. Когда муэдзин провозглашал утреннюю молитву, Саладин приходил в мечеть Ал-Акса и обращался к Богу: «Сегодня пятница, — пишет кади Ибн Шеддад, — священный день недели, день, когда молитвы могут быть услышаны лучше всего, как сказано в «Сборнике преданий Бухари». Теперь мы находимся в самом священном месте на всей земле. Султан совершит ритуальное омовение перед молитвой и раздаст милостыню без свидетелей. Затем, опустившись на колени, он произнесет между первым и вторым призывом на молитву речь двух ракатов. Он будет мысленно взывать к Господу и признается в своей беспомощности исполнить его волю…» Арабские историки настойчиво утверждали, что в этот период Саладин был очень одинок. Один из них рассказывает, что он созвал военачальников и эмиров в мечеть Ал-Акса, где после обычных молитв он заставил их поклясться в том, что они не оставят дело ислама, приводя им в пример Мухаммада, который в похожей ситуации потребовал такой же клятвы от своих товарищей. После этой церемонии он собрал диван и сказал им: «Сегодня вы — единственная защита ислама. Судьба мусульман, их имущество, их жизни, их свобода, их дети — все это в ваших руках. Вы спасете основанную нами империю и нашу веру. Если вы проявите слабость, если вы измените нам, вы, кто живет за счет государственной казны, мусульманская земля будет свернута, как Книга ангела [Сиджиль], ангела, обязанного записывать в свиток все человеческие поступки, и враги нашей веры вновь захватят эту страну, которую мы получили благодаря одной-единственной победе. И все наши жертвы, все денежные затраты, все наши победы окажутся напрасными. Ислам возлагает на вас все свои надежды». Осознавая серьезность этих слов и смутившись при упоминании имени Пророка, присутствующие долгое время хранили молчание и неподвижность, «как будто им на голову села птица» (арабская поговорка, извлеченная из хадиса). Следует отметить ловкость султана, напоминающую ту, которую он нам демонстрировал еще в начале своей необыкновенной карьеры. Он вот уже тридцать лет борется против захватнических устремлений христианства вовсе не для того, чтобы сохранить династию Айюбидов в Дамаске или в Каире, не для того, чтобы обеспечить себе влияние или славу. В разгар боя он только безвестный творец определенной работы, надеющийся на то, что Бог пожелает, чтобы она осталась в веках. Его имя, его временное могущество — лишь перышко на весах великих человеческих деяний. Нет, он ничто перед Богом без своих эмиров. Пусть эти доблестные соучастники выигранных совместно битв подумают еще! Ибо нужно выгнать всех, до последнего, христиан и даже само воспоминание о них с земель, которые принадлежат мусульманам…

Эмиры, кажется, позволили Саладину убедить себя, или, скорее, никто из них не осмелился выступить против султана, даже мятежный эмир Абу-л-Хейджа «Толстый», который возглавлял значительный контингент тюркских всадников и был особенно критичен в своих высказываниях. «Действительно, — сказали они, — все это время ты заботился о нас. Ты вытащил нас из грязи и возвысил до почетных званий и должностей. Все что у нас есть, это наши головы, и мы жертвуем ими на твоей службе». После этого все покинули мечеть, и у каждого сложилось впечатление, что Саладин вновь обрел дружбу своих эмиров. Но на следующий день старые тревоги ожили. Мамлюки, узнав, что диван согласился защищать Иерусалим, велели передать султану, что они не одобряют это решение. Они грозились покинуть Иерусалим, разойтись по соседним равнинам и нападать на лишенных воды христиан. Обеспокоенное мусульманское население готовилось бежать в Дамаск. И как раз в разгар этих событий пришло известие о гибели каравана из Египта, из-за чего оказалось разоренным большинство купцов из Иерусалима и земель Трансиордании. Повторим, что если бы в тот момент христиане появились в миле от Башни Давида, чудо бы произошло и ворота Иерусалима распахнулись бы перед ними… Но крестоносцы были так же нерешительны, как и мусульмане. Обе армии даже на расстоянии внушали друг другу страх. Конечно, герцог Бургундский и французы хотели атаковать, но английский король не хотел. Были ли у него тайные замыслы? Желал ли он сохранить престиж Саладина? Думал ли он еще о том, чтобы возвести кого-нибудь из своей семьи на иерусалимский трон, даже если ему, Плантагенету, придется разделить этот трон с Айюбидом? Утверждая, что вода повсюду отравлена, он отдал приказ о всеобщем отступлении. И 4 июля 1192 года, пока Саладин, покинутый частью своих лучших войск, думал отдать Иерусалим христианам, чтобы подписать, наконец, с ними мир, в этот день крестоносцы на рассвете сложили свои палатки и в третий раз двинулись обратно на побережье! Вообразите, как обрадовался весь исламский мир. Лучшие лампы зажглись во всех мечетях Иерусалима, Дамаска, Каира, а звезда Саладина засияла с новой силой. Что же касается крестоносцев, то они были разочарованы: «Когда христиане увидели, что им не удастся преклонить колени пред Гробом Господним, до которого им осталось всего каких-нибудь четыре лье, — пишет Амбруаз, — их сердца сковала печаль. Грустные и упавшие духом они возвращались по своим собственным следам. Их военачальники никогда не были так подавлены и смущены. В день, когда мы вернулись к Лидде и Рамле, исполнилось пять лет с тех пор, как мы потеряли Иерусалимское королевство». После этой разочаровавшей всех кампании в рядах армии участились случаи дезертирства. Одни возвращались в Европу, другие отправлялись в княжество Антиохия, проклиная английского короля, которого они обвиняли в измене…

Июль 1192 года. Снова заговорили о мире. Ричард I сделал первые шаги к примирению. На самом деле он был встревожен и спешил вернуться в Англию, где Иоанн Безземельный, горячо поддерживаемый Филиппом Августом, готовился отнять у него его земли. Ричард попросил брата Саладина ал-Адила, которого он только что посвятил в рыцари, передать султану, что во имя сохранения прочного мира между мусульманскими и западными народами он готов пойти на жертвы. Он отказался от своих претензий на иерусалимский трон, довольствуясь прибрежной полосой, расположенной между Яффой и княжеством Антиохия. Что же касается Иерусалима, то Ричард предложил султану, чтобы он снова стал христианским под защитой мусульман. Английский король согласился не пытаться больше отвоевывать ни пяди галилейской земли и жить в полном согласии с Саладином, если тот взамен пообещает уважать и оберегать свободное существование христианской религии в церквях Святого города, предоставит паломникам возможность свободно посещать Иерусалим и святые места, не взимая за это платы в айюбидскую казну, терпимо относиться к присутствию монахов и священников в церкви Воскресения и к присутствию двадцати английских солдат в иерусалимской крепости. Две недели назад Саладин подписал бы столь мягкие условия мира, которые закрепили бы за обеими сторонами имеющиеся на тот момент земли. Но на следующий день после отступления франков из Ал-Хиссы он не спешил брать на себя какие-либо обязательства, не ознакомившись с численным составом войск, которые он как раз приказал призвать под знамя ислама. Он проявлял сочувствие к желанию своего противника заключить мир, выказывал свое доброе расположение, обменивался с Ричардом трогательными письмами, сообщая ему, что его племянник, граф Генрих Шампанский, будет ему так же дорог, как самый любимый его ребенок. Он поддерживал видимость англо-айюбидского политического союза, союза, о котором так мечтал английский король, пытавшийся выдать замуж за брата Саладина одну из своих сестер, а теперь старавшийся обеспечить будущее своему племяннику. После обмена напыщенными письмами, после радушных встреч между Онфруа Торонским, специалистом по переговорам, и кади Хаджи Юсуфом, который пользовался доверием султана, наступило некоторое охлаждение. Саладин был согласен оставить франкам побережье, как они и просили, но при условии, что они пообещают срыть главные крепости, такие как Газа, Дарун, Аскалон, не без труда восстановленные английским королем, и что будущие границы установят, передав мусульманам в пользование крепости, построенные крестоносцами в глубине Ливана. Чтобы компенсировать английскому королю работы, которые тот проделал в Аскалоне, он уступил бы ему окрестные поселения и поля… Ричард отказался разрушить стены Аскалона, и переговоры были прерваны. Пока они тянулись, к Саладину прибыли войска из Мосула и Сирии. 26 июля он атаковал Яффу, охраняемую слабым христианским гарнизоном.

После трех дней яростных атак ему удалось проникнуть в нижний город. Увидев, что их зажали в верхнем городе, где они пытались укрыться, франки отправили к Саладину своего патриарха и коменданта, чтобы сдаться. Султан, чьи изможденные войска несли огромные потери во время отчаянной обороны христиан, согласился на почетную капитуляцию. Дата сдачи города была назначена на завтра. Но на следующий день по совету патриарха Иерусалима Рауля, который объявил им, что Ричард Львиное Сердце спешит им на помощь во главе пятидесяти кораблей, из которых пятнадцать были большие галеры, снаряженные в Бейруте, крестоносцы отказались открыть мусульманам ворота Яффы. Те снова приступили к штурму. Они разрушили башню. Через брешь они устремились в город. Но ненадолго. Их остановила огненная стена. Крестоносцы подожгли солому и сено, чтобы ослепить врага. Когда дым рассеялся, мусульманские войска обнаружили перед собой другую стену из пик, копий и мечей. Крестоносцы плечом к плечу ожидали удара. «Когда огненное облако рассеялось, — пишет Баха ад-Дин, — мы обнаружили стену из мечей, которая заменила рухнувшую стену и так хорошо закрыла брешь, что даже взгляд не мог проникнуть сквозь нее, и оставалось только дивиться неустрашимости франков, хладнокровию и стойкости их обороны». Храбрость христиан в этой битве была такова, что они даже не закрыли городские ворота, встав в них незыблемой стеной. Но помощь, на которую они надеялись, так и не пришла. В отчаянии они второй раз согласились капитулировать. Саладин потребовал, чтобы каждый всадник был выкуплен всадником, каждый пехотинец — пехотинцем. Кроме того, он обязал жителей Яффы выплатить контрибуцию. Осажденные, согласившись на эти условия, попросили Саладина приказать прекратить бой. «Я не могу остановить своих солдат, — ответил он им. — Если вы хотите спастись, запритесь в цитадели, иначе я не смогу гарантировать вам жизнь». И действительно, мамлюки, не зная, что защитники Яффы хотят капитулировать, распространились по городу, убивая всех, кто, к своему несчастью, оказался у них на пути. И чтобы уберечь франков от смерти, Саладин, верный своему слову, послал людей, на которых он мог положиться, чтобы защитить их от бесчинств своих же собственных солдат. Это великодушие по отношению к врагу рассердило большинство эмиров, отправивших своего представителя к Саладину, чтобы выразить ему свое разочарование и разочарование своих людей, незаконно лишенных сокровищ Яффы. Чтобы не вызвать неудовольствие армии, они отказались признать последние соглашения, касающиеся капитуляции города. Эмиры считали, что завладели крепостью с помощью оружия, и требовали собрать добычу, которая там находилась и которая принадлежала им по праву завоевания. Они знали, что мамлюки откажутся покинуть кварталы, не разграбив их, ибо в Яффе еще находились легендарные богатства египетского каравана, захваченного совсем недавно английским королем. Но Саладин был непреклонен. Он пообещал спасти жизнь христианам, так же, как и сохранить им их имущество и приказал передать, что он казнит каждого, кто осмелится нарушить его распоряжение. И пока в лагере победителей царила неразбериха, английский король, спешивший на всех парусах, появился со своими судами в порту Яффы. Но когда он увидел, что на стенах развевается знамя ислама, он подумал, что город захвачен. Он готовился повернуть со своей эскадрой обратно, когда один христианин, обманув бдительность мусульман, добрался вплавь до одного из судов английского флота. Он сообщил Ричарду Львиное Сердце, что большое число вооруженных христиан еще находится в цитадели, охраняя вход в порт; правда, о том, что они находятся там под защитой Саладина, он не сказал. И английский король приготовился высадиться в порту Яффы. Через час он причалил. Его увидели со щитом на шее, с датской секирой в руке, спрыгивающего в море прямо в воду, доходившую ему до пояса, потом он побежал к берегу, который в миг очистился от мусульман, впавших в панику при виде Ричарда и его воинов, и вошел в Яффу, где хозяйничали мамлюки. Тут же христианский гарнизон перебил в замке своих защитников. Баха ад-Дин, свидетель этих событий, сообщил Саладину, что произошло. Мусульмане в беспорядке покинули Яффу, а спустя несколько часов — и свой лагерь у ворот города. Английский король без боя занял стан, который неверные только что оставили. Он обнаружил там не только часть добычи, вынесенной из Яффы, но еще и провизию и багаж, которые бросил враг.

После своей победы в Яффе, одержанной с двумя тысячами людей, Ричард отправил к Саладину несколько плененных им мамлюков. «Идите к султану, — сказал он им, — и передайте ему от меня, что эта война длилась слишком долго, что мы уже оба внесли свой вклад в историю, что наши войска истощены, что теперь нужно пощадить кровь наших подданных. Умоляйте его именем Бога, Которого он так чтит, согласиться на приемлемые условия, чтобы мы могли жить в мире друг с другом».

Саладин ответил ему, что он всегда был согласен с главными статьями и что единственные спорные вопросы касались Аскалона, Яффы и Даруна. Он предложил поделить грушу пополам: франки сохранили бы Яффу, которую они только что захватили с таким блеском, а он получил бы Аскалон. Конечно, нельзя утверждать, что султан приносил большую жертву, уступая уже захваченную франками Яффу, поскольку и Аскалон уже давно принадлежал английскому королю. Скорее удивляет то, что Саладин выдвинул подобные требования на следующий день после своего поражения. Определенно эта изнурительная война между двумя суверенами рисковала продлиться еще многие месяцы. Все жаждали мира, но каждый раз именно побежденный откладывал его заключение…

Через месяц после Яффы, во время крупной стычки между мусульманами и крестоносцами, произошло событие, благодаря которому Ричард Львиное Сердце и заслужил свое прозвище. С шестьюстами воинами он был в открытом поле окружен курдской конницей Саладина. Англичанин попытался ускользнуть. Он спокойно построил своих солдат в каре плечом к плечу, щит к щиту и приказал первому ряду опуститься на колено, держа копья в горизонтальном положении, второму ряду поднять шотландские луки, способные посылать дюжину стрел в минуту, за ними расположились арбалетчики, самая мощная и точная стрельба которых была способна убить человека с двухсот шагов. Стрельба из арбалетов была столь смертоносна, что в описываемую нами эпоху Церковь запретила их использовать, по крайней мере против христиан. Ричард велел стоять всем как скала, угрожая перерубить пополам всякого, кто дрогнет. Усилия мусульман разбивались об эту горстку людей, образовавших живую стену, ощетинившуюся копьями. Покружив вокруг них какое-то время, но так и не сумев к ним приблизиться, всадники Аллаха прекратили свои попытки и исчезли так же стремительно, как и появились. Когда Саладин узнал о том, что случилось, он вызвал к себе курдских офицеров, принимавших участие в этом деле, и осудил их трусость. Один из них дерзко ответил ему: «Тогда прикажите вашим мамлюкам сражаться с христианами, а не позволяйте им притеснять людей из Мосула, Алеппо или Дамаска, как они это сделали, чтобы помешать им ограбить Яффу, захваченную благодаря их храбрости!» Таковы были последствия проявленного султаном по отношению к христианам Яффы великодушия! Он не должен был забывать, что священная война идет все время, что начиная с Мухаммада в арабской истории использовалась вера, религиозный порыв ради удовлетворения материальных интересов, что само понятие «религиозная война» содержит в себе идею захвата и что грабеж может быть оправдан во имя Бога. Страсть к наживе побуждала каждого быть творцом победы, которая обеспечила бы ему часть добычи. «В период завоеваний, — писал Годфруа-Демомбин в «Мусульманском и византийском мире до крестовых походов», — арабы были постоянно готовы к войне, и если было необходимо, халиф призывал их на службу, но регулярной армии мусульманское государство не имело. Али в речи, произнесенной в Куфе, указал в числе главных грехов предательство арабов, которые, однажды получив свою часть добычи, вернулись к своей кочевой жизни». Вера и материальная выгода — в таком порядке располагаются мотивы, которые побуждали солдат, набранных чаще всего среди кочевников, верных даже доисламским традициям, сражаться под командованием Саладина, престиж которого увеличивали его многочисленные победы. Но как только военная удача начала отворачиваться от султана, он потерял часть своего авторитета. Простые офицеры, видя, как померкла звезда султана, гораздо меньше опасались его могущества. А поскольку, в сущности, у него не было мусульманского государства, а была только некая ассоциация мусульманских общин, временно объединившихся, чтобы защищать общий религиозный идеал, каждый недовольный был счастлив обрести свободу, особенно когда дела шли плохо. Это колебание между абсолютным индивидуализмом и всеобщим самопожертвованием в часы неизвестности было одной из характерных черт этих солдат удачи, которые покинули свои племена, чтобы, по обычаю, защищать ислам и по возможности обогатиться. Конечно, всадники пустыни хотели, сражаясь за Аллаха, спасти свои души, но они также желали вернуться со священной войны со своей частью добычи. Им льстило, что агенты халифа отобрали их в армию за их приятную внешность и статную фигуру, им нравилось красить свои бороды в черный цвет за счет повелителя правоверных, получать горшок с краской для волос, несколько дирхемов и положенных им галет. Еще они любили вечерами в своих палатках слушать рассказы странников, пришедших с ярмарки поэтов Указа, манивших их сверкающими кучами золота и драгоценных камней, которые находились на христианских землях… Они так же, как и крестоносцы, мечтали о богатых караванах… Подобные умонастроения вовсе не побуждали их к великодушию, и именно поэтому Яффа стала для них жестоким разочарованием. Саладин запретил им грабить имущество христиан в городе, который они захватили! Чтобы спасти несколько сотен христиан, которые вспомнят об этом, когда будет уже слишком поздно, Саладин настроил против себя большинство своих эмиров. И теперь он вынужден был приказать своим войскам отступать, а крестоносцы преследовали его, ибо они узнали через своих шпионов, что в стане мусульман происходят необычные события…

Этим летом английский король, сраженный малярией, слег в постель, и ему было так плохо, что окружавшие опасались за его жизнь. «Или же он умрет, — любезно писал ал-Имад, — и это будет счастьем, ибо он присоединится к проклятым теням маркграфа Тирского и Фридриха Барбароссы, или же он выживет, и тогда ожесточенная война возобновится, ибо англичанин откажется от взятых на себя обязательств и будет ждать удобного случая, чтобы атаковать». Саладин еще раз предложил всеобщее перемирие на земле и на море между двумя армиями. «Бог вдохнул в английского короля неуемное желание груш и персиков» (Ибн Шеддад), и султан приказал день за днем доставлять ему эти фрукты, а также восхитительные охлажденные шербеты, и эта беготня туда и обратно благоприятствовала переговорам. Был конец августа, и французская армия вся целиком готовилась покинуть Сирию, где она познала больше разочарований, чем триумфов… Ричард I также хотел вернуться в Англию до наступления сезона дождей. Камнем преткновения по-прежнему оставался Аскалон. Ричард хотел, чтобы Саладин компенсировал ему затраты на фортификационные работы, которые он там проделал. Саладин упорствовал и не соглашался отдать эту крепость христианам, в итоге англичанин уступил. Уступка за уступкой, и он отказался почти от всех своих требований. Этот мир, вырабатывавшийся в таких трудных условиях, в течение такого долгого времени, в конце концов, был заключен Ричардом Львиное Сердце на скорую руку: английский король все больше беспокоился по поводу того, что происходит у него на родине, и боялся наступления зимы. Вот почему Саладин, побежденный под Акрой, Аскалоном и Яффой, диктовал свои условия, как если бы он был победитель! Наконец в среду 22 шабана, 4 сентября 1192 года, граф Генрих Шампанский, племянник английского короля и наследник его средиземноморской монархии, Бальян II д’Ибелен, Онфруа IV Торонский, ал-Малик ал-Афдаль и ал-Малик аз-Захир подписали от имени английского короля и Саладина, владыки Сирии, Египта, Месопотамии и Йемена, не вечный мир, а перемирие на три года, три месяца, три недели и три дня. Побережье между Яффой и Акрой оставалось под властью христиан. Аскалон объявлялся нейтральной территорией. Регион Рамла-Лидда был поделен на две зоны влияния: христианскую и мусульманскую. Христиане получили право свободно посещать святые места. Некоторым религиозным орденам было разрешено жить в построенных ими монастырях. Менее важные вопросы также были улажены. Но глупый инцидент чуть было не испортил церемонию подписания мирного договора: «Английский король отказался клясться, и представители обоих владык вынуждены были ограничиться пожатием руки в знак взятых на себя обязательств. Ричард заявил, что короли не дают клятв» (Ибн Шеддад). Спустя три недели Боэмунд III, государь Антиохии, подписал с Саладином Бейрутский договор. Султан признал его суверенитет на богатой равнине, простирающейся между Антиохией и Харимом. Бальяну II был пожалован фьеф на юго-востоке от Хайфы, Рено Сидонский получил в награду за свое политическое вероломство по отношению к Саладину и за свое блестящее знание теологии и арабской грамматики половину земель Сидона. Только Старец Горы, Синан, у которого за пазухой всегда был припасен кинжал или яд, не захотел поставить свою подпись внизу пергамента, на котором были записаны условия этого всеобщего мира.

Радостная весть тут же разнеслась по всем сирийским городам. Повсюду, где была установлена власть Саладина, гонцы объявили, что «именем милосердного Бога и по распоряжению султана Саладина, защитника веры, между христианами и мусульманами установлен мир, который позволит обоим народам жить в полном согласии, путешествовать и свободно торговать на землях друг друга». Этот мир спас ислам… Несколько месяцев спустя Саладин умрет. «А ведь если бы султан умер во время войны, — пишет кади Ибн Шеддад, — ислам был бы в опасности». Так закончился Третий крестовый поход. Он увековечил славу и гений Саладина и продемонстрировал, к несчастью, бессилие разобщенных, пекущихся только об удовлетворении своих корыстных интересов христиан перед исламом, растущая тень которого уже нависла над другими континентами…