Саладин, благородный герой ислама

Глава VI Каир

После длинной вереницы смут и испытаний, которые сопровождали закат династии Фатимидов, после чередования голодных и благополучных периодов, после чиновничьей тирании, после стольких лет неразберихи, недовольства, переворотов, совершенных чиновниками, фаворитами и лицами, занимавшими высокое положение в гареме, после диктатуры евнухов благодетельное правление Саладина положило конец беспорядкам, царившим при бывшей халифской администрации, усмирило умы, способствовало укреплению позиций имущего класса, покровительствовало торговле, принимая самые решительные меры, чтобы очистить столицу, содействовало основанию многочисленных школ. Под мудрым руководством своего нового владыки Египет познал благие результаты политического возрождения и экономического процветания, которые будут запечатлены в его хрониках.

В древней части Каира близ Гелиополиса, где феникс, птица страны пальм, в течение пятисот лет отдавал свой пепел знаменитому городу солнца, символизирующему также утешительные надежды, которые позволяли людям верить, что тот, кто умер, увял, угас, идет навстречу новой жизни, расцвету, огню; в городе с несметным количеством мечетей, поднимающихся к небу сотнями минаретов живым дворцовым чудом, каждый век украшаемым благодаря заветам легендарных халифов, путешественник мог в XII веке нашей эры без труда представить себе величие и жизненную силу этой юной мусульманской цивилизации, расцветшей на земле древних фараонов, в двух шагах от этой великой пирамиды, которая, возможно, хранит в своих недрах вот уже пять тысяч лет тайны будущих времен и послание давно минувших эпох. Каир — чарующее имя, которое и сегодня воплощает чувственность, магию и очарование Востока, имя, звучание которого будит множество воспоминаний, город священный, как и Дамаск, отражал красоту своих дворцов, богатство своих рынков, славу и меч ислама и неторопливую жизнь своих жителей — космополитов, словно роскошно освещенная фреска. Соседствующий с Мемфисом, этот поистине царственный и знаменитый город был почитаем мусульманами всего мира. Поэты, с их восторженным языком и цветистым слогом, которые вызывают у нас улыбку и одновременно дают волю фантазиям, воспели, как и подобало это делать, гул и огни города халифов, неподражаемую красоту его ночей и нильских вод, тайну его барельефов, на которых осы, строят себе жилье, нагло вьют свои гнезда в глубине выбитых священных иероглифов. На Востоке все немного поэты, и простой сапожник из Мосула, посмевший утверждать, чтобы развеять плохое настроение злобного халифа, что Багдад является единственным «Городом радости» и «Матерью мира», был грубо одернут другим поэтом, странствующим, но благородного происхождения, который официально возразил: «Кто не видел Каира, тот слеп, — сказал он, — ибо земля там — золотая пыль. Женщины этого рая, как быстрая река, освежают взор истинно верующего. Нил там подобен рекам, которые текут в царство Аллаха». В одном из рассказов «Тысячи и одной ночи» прекрасная рабыня Шахерезада взволнованно вспоминает далекий город следующими словами: «Какое счастье в том, чтобы дать себя пленить совершенным формам тела своего возлюбленного ценой созерцания Каира? Тот, кто среди других увидел и этот удивительный город, не может больше его забыть, и если вспоминают о ночи, когда Нил, достигая желаемого уровня, орошает землю своими питающими водами, то представляют кубок, полный вина, в руке, которая его проливает, и не думают больше ни о чем другом, кроме как об этом чудесном и несравненном городе. О мудрый Повелитель правоверных, если бы ты был в Каире, вблизи Нила, в то время когда заходящее солнце окутывает город мягким светом, ты пренебрег бы своим троном и рабами, ты позабыл бы Багдад и навсегда остался бы на берегах священной реки». Так говорит Шахерезада, вспоминая Каир, древний египетский Вавилон, где в свое время стояли римские гарнизоны, наблюдавшие за берегами Нила, куда стекались нубийские корабли, везущие богатства Судана. И зачарованные слушатели представляли себе возвышающуюся мечеть Омара, «венец мечетей», одно из самых древних исламских сооружений, построенную на руинах коптской церкви во время арабского завоевания. Саладин отреставрировал ее в 1172 году. Со своими стенами, покрытыми сверкающими красками и позолотой, с тысячью двести девяносто украшенными миниатюрами Коранами, с восемнадцатью тысячами ламп, зажигаемых с приходом ночи, она остается самым красивым памятником религиозного арабского искусства. Верующие всех религий, которые признавали единого Бога, могли собраться там для общей молитвы во время бедствия и добиться, благодаря своему усердию, так необходимого там разлива Нила. Какое удивительное зрелище могло предстать пред взором мусульман, приведенных своими улемами, христиан любой конфессии, евреев, сопровождаемых своими причетниками и раввинами, по-братски собравшихся в большом дворе мечети Амра перед тем, как после положенных омовений обратиться к Всевышнему с общей молитвой в святилище с тремястами шестьюдесятью мраморными колоннами, оставшимися от давно исчезнувших храмов и церквей, увенчанных капителями с коринфскими аканфами, ионическими волютами, кубическими византийскими капителями, капителями эпохи Птолемеев! В глубине мечети, где мягкий полумрак заменяет ослепительный дневной свет, находится михраб, украшенный мозаикой и искусно инкрустированный драгоценными камнями. Он показывает направление на Мекку, великий священный город, сверкающий, подобно драгоценности в песках благословенной Аравии. Мечети, архитектурные истоки, символы духовного возвышения, чистые устремления, выраженные в камне, созданные с таким усердием и терпением, вечные места, куда приходят раствориться в горячей мистической поэзии бесконечные вереницы душ с обращениями, предназначенными для ушей одного лишь Бога. Мечеть Ибн-1\лун построена возле холма, где, по легенде, Бог послал Аврааму ягненка в тот момент, когда он собирался принести в жертву Исаака, чтобы ягненок был заклан вместо него. Она была основана неким ученым, который каждую пятницу посещал больных и умалишенных. Этот щедрый владыка, чувствуя приближающийся конец, попросил своих подданных собраться и помолиться за него: мусульман — по Корану, евреев — по Пятикнижию и Псалтири, христиан — по Евангелию, и построил один из красивейших памятников Каира. И мечеть ИбнТулун напоминает верующим об этом государе, оставившем 17 сыновей и 16 дочерей, и содержавшем в течение своего долгого царствования 10 000 мамлюков, 300 самых породистых лошадей, 24 000 рабов и 10 военных кораблей.

Высокая крепость, которая возвышается над Каиром, была построена Саладином. Сначала он жил во дворце визиря, а дворец халифа отдал своим эмирам, но после падения Фатимидов и восстановления суннитского вероисповедания, гонимого ортодоксальными шиитами, Саладин, опасаясь Каира, его народных мятежей, ненависти лишенных власти чиновников, выбрал лучшее место, откуда можно контролировать город. Новый владыка Египта устроил там свою резиденцию, и Макризи рассказывает, что он выбрал это место потому, что мясо сохранялось здесь свежим два дня и две ночи, тогда как в городе портилось за один день. Построить крепость было поручено евнуху Каракушу. Этот удивительный министр, наполовину сумасшедший, наполовину мудрец, разгрузил бюджет, который ему выделили для расходов, разрушая маленькие пирамиды в Гизе и используя в качестве каменоломни третью по величине пирамиду Микерина. Огромные, прекрасно обработанные блоки, заимствованные в мавзолеях Фараонов, послужили фундаментом для крепости Саладина. Каракуш оставил после себя особую память. Шут, являющийся одним из классических персонажей любого театрального представления, носит имя министра Саладина и кажется достойным этой чести, если верить мусульманским историкам, которые сохранили для нас некоторые высказывания этой выдающейся личности. «Некая вдова, — пишет один из них, — попросила у Каракуша саван, чтобы похоронить своего мужа, тот ей ответил: «Казна, предназначенная для раздачи милостыни, сейчас пуста, приходи через год, ибо тогда, с помощью Аллаха, я смогу дать тебе саван»». Другой, очень известный в эпоху Саладина историк, отнесся к Каракушу более благосклонно. В Каире была совершена крупная кража, весь город пришел в волнение. Каракуш спросил у потерпевших, была ли их улица перекрыта воротами, как было в обычае, они ответили, что да. Тогда он приказал снять с петель и принести ворота, и собрать перед ними всех жителей улочки. После этого он приложил свое ухо к воротам, как будто внимательно выслушал их, и сказал: «Ворота сообщают мне, что человек, который украл деньги, носит на тюрбане перо». Вор невольно поднес руку к своему тюрбану и тем самым выдал себя.

Арабы прозвали новую крепость «Горный замок». К ней вела крутая тропа, окруженная высокими стенами. Гильом Тирский, впечатленный огромными богатствами, красотами и наслаждениями, которые можно было найти в Каире, описал прием, оказанный христианам во дворце Саладина: «Поскольку дом этого владыки обладает сокровищами необыкновенными, подобных которым невозможно найти нигде в мире, мы здесь подробно опишем то, о чем узнали из рассказов христиан, бывавших у этого великого государя, о его роскоши, богатствах и необычайном великолепии. Как только Гуго Кесарийский и рыцарь из ордена тамплиеров Годфруа прибыли в Каир, толпа слуг с обнаженными мечами провела их во дворец Саладина по узким переходам и мрачным залам, охраняемым вооруженными эфиопами. Миновав два поста охраны, они достигли просторных залов, выложенных мрамором различных цветов. Там они увидели портики для увеселительных прогулок, поддерживаемые мраморными колоннами. Их потолки, искусно украшенные резьбой и инкрустированные золотом, сверкали во мраке. Зрелище было столь восхитительным, что христианские князья не могли отвести взгляд и насытиться созерцанием этих произведений, совершенство которых превосходило все то, что они видели ранее. Там были фонтаны, откуда била вода, проходя по золотым и серебряным трубам, птицы с ярким оперением, поющие чарующими голосами. Оттуда разукрашенные евнухи повели христиан в другие залы, которые были еще прекрасней предыдущих. Там было множество различных животных, создать которых могли только кисть художника, воображение поэта и душа, затерянная в лабиринтах ночных сновидений. После многочисленных поворотов и зал, способных задержать даже того, кто очень спешит по своим делам, они, наконец, прибыли в собственно царский дворец, где находилась толпа военачальников и придворные, выделявшиеся роскошью оружия и костюмов, и где сами помещения демонстрировали богатство и несметные сокровища владельца. Когда они были допущены и проведены во внутреннюю часть дворца, визирь оказал своему повелителю подобающее почтение, он бросился два раза на землю, чествуя его и поклоняясь ему в манере, с которой в других странах никто не привык выказывать своего уважения. Когда визирь пал на землю в третий раз и снял меч, висевший у него на шее, занавес, расшитый золотом и крупным жемчугом и затемнявший трон в центре зала, резко раздвинулся и показался халиф. Лицо его было открыто, он сидел на золотом троне в одеждах, превосходивших пышностью королевские». Таков рассказ Гильома Тирского.

Эта большая крепость Каира, построенная Саладином, и сегодня производит неизгладимое впечатление на тех, кто ее посещает, огромным количеством дворов, садов, извилистых коридоров, казарм, дворцов, скалистыми стенами, падающими отвесно, опасными для жизни местами, самыми высокими минаретами в Каире и вырытыми ниже уровня Нила колодцами. Именно под сенью этой громадной крепости в эпоху Саладина, в течение месяца шавваль, перед отъездом паломников в Мекку проходили ярмарки, славящиеся по всему Востоку. Сколько раз Саладин, оставляя свои государственные дела, теплыми восточными вечерами, навеки врезавшимися в память тех, кто имел счастье их наблюдать, должно быть, созерцал с высоты своей цитадели знаменитый Каир. В сумерках, когда город затихал, возможно, он и осознал, увидев вдруг появившийся всполох на каком-нибудь куполе или минарете, что величие славы и могущества более нереально, чем вечерние огни, вспыхивающие на горящем горизонте. Сколько раз паладин ислама склонялся над этим роскошным сказочным городом, наполненном суматохой, светом, разношерстным народом, — Каиром, городом, одного названия которого было достаточно, чтобы привести в восторг жителей Дамаска или Гранады, мечтающих в прохладе своих пропахнувших апельсинами патио об этой жемчужине плодородного Нила. С высоты крепости были видны необъятные просторы: на западе простирались широкая и спокойная поверхность реки и возделанные земли, которые ею орошались, на горизонте на скалистых отрогах ливийской горы просматривались очертания большого числа огромных, таинственных и вечных мавзолеев фараонов. На юге открывался прекрасный вид на возвышенности, покрытые ветряными мельницами, и огромный город мертвых с могильными холмами и гробницами, теснящимися вокруг пышных надгробных памятников халифов. Но пока солнце высоко в небе, великолепная панорама лишена своего очарования. Серый, желтый, коричневый, ослепительный белый, немного зеленого, приглушенного пылью или своей удаленностью, — вот встречающиеся цвета. Но на заре, или, еще лучше, вечером, перед тем как небесное светило исчезнет за последней ливийской горой, небо, наполняя землю своим сиянием, превращает Каир в сказочный город, достойный своих восточных соперников. В это время он весь утопает в пурпуре, воды Нила переливаются золотистым цветом, поля искрятся, а вдали на горизонте выделяются ярко-фиолетовые горы… Таков был Каир.

В эпоху Саладина в этот счастливый город стекались огромные богатства со всего мира. Правитель Цейлона писал каирскому халифу: «Я желаю заключить с вами торговый договор. Я владею громадным количеством драгоценных камней и жемчугов. У меня есть корабли, слоны, муслин, ткани всех видов, сандаловое дерево, корица, все товары, которые вам доставляют бременские купцы. В моем королевстве выращивают деревья, из древесины которых изготавливают древко копий. Даже если вы будете просить у меня по двадцать кораблей в год, я способен их для вас построить. Египтяне могут свободно торговать в моих государствах, ибо посланника, отправленного ко мне владыкой Йемена, чтобы заключить со мной союзный договор, я выпроводил, из любви к Египту. Я обладаю двадцатью семью замками, подвалы которых полны драгоценных камней, что касается мест ловли жемчуга, то они все находятся в моих владениях». В Каир прибыли посланники по поручению китайцев, джонки которых с давних пор служили средством передвижения по Индийскому океану. Тогдашние историки, привыкшие видеть в любом посольстве, приезжающем из неизвестной страны, что-то вроде акта подчинения исламу, находили удовольствие в том, чтобы утверждать, быть может несправедливо, что религия была по крайней мере такой же причиной необычных демаршей некоторых властителей Дальнего Востока, что и коммерческая выгода. «Послы повелителя Катейя, — свидетельствует Макризи, — привезли в Каир письма, адресованные султану. В них прочли, что один факир, путешествовавший по Катейю и проживавший там долгое время, пустил в ход все средства, чтобы отвратить жителей от поклонения восходящему солнцу и обратить их в истинную веру. Государь Катейя услышал об этом, захотел поговорить с ним и, убежденный словами миссионера, стал мусульманином. Как только проповедник умер, правитель отправил в Египет послов, чтобы раздобыть несколько богословских книг и привезти в свою страну ученого, способного обучить его подданных религиозным обрядам ислама. Халиф радушно принял прибывших, приказал обрядить их в почетные одежды и разрешил им выбрать работы, способные наставить их в мусульманской вере самым лучшим образом». Мирская польза от подобных миссий была очень велика для Египта. Древний караванный путь был изборожден длинными вереницами тяжело груженых верблюдов. Подсчитать количество лодок, перевозящих товары, почти не представлялось возможным. В эпоху Саладина на Ниле их было тридцать шесть тысяч и один флорентинец, бывший проездом в Каире, уверял, что в его порту лодок больше, чем в Генуе, Венеции или Анконе. Отрывок из Ибн Хордадбеха рассказывает нам о процветании Египта: «Еврейские купцы, которые говорят по-арабски, персидски, гречески, на французском, испанском и славянском языках привозят с Запада в Каир невольниц, юношей, парчу, бобровые меха, куниц и мечи. Они садятся на корабли в портах франкских государств и плывут в Каир. Там грузят свои товары на верблюдов и отправляются в города на берегу Красного моря, откуда едут в Индию и Китай. Из Китая в Каир они везут мускус, алоэ, камфару». Дороги были тогда настолько безопасными, а остановки в пути так хорошо обустроены, что «женщина могла одна верхом или даже пешком добраться из Каира в Дамаск, не имея с собой ни еды, ни питья». Все эти дороги брали свое начало у каирской крепости. Одна вела на Кус, где два ее ответвления продолжали идти в Асуан и в Нубию, другая связывала столицу с Дамьетой, откуда следовала в Сирию. Все путешественники, которые посещали Каир в эпоху Саладина, были очарованы его богатством. «Я видел там, — пишет Макризи, — столько сокровищ, что если бы я попытался их сосчитать и описать, то в Персии никто бы не поверил моим словам». «В течение двух месяцев, — сообщает нам Ибн Муяссар, — мулы и верблюды перевозили скопившиеся в резиденции Адодаля ценности в халифский дворец». И если сосчитать эти богатства, то от их количества закружится голова: «…восемьсот миллионов золотых монет, семьсот золотых и серебряных блюд… сотни ваз из китайского фарфора, наполненных драгоценными камнями, ссыпанными вперемешку… девяносто тысяч одежд из всех видов парчи и багдадского шелка… ароматические шкафчики, полные коробочек с алоэ, сосудов с мускусом, камфарой… тысячи сундуков с тканями Дабика, льном, тканным в Тиннисе и в Дамьете… двенадцать комнат, до потолка заваленных коврами, гобеленами, диванными подушками из дабикского льна с впряденными шелковыми и золотыми нитями… ларцы, набитые золотыми иракскими слитками… восемьсот юных девушек, из которых пятьдесят самых любимых жили в отдельной комнате… тонны хлопка, льна, воска, железа и дерева… четыре тысячи циновок из плетеной соломы… шестьсот изделий из горного хрусталя… пятьсот упряжей для перевозок. Тысяча тюков с товарами из Йемена и Магриба… семь тысяч седел…»

Даже самые простые жители ни в чем себе не отказывали, употребляя охлажденный шербет. Впрочем, вот один кулинарный рецепт, дошедший до нас благодаря одному летописцу из окружения Саладина. Речь идет о приготовлении пирога: «Для теста берут тридцать фунтов муки самого лучшего качества и добавляют в нее пять с половиной фунтов кунжутного масла, все это перемешивают и делят полученное на две части, одну из которых очень тонко раскатывают и укладывают на большую медную сковороду, сверху нарезают мясо тридцати жареных ягнят, фаршированных толчеными фисташками, перцем, имбирем, корицей, мастиковым деревом, кориандром, анисом, кардамоном, мускатным орехом. Заливают все подслащенной водой, смешанной с мускатом. На ягнят и в промежутке между ними выкладывают двадцать цыплят, столько же молодых курочек и пятьдесят маленьких птичек, одни из которых фаршированы, другие обжарены в вине или лимонном соке, покрывают все небольшим количеством мясного паштета и сладкими приправами, добавляют молодой незрелый сыр. И когда все это приобретает форму купола, сверху поливают розовым маслом и посыпают растертым алое, после чего берут второю половину теста, закрывают им пирог и сажают его в печь». Поистине это было королевское блюдо. Большая же часть жителей Каира, сапожники или поэты, довольствовались вертелом с нанизанным на него ломтиком сала (политым водой из фонтана), купленным на рынке или возле мечети у одного из пятнадцати тысяч уличных кулинаров, которые во весь голос расхваливали достоинства своей кухни, не забывая в то же время по-братски между собой переругиваться. И поскольку цифры придают иногда особый колорит, приведем некоторые из них, чтобы охарактеризовать уровень жизни тех, к кому фортуна оказалась более благосклонна. Секретарь государственной канцелярии Саладина, кади Ал-Фадил, имел годовой доход в 62 500 золотых, не считая прибыль, которую он получал благодаря сотрудничеству с индийскими и нубийскими купцами. Эмир Турунтай, погребальной башней которого можно любоваться и сегодня, оставил своему потомству 10 000 килограммов серебра в слитках и монетах. Дворец Эмира был однажды разграблен солдатней во время мятежа, и население Каира так обогатилось, что в мгновение ока покупательная стоимость золота упала почти на 50 процентов!

В царствование Саладина в Египте началась эпоха расцвета торговли. Даже крестоносцы не стеснялись поддерживать экономические связи с врагами своей веры. «Венецианцы, генуэзцы и пизанцы, — писал Саладин в 1183 году, — доставляют в Египет лучшие западные товары, особенно оружие и военную технику, способные принести пользу исламу и нанести вред христианам». Из этого документа явствует, что состояние войны, в котором находились мусульмане и христиане, вовсе не остановило процесс заключения торговых операций вопреки раздающимся из Багдада упрекам и постановлениям христианских церковных Соборов. Согласно соборным декретам, «всякий, кто посмел бы продать сарацинам мечи, оружие, древесину для строительства флота или уже готовые корабли, или поступить к неверным на службу в качестве капитана судна, или лоцмана, был бы отлучен от Церкви, кроме того, лишен имущества и свободы». Папа строго-настрого запретил любую торговлю с Саладином. Но под напором захлестнувшего его потока протестов он вынужден был пойти на уступки, ограничив запрет на продажу товарами, способными непосредственно усилить военную мощь Египта. И крестоносцы, развивая торговые связи Европы с Египтом, должно быть, извлекли огромную прибыль из священной войны против неверных. Начиная с первой половины XII века, героические поэмы описывали чудеса исламских земель. Европа училась у восточной цивилизации, благодаря ей на Западе появилось много новой продукции. Именно Восток научил наших предков ткать роскошные материи, которые составили богатство Венеции, а позднее и части Франции. У Востока мы переняли искусство создавать бархат, ткани, вышитые золотом или серебром, или материи, легкие как муслин, газ, сандал, тафту. С древних времен Восток славился производством пушистых ковров, европейские мастера изо всех сил старались перенять этот опыт. Если Венеция и научилась отливать стекло и шлифовать зеркала, то этим она обязана знанию технических приемов, применявшихся на базарах Ближнего Востока. Кроме того, у сирийских мастеров Запад научился изготавливать бумагу и даже варить сироп. Последствия этого мирного проникновения оказали длительное воздействие на европейскую торговлю и зарождающуюся промышленность: улучшилось качество производимого сукна, в Европе появилось белье, начало активно развиваться производство предметов роскоши, продукция стала разнообразнее, технология усовершенствовалась. Действительно, экономическая революция потрясла целый континент.