Саладин, благородный герой ислама

Глава XIV Битва при Хаттине

Объявление священной войны халифом, представителем Пророка — заместителем Посланника Аллаха (халифату расули-Ллах) — встретило в Сирии большой отклик. Племена собирались, мечтая о богатствах Иерусалима, о добыче, захваченной на полях сражений, они съезжались из глубины пустынь под святые знамена джихада, развевавшиеся в руках фанатиков-муджахидинов. Бедуины, эти хищники трансиорданских степей, селившиеся поблизости от оседлых народов, из которых они тянули ресурсы более или менее законными способами, подошли к Палестине. Из племени в племя, из пустыни в пустыню великая новость, распространяемая поэтами, рассказывавшими в шатрах с наступлением'темноты возбуждавшие воображение воинов героические поэмы собственного сочинения, разнеслась по всей благословенной Аравии, и галилейские границы вскоре заполонило множество караванов, как в эпоху объединения кочевников накануне завоевания византийского и сасанидского Востока.

В марте 1187 года Саладин сосредоточил свои войска на севере Хаурана под командованием ал-Малика ал-Афдаля, которому поручил обеспечить необходимые запасы для длительной военной кампании. Слухи об этих приготовлениях достигли Иерусалима. Ги де Лузиньян во имя святой войны сумел помириться со своим соперником графом Триполи, и после ритуальных объятий в столице был созван совет, чтобы принять меры по защите королевства. Преобладало мнение, что необходимо срочно собрать имеющиеся в Галилее силы, и все мужчины, которые в состоянии носить оружие, в том числе и туркополы, были призваны на службу. Бароны также были обязаны явиться. Таким образом, если посчитать еще мобилизованных горожан и гарнизоны, присланные из крепостей, иерусалимскому королю удалось собрать на равнине Сефории, родного города Иоакима, отца Девы Марии, в трех с половиной милях к северу от Назарета две тысячи рыцарей и восемнадцать тысяч пехотинцев. Иерусалимский патриарх уговорил его взять с собой Крест Господень, присутствие которого должно было вдохновить воинов на защиту находившегося в опасности королевства. Сам Ираклий не был столь же храбрым, как отважные монахи, покинувшие свои тихие монастыри, чтобы облачиться в доспехи и умереть за свою веру. Он уступил честь нести на поле битвы знамя христиан двум своим сыновьям, рожденным в результате его незаконных связей. Один из них был епископом Лидды, другой — Акры. Постыдно уклонившись от обязанностей, наложенных на него саном, Ираклий думал, что — с его деньгами — он сможет бежать в Европу и вести веселую жизнь в компании дам, если дела королевства пойдут совсем плохо.

Поспешная мобилизация всех франкских сил привела к тому, что в городах и крепостях Палестины остались только женщины, дети да старики. Безусловно, король Иерусалима сумел собрать в Сефории одну из самых больших армий за всю историю крестовых походов. Но в тылу он не оставил никого, способного в случае необходимости преградить дорогу курдскому завоевателю, если тому удастся победить королевские войска. Со стороны Ги не предусмотреть эту возможность было большой ошибкой. Решать судьбу восточно-христианского королевства на одном поле битвы — конечно, непростительная глупость.

Еще до того, как он взял командование войсками на себя, Саладин постарался приобрести союзников даже во враждебном лагере. Мы уже упоминали, что он заключил политическое соглашение с Боэмундом III, гарантировавшее безопасность его границ на севере Сирии. И теперь все свое внимание он мог переключить на Палестину. 27 мая 1187 года он расположил свою армию в верховьях Аштара, к востоку от Тивериадского озера, и стал ожидать прибытия вспомогательных египетских и месопотамских войск под командованием множества государей, в общем, всей элиты Востока. Когда войска собрались, он сделал обход. Блестящий парад! «Долины и холмы покрывало огромное количество рыцарей Аллаха, — пишет историк ал-Имад, — наш лагерь растянулся на многие километры. Ночью, в грозу, Саладин объехал шестьдесят тысяч воинов». Как раз тогда граф Триполи Раймонд III, которого, как мы помним, Саладин пытался привлечь на свою сторону, обещая взамен иерусалимский трон, и должен был с ужасом осознать, в какую западню он попал, и, если у него оставалась хоть капля чести, отказаться от подписанного им четырехлетнего перемирия, призванного обезопасить его галилейские владения. Саладин вел с ним тонкую игру. Он попросил разрешения пересечь его земли, чтобы, как он утверждал, устроить небольшую демонстрацию у границ Святой Земли. Раймонд III, испугавшись армии своего нового друга, был вынужден дать свое согласие, но чтобы успокоить свою совесть, заставил мусульман пообещать, что они пересекут его границу на рассвете и вернутся обратно тем же вечером. Это был смехотворный и бессмысленный торг.

Саладин переправился через Иордан и двинулся к Фавору и Назарету. Отряд из ста пятидесяти тамплиеров, встревоженный приближением мусульман и не знающий об условии, поставленном графом Триполи, совершил героическое безумие, атаковав семь тысяч неверных. Под предводительством великого магистра Жерара де Ридфора они ринулись навстречу смерти с таким пылом, что внушили своим врагам невольное уважение. Хронисты славят этих героев, которые дали себя уничтожить в беспощадной схватке, но не отступили. Одно имя заслуживает того, чтобы войти в историю, — это Жаклен де Майе, маршал ордена тамплиеров, родившийся в замке Майе в Турени. Увидев, что все его товарищи мертвы и он остался один на поле боя, Жаклен стал защищаться с таким неистовством, что враги боялись приблизиться к нему. Они закричали, чтобы он сдался, обещая сохранить ему жизнь и свободу. Но, верный традициям своего ордена, тамплиер отказался. Раненый, он рухнул среди своих павших товарищей. Оглашая поле боя радостными возгласами, неверные добили его, каждый хотел омыть свой меч в крови героя. Храбрость Жаклена де Майе показалась им сверхъестественной, и так как они слышали, что христиане утверждают, будто в их рядах сражается сам святой Георгий верхом на белой лошади — а лошадь де Майе была тоже белой, — они поверили, что убили святого воителя, покровителя христиан. Они передрались за лоскуты его одежды, собрали его оружие и землю, где застыла его кровь, убежденные, что от этих драгоценных реликвий к ним перейдет храбрость, свидетелями которой они были. Когда мусульмане в сумерках переправлялись через Иордан, они несли на остриях своих мечей головы рыцарей, погибших в кровавой резне.

Ночь с 26 на 27 июня Саладин провел в Хисфине. В течение пяти дней он стоял лагерем на равнине, расположенной рядом с местом, где река Иордан вытекает из Тивериадского озера. В среду 30 июня он устроился на холме, с которого можно было наблюдать роскошную Тивериаду, столицу бывшей Иордании, построенную Иродом Антипой в честь Тиберия, знаменитую своей раввинской школой, откуда вышел иерусалимский Талмуд и Масора, предназначенная сохранить древнееврейский текст Библии. Став столицей галилейского княжества, обогатившись благодаря торговле следовавших из Дамаска в Акру караванов, получая половину доходов близлежащих земель, Тивериада не переставала процветать и под управлением христиан. Недалеко от него находилась деревня Эммаус, славящаяся своими горячими банями, известными под названием термы Тиберия, и великолепным храмом, при входе в который находилось двенадцать фонтанов, и каждый из них излечивал какую-нибудь болезнь. Саладин захватил Тивериаду за час. Его мамлюки ограбили и сожгли город. При свете охватившего окружные кварталы пожара воины Саладина тщетно атаковали все еще не захваченную крепость, защищаемую женой Раймонда Триполийского, которая отказалась уехать и отправила к иерусалимскому королю курьера с просьбой о помощи. Христиане собрали у источников Сефории приблизительно двадцать тысяч воинов. Узнав о том, что случилось в Тивериаде, король созвал совет. Заседание было очень бурным. Рено де Шатильон хотел немедленно отправиться освобождать Тивериаду. Раймонд Триполийский, более осторожный в своих высказываниях, поскольку Тивериада являлась его фьефом, призвал собравшихся быть благоразумными и не пытаться в период жаркого лета пересечь пустыню без воды с армией, которая будет погибать от жажды. «Я вас прошу, — советовал он, — остерегайтесь в это время года покидать источники Сефории. Положитесь на безрассудство ослепленных легкими победами мусульман, они сами придут к вам. А это все, что нам нужно, потому что пока мы будем оставаться бодрыми и отдохнувшими, они будут пересекать отделяющую нас друг от друга пустыню и подойдут, ослабленные от жажды и изнуренные переходом. Мы атакуем их, не дав им даже времени напиться воды, и без труда уничтожим этих проклятых, которые грабят наши земли и сжигают города». Рено де Шатильон, своими вероломством и разбоями неоднократно подвергавший опасности Иерусалимское королевство, не разделял эту точку зрения. Он посмел обвинить Раймонда Триполийского в трусости: «Ты долго говорил, чтобы напугать нас, — сказал он ему. Конечно, в глубине души ты должен испытывать к ним некоторые дружеские чувства, и потому ты хочешь помешать нам пойти и разбить их». Страсти накалились. Бароны начали поносить друг друга, не обращая внимания на короля, по-прежнему не знавшего, что предпринять. Один тамплиер упрекнул Раймонда Триполийского в отсутствии энтузиазма, он обвинил его в сговоре с врагом. Но граф Триполи, предчувствуя ужасные несчастья, упорствовал и умолял короля не покидать источники Сефории и не толкать христианскую армию к катастрофе. «Тивериада принадлежит мне, — восклицал он. Моя жена все еще заперта в цитадели. Мне все равно, что Саладин захватит этот город, только бы он убрался со Святой Земли. Поистине я видел много мусульманских армий, но я еще никогда не видел подобной той, которая пришла с султаном сегодня. Если вы отправитесь в Тивериаду, Иерусалимское королевство падет». И он покинул военный совет и удалился в свою палатку. Искренность его речей потрясла большую часть присутствовавших на заседании баронов. Нерешительный король доверил провидению улаживать свои дела и захотел подождать несколько дней, прежде чем принять чью-либо сторону. Была полночь. Каждый вернулся в свою палатку. Но великий магистр ордена тамплиеров Жерар де Ридфор, тот самый, который несколько дней назад так доблестно сражался вместе с Жаклином де Майе, видя личное оскорбление в том, что король склоняется к мнению его врага Раймонда III, неожиданно пришел к Ги де Лузиньяну и попытался заставить его изменить решение. «Не держите на меня зла, — попросил он короля, — за то, что я так смело говорю с вами. Граф Триполи предатель. Вы недавно царствуете и у вас прекрасная армия. Какой позор для вас, если вы не попытаетесь спасти христианский город! Чем вы сможете оправдать подобный поступок? Мы, тамплиеры, свой выбор сделали. Мы скорее снимем наши белые плащи и распродадим свое имущество, чем смиримся с бесчестьем, которому будет подвергнут народ Иисуса Христа. Сир, прикажите войску быть готовым выступить на рассвете и следовать за знаменем святого креста!» Король уступил. Несколько часов спустя, с первыми проблесками зари христианская армия покинула источники Сефории. Поход за смертью начался.

Осаждая Тивериадскую крепость, Саладин хотел заставить христиан покинуть регион, богатый источниками и пастбищами Сеффуриаха, преградить им доступ к Тивериадскому озеру и остановить на выжженной земле, где они не смогли бы найти ни одного колодца с водой.

1 июля две армии встретились. «Аллах привел их ко мне!» — воскликнул Саладин при виде иерусалимского короля, прибывшего на поле, которое он выбрал для сражения. На следующий день состоялась первая стычка близ Лубийи, в девяти милях к востоку от источников Сефории. Жестокость проявляли обе стороны. «Никогда, — пишет Баха ад-Дин, — в истории предшествовавших нам поколений не рассказывалось о военных подвигах, подобных тем, свидетелями которых мы тогда были». Спустилась ночь, но никто в обоих лагерях не сложил оружия. Для христиан положение становилось драматическим. Людей и животных мучила жажда. День был жаркий, а запасы воды почти кончились. С рассветом у христиан оставалась последняя надежда: прорубить коридор через мусульманскую армию, любой ценой разорвать ее беспощадные объятья. Но мамлюки, привыкшие к палящему солнцу и раскаленному песку, не дали им никакой передышки. Весь день в облаках пыли их атаки следовали одна за другой. «Бог вселил ужас в сердца неверных», — добавляет Баха ад-Дин. Франкская армия была окружена со всех сторон, и петля неумолимо затягивалась. А Саладин еще не бросил в бой все свои силы. Главный удар он решил нанести тогда, когда его враги будут окончательно измотаны жаждой. Его лучники обрушивали град стрел то на фланги противника, то на его центр. Эти искусные стрелки наносили христианам сильный урон. И франки утратили все свое мужество. Один из их отрядов, спасавшийся бегством, был буквально изрублен. Тогда те, кто остались от некогда блестящей христианской армии, в беспорядке взобрались на холм Хаттина, рядом с которым находилась могила святого патриарха Неби Шуайба. Иерусалимский король попытался перестроить свои войска, но все было напрасно. Его лучшие солдаты потеряли веру и цеплялись за этот холм, не думая о том, что их будут осаждать до тех пор, пока они все не умрут от голода, жажды и жары. Ги де Лузиньян был единственным, кто пытался организовать отчаянную атаку с кучкой отважных рыцарей. Этот героический поступок на мгновение поменял местами две армии. «Я смотрел на своего отца, — рассказывал впоследствии сын Саладина Афдаль и увидел, что он обеспокоен. Он вдруг изменился в лице и кинулся вперед, крича: «Пусть демон будет уличен во лжи». Тогда наши развернулись и атаковали франков, которые уже прорвали наши ряды, но были отброшены, отступили и вновь взобрались на холм. Когда я увидел, что они отступают и мы их преследуем, я воскликнул: «Мы обратили их в бегство!» Но франки вернулись и атаковали более яростно, чем в первый раз. Они оттеснили нас до того места, где находился мой отец. Поскольку они начали снова отступать, я подумал, что они окончательно разбиты, но Саладин крикнул мне: «Замолчи! Мы не победим их до тех пор, пока не падет штандарт Ги де Лузиньяна»». Вот рассказ, который подтверждает, что иерусалимский король действительно два раза пытался прорвать мусульманские ряды. Не добившись успеха, он на скорую руку соорудил лагерь, приказал водрузить на вершине холма крест и призвал своих солдат выстроиться вокруг святого знамени, чтобы послушать мессу и горячо помолиться. Какой волнующей, наверное, выглядела эта религиозная служба среди мертвых тел, на этом унылом холме, который казался в отблесках заката 3 июля 1187 года красной скалой, возвышавшейся над огромным морем мусульманских войск. Несчастные христиане по-прежнему мучились от жажды. Им не пришлось спать в эту ночь, ибо Саладин не давал им покоя до рассвета. Наконец настало гибельное для христиан 4 июля 1187 года. Султан ждал, чтобы атаковать христиан, когда знойный ветер, дующий с Тивериады, позволит его солдатам поджечь землю, покрытую вереском и сухой травой. Огонь очень быстро распространился вокруг холма, и, как пишет Имад ад-Дин, «христиане страдали от огня с неба, от огня с земли и от огня ранений». Разносимое ветром пламя проникло в христианский лагерь и уже полыхало под ногами людей и лошадей. В пылу неравной битвы, которая началась в таких условиях, графу Раймонду Триполийскому и его рыцарям удалось сбежать. Что в точности произошло? Неизвестно. Договорился ли он с Саладином и тот тайно открыл проход между рядами своих войск? Сумел ли он сам прорваться через неприятельские ряды? Последнее мало вероятно, ибо тогда не совсем понятно, почему другим рыцарям не удалось последовать вслед за ним. Как бы там ни было, в душе графа Триполи остался тяжелый след. Он укрылся в Тире: есть сведения, что несколькими днями позже он был убит фанатиками исмаилитами. А пока несчастные христиане, изнуренные вчерашней битвой, бессонной ночью, задыхающиеся от дыма, сжигаемые солнцем стонали и молились, атаки мусульманской конницы следовали одна за другой ускоренными темпами. Мамлюки появлялись со всех сторон «среди колеблющегося воздуха, мучений от жажды и охватившего все вокруг пожара», — читаем мы в «Книге Двух Садов». Арабский автор зло добавляет: «Эти христианские псы высунули свои сухие языки и выли от боли. Они надеялись добраться до воды, но их со всех сторон окружал ад и его пламя». Вскоре у франков не осталось мужества, даже чтобы защищаться. Никогда поражение не было столь полным и столь тяжелым. К вечеру двадцать тысяч христиан полегли на еще теплый пепел этой враждебной земли. Они погибли как герои, смыв своей кровью непростительную ошибку Ги де Лузиньяна, который по слабости привел их на эту резню.

Рассказ одного пилигрима, присутствовавшего при этой памятной битве, полностью подтверждает то, что мы только что рассказали о дне Хаттина, ставшего самым большим триумфом Саладина. Но нам кажется полезным воспроизвести его: «Армия покинула лагерь Сефории утром 3 июля. Граф Триполи ехал во главе своих войск, справа и слева от армии находилось несколько отрядов, возглавляемых баронами и сеньорами Святой Земли, отборные войска несли в центре Крест Господень. Христиане, двигаясь прямо к Тивериаде, достигли одной деревни, расположенной в трех милях от города. Там они встретились с сарацинами и начали страдать от жажды и жары. Так как для того чтобы выйти к Галилейскому морю им нужно было преодолеть узкое ущелье и местность, покрытую скалами, триполийский граф попросил короля поторопиться и пересечь эту деревню без оста новки, чтобы как можно быстрее добраться до берегов озера. Лузиньян ответил, что готов следовать за графом Однако турки вдруг так рьяно атаковали армию с тыла, что тамплиеры и госпитальеры дрогнули. Тогда король, не смея больше двигаться и не зная, что делать, приказал разбить лагерь. Одновременно слышали, как он восклик нул: «Увы, для нас все кончено: мы завтра умрем, и королевство погибнет!» Ему повиновались без всякой надежды. Какую ночь предстояло провести армии в этом месте! Турки в большом количестве собрались вокруг Божьего народа и подожгли равнину. Христиане всю ночь страдали от огня и дыма, от множества обрушивавшихся на них стрел, от голода и жажды. На следующий день, как только взошло солнце, султан покинул Тивериаду и отправился терзать франков. Войско креста готовилось пересечь ущелье и крутые возвышенности, которые отделяли их от Галилейского моря, потому что, как они говорили: «Там мы найдем воду и сможем свободно рубить своими мечами». Авангард графа Раймонда уже направлялся к холму, когда турки начали его окружать. Пешие воины должны были защищать рыцарей от вражеских лучников, а рыцари должны были, в свою очередь, защищать пеших. Но тогда об этом правиле взаимопомощи забыли. При приближении сарацинов христианская пехота перестроилась в клин и стала взбираться на вершину холма, бросив конницу на произвол судьбы. Король, епископы и крупные феодалы, видя, что пехотинцы уходят, приказали им вернуться и защищать Крест Господень. «Мы не можем вернуться, — ответили они, — потому что изнываем от жажды и у нас нет больше сил, чтобы сражаться». Им отправили новое послание, и они снова отказались вернуться. Братья тамплиеры и госпитальеры бились изо всех сил, не имея другого преимущества перед сеявшим повсюду смерть врагом, численность которого возрастала с каждым часом. Измотанные тьмой сарацинов, они попросили короля о помощи, говоря, что не могут больше в одиночку выдерживать всю тяжесть битвы. Король, видя, что его пехотинцы не хотят возвращаться и что он сам остается беззащитным перед турецкими лучниками, предался воле Господней и снова приказал разбить лагерь, чтобы остановить, если это возможно, стремительные атаки врага. Приведенные в замешательство и перемешанные друг с другом отряды собрались вокруг креста. Когда триполийский граф заметил, что король, тамплиеры, госпитальеры и вся христианская армия превратились в хаотичную толпу, когда он увидел, что множество варваров подходят со всех сторон и он оказывается оттесненным от других войск, он прорубил дорогу сквозь вражеские ряды и ушел со своим авангардом. Сарацины тысячами стекались отовсюду и убивали христиан. Епископ Акра, несший крест Спасителя, получил смертельное ранение и передал реликвию епископу Лиды. Тогда пехотинцы, которые укрылись на холме, устремились на сарацинов и были убиты или попали в плен. Бальян Наблуский и те, кто сумели избежать смерти, прошли по мосту из трупов. Вся тюркская армия кинулась к тому месту, где находился Крест Господень и король Иерусалима. О том, что произошло в конце этого дня, невозможно рассказывать без слез».

Саладин, особенно ненавидевший тамплиеров и госпитальеров (он помнил, что великий магистр ордена тамплиеров Арнауд де Тороха был одним из виновников последнего крестового похода), приказал вечером после Хаттинской битвы, обезглавить двести тридцать человек из них, после того как предложил им отречься от своей веры. Все те, кто пытался сбежать после последних схваток, были пойманы. Один мусульманский воин сумел привести тридцать связанных веревкой пленников. Крест Господень был захвачен племянником Саладина Таки ад-Дином. «Вот так, — пишет латинский историк той эпохи, — крест нашего Спасителя был потерян в местах, которые Христос любил посещать, на том холме, где он избрал своих апостолов». Когда Таки ад-Дин Омар показал драгоценную реликвию Саладину, тот сказал ему: «Судя по горю христиан, это древо — вовсе не скромный плод нашей победы». С наступлением ночи, пока мамлюки рубили саблями оставшихся беглецов, резня христиан продолжалась. В окружении султана нашлась группа добровольцев, людей набожных и суровых, благочестивых суфиев, правоведов, ученых, осведомленных во всех областях знания, и каждый из них, попросив разрешения казнить одного пленника, обнажил свою саблю и засучил рукава. Одни приканчивали пленников одним ударом, другие были настоящими мясниками убивали медленно. Неловкость и жестокость некоторых воинов была такова, что Саладину пришлось, как говорят, прекратить эту резню. Султан велел поставить свою палатку в центре поля битвы и приказал привести знатных пленников. Среди них был Ги де Лузиньян, сеньоры Джебайла, Ботрона, Мараклеи, Жерар де Ридфор, Онфруа IV Торонский, старый маркграф Вильгельм III Монферратский, коннетабль Амори де Лузиньян, сын Раймонда Триполийского. Саладин пригласил их в свою палатку, над которой реяло черное знамя с вышитой золотыми нитями надписью: «Саладин, Царь Царей, победитель победителей, так же как, и все, — раб смерти». Он с почтением принял несчастного иерусалимского короля, усадил его справа от себя и начал беседу. Он приказал принести ему охлажденный шербет и сладкую воду. Сделав несколько глотков, Ги де Лузиньян протянул кубок Рено де Шатильону. Тогда Саладин, обратившись к переводчику, сказал: «Передайте королю, что это он, а не я, дает пить этому человеку»[11], — и, повернувшись к Рено де Шатильону, он, не стесняясь в выражениях, упрекнул его в том, что тот неоднократно нарушал из-за своей алчности заключенное перемирие. «Небо мстит за преступления, — бросил он ему в лицо, — теперь ты находишься в моей власти. Вспомни о своих предательствах, жестокостях, которым ты подвергал мусульман в период мира, вспомни, несчастный сир, о грабежах и насилии, которые ты совершил, о произнесенных тобою речах, оскорблявших нашего Пророка, — да проклянет тебя Аллах! — вспомни в твой последний час о своих кощунственных походах против святых городов Мекки и Медины. Будет справедливо наказать тебя за твои преступления и исполнить мою клятву. Я поклялся, что ты примешь смерть от моей руки». Обнажив свой меч, он ударил Рено де Шатильона и разрубил ему плечо. Несколько офицеров, присутствовавших при этой сцене, добили раненого у ног трепетавшего от ужаса иерусалимского короля. Затем тело казненного вынесли наружу. Тогда, обращаясь к Ги де Лузиньяну, который спрашивал себя, не ждет ли его такая же участь, Саладин сказал: «Король не убивает короля. Но этот человек перешел границы дерзости и вероломства. Вот почему я так с ним обошелся».

Мы уже сказали, что двести тридцать тамплиеров и госпитальеров были зарезаны жестокими мамлюками. Их окровавленные головы накололи на острия пик, и оголтелая солдатня всю ночь носила их по лагерю, выкрикивая проклятья и ругательства в адрес христиан. Вот так погибли эти монахи-воины, славившиеся своей честностью и доблестью, духовные наследники Андре де Монбара, Гондемара, Россаля, Годфруа де Сент-Омера, Гуго де Пайена, Мондезира, Аршамбо де Сент-Эньяна, Бернарда Клервоского, охваченные божественным огнем, которые дали три обета — целомудрия, бедности и послушания — только для того, чтобы праведно служить Иисусу. Они жили подаянием, одевались в грубую ткань, как сервы, они были оклеветаны государями, завидовавшими их популярности среди народа, они пошли на бой с неверными, готовые пожертвовать всем, и поклялись никогда не опускать свое знамя. В этом своего рода иностранном легионе средних веков любой преступник или отлученный от Церкви мог вернуться к жизни, чтобы посвятить ее, уже очищенную от скверны, Богу. Они содействовали искуплению человека, они объединились, чтобы возвысить его, и со смирением преподнести в дар Спасителю. Они вознеслись над жадным до власти и богатства христианством на этих землях Востока, к которым тогда были обращены все взоры и которые вызывали сильное желание господствовать и наживаться у наводнившего средневековую Европу безземельного рыцарства. В рядах этого святого воинства верные слуги Господа с коротко остриженной головой, суровые, одетые в латы, яростно сражались против ислама не из любви к славе, а из любви к Тому, Кто умер на кресте, умоляя всех людей стать братьями. Их душа была очищена священной войной, они воплотили идеал непрерывного крестового похода, не причисляя себя ни к какому народу, но желая относиться ко всем народам сразу. Приказав убить их, Саладин сделал из них мучеников. Он не мог, говорят, снести вида раскачивающихся на остриях копий голов тамплиеров и отругал военачальников, которые уронили честь оружия. Но его победа все равно останется омраченной этой бесполезной драмой.

Жерар де Ридфор был единственным тамплиером, кого пощадили. Почему? Неизвестно, по этому поводу можно строить любые предположения. В общей неразберихе, царившей на Востоке, вызванной сложностью и антагонизмом материальных и духовных интересов как мусульман, так и христиан, политическая роль крупных духовно-рыцарских орденов представлялась порой неясной, и историк не должен позволять себе заблуждаться относительно их материального влияния: ему следует искать, каковы были скрытые составляющие их могущества, тайные причины их триумфа. Вероятно, главы орденов, таких как братства тамплиеров и госпитальеров, находясь в постоянном контакте с мусульманами, были более чувствительны к влиянию цивилизации, достоинства которой не ускользали от их внимания, в отличие от баронов или сеньоров, которые прибывали с Запада, чтобы сражаться с сарацинами. Великие магистры тамплиеров и госпитальеров обсуждали проблемы политической стратегии на тайных советах, под защитой крепостных стен, только в кругу посвященных. Ни один писец никогда не записывал результаты их совещаний для Истории; возможно, на этом основывается одно из самых серьезных обвинений, выдвигаемое против орденов, в частности против ордена тамплиеров. Их упрекнули в сговоре с неверными, и скандал вызвал сенсацию. Сотрудничество с мусульманами невозможно — так гласили строгие правила ордена. Но пока армии сражались, религиозные вожди обоих лагерей продолжали искать возможность реализовать политику сосуществования ислама и христианства и установить между ними длительный мир. Это скрытое могущество тамплиеров и госпитальеров проявляло себя не раз, и порой они открыто противились инструкциям и желаниям светской власти. На этих землях Востока, где государи привыкли вести тонкие политические игры, высшие сановники духовно-рыцарских орденов уважали своих противников, в отличие от фанатиков или низших чинов. Они знали их образ мыслей не хуже, чем их манеру сражаться. Очень часто они умели быть искусными арбитрами между фатимидским халифом Каира и сельджукскими королевствами Северной Сирии. Именно великий магистр тамплиеров в 1118 году уговорил Бодуэна II, иерусалимского короля, договориться с Абу-л-Февой. Почти целый век они поддерживали тесные отношения с вождями секты исмаилитов. Впрочем, эта взаимная терпимость, взаимное уважение распространились и на обе армии. Не один раз после битвы христиане и мусульмане братались под хоругвями и мусульманскими знаменами! Войска обменивались любезностями, вместе пели и разговаривали. Галантная поэзия облаченных в латы трубадуров следовала за газелями поэтов школ Каира, и они хвалили друг друга за удачную рифму так же, как за хорошо отрубленную голову. Со времен Первого крестового похода атмосфера поменялась. Основные догмы остались нерушимы, но это вовсе не мешало одному чудаку, такому как блаженный францисканец Раймунд Луллий, эксцентричному и высокочтимому монаху, часто навещать мусульман и находиться под влиянием суфизма. Такое взаимное влияние неизбежно должно было принести свои плоды, и не все из них были горькими. Эти духовно-рыцарские ордена после более чем векового сотрудничества с мусульманским миром и его многочисленными сектами не могли не знать, например, о желании Великого Владыки на веки вечные обеспечить триумф вооруженного братства, которое стояло бы над государствами. Они не остались равнодушны к мечте Старца Горы, чьи миссионеры-экстремисты проповедовали, что Бог недоступен мышлению и может постигаться только всеобщим разумом. Гностическая теория происхождения не была чужда тамплиерам, связанным ради решения повседневных задач строгими порядками военной дружины и также имеющим свои семь ступеней инициации. Их до такой степени пленила духовная иерархия тайного ордена, а Старец Горы приводил их в такой трепет, что они, не колеблясь, скопировали церемонию посвящения Владыки Очарованных, уединившегося в снегах своей ливанской горы. В тиши своих крепостных капелл они тоже мечтали об универсальной религиозной империи, о сообществе христианских народов, столицей которого был бы Иерусалим, духовно возрожденный, поднятый на новую нравственную высоту, принятую народами и государями, всеми народами и государями! Воодушевленные своей духовной властью, помышляли ли они на тайных собраниях о том, чтобы воплотить в жизнь обманчивую мечту о мире, позаимствовали ли они идею универсализма у каирских Фатимидов, как те позаимствовали ее из архивов фараона Аменхотепа IV? Эти мечтатели с оружием в руках гнались за химерой, они действительно хотели заложить в Европе основы империи, границы которой бы бесконечно расширялись до крайних пределов братской человеческой духовности, сияющим очагом которой был бы новый Иерусалим, предсказанный в Апокалипсисе, появившийся на Святой Земле с этим великолепием соборов, строящихся сотнями во всех королевствах Запада…

После битвы при Хаттине победители всю ночь праздновали. Каждый солдат пропел хвалу Господу и крики «Аллах Акбар! Нет Бога, кроме Аллаха!» до рассвета оглашали огромное поле битвы, где агонизировало столько христиан.

Иерусалимский король и помилованные пленники были отправлены в Дамаск. В Сирии в результате этих событий был такой избыток франкских рабов, что спрос на них постоянно падал. «Мужчина, женщина и дети, — сообщает нам «Книга Двух Садов», — продавались с аукциона как один лот. Цена одного пленника упала в Дамаске до трех динаров. Обесценивание дошло до того, что факир мог обменять одного раба на пару сандалий». В восточных гаремах франкских женщин, захваченных мамлюками во время завоевания Палестины, не имевших вестей от своих мужей, разлученных со своими детьми, ждала еще более страшная участь, чем смерть. Ибо отныне перед Саладином были открыты все дороги. В Иерусалиме осталось только два рыцаря!

Нам кажется уместным вернуться к Раймонду Триполийскому, собрать воедино все противоречивые сведения о нем и поговорить об одном из самых запутанных вопросов, касающихся истории крестовых походов, а именно о том, ускорило ли предательство графа Триполи падение Иерусалима? Некоторые его поступки, если их представить в нужном свете, свидетельствуют против этого высокородного франкского государя, который слишком поздно, уже в ходе исторического совета перед битвой при Хаттине, пытался предостеречь иерусалимского короля от безумия, на которое его хотели толкнуть его собственные враги. Вступил ли он тайно в союз с Саладином, освятил ли он его, выпив человеческой крови? Не от его ли руки погиб во время сражения с мусульманами великий магистр госпитальеров Роже де Мулен? Помирился ли он с Гй де Лузиньяном, чтобы иметь возможность обмануть его, посоветовав Саладину атаковать Тивериаду с целью завлечь франкскую армию в ловушку, поскольку он знал, что ему достаточно будет потом начать отговаривать христиан не идти в Тивериаду через бесплодные земли в разгар жары, как его враги Рено де Шатильон и Жерар де Ридфор тут же бросятся убеждать короля в обратном? Сознательно ли он, возглавив авангард двигавшейся к Хаттину армии, привел его в ущелье. которое, он знал, было непроходимым и не имело источников воды? Правда ли, что незадолго до начала последней схватки мамлюки получили приказ пропустить его и сомкнуть за ним свои ряды? Наконец, действительно ли Раймонд принял ислам, как это утверждали? Баха ад-Дин, свидетельства которого, как правило, точны, пишет, что граф Триполи умер от плеврита. Продолжатель Гйльома Тирского, на которого не следует особенно полагаться, утверждает, что он был убит исмаилитами по приказу Саладина. Не предпочел ли султан таким образом отделаться от своего надоедливого союзника, которому пообещал отдать Иерусалимское королевство? Подобное нам кажется маловероятным, ибо Саладин всегда держал свое слово. Безусловно, то, что он вступил в переговоры с графом Триполи, не подлежит сомнению. «Раймонд III отправил к Саладину гонца, — пишет Ибн ал-Асир, — и начал с ним переговоры. С одобрения султана он попросил его помочь ему достичь своей цели. Саладин и мусульмане были этому очень рады. Султан пообещал графу поддержку во всем, что бы он ни предпринял, и подтвердил, что поможет ему стать полновластным правителем франков. Среди его пленников находилось несколько триполийских рыцарей, он приказал освободить их. Раймонд III и некоторые франки поспешили засвидетельствовать Саладину свое почтение. Тогда среди христиан начались распри. И это была одна из главных причин победы над их страной». Ал-Имад также сообщает, что «в числе событий, ниспосланных Аллахом, чтобы поддержать ислам, были и такие: граф Триполи пожелал завязать дружеские отношения с султаном и заключить с ним союз против своих единоверцев… Триполийский граф стал сторонником Саладина. После того как султан освободил из плена его людей, старания графа на благо мусульман лишь возросли. Он клялся только именем и могуществом Саладина». Каковы были услуги, которые Раймонд III оказывал Саладину, чтобы заплатить за подобный союз? Все же сложно понять, зачем триполийскому графу позволять мусульманским войскам превращать в прах свои галилейские владения. Почему победитель огнем и мечом прошелся по городам и деревням своего союзника на следующий день после Хаттина? Входило ли в намерения Раймонда III и Саладина сделать княжество, принадлежащее первому, до такой степени непригодным для жизни? Великий магистр тамплиеров, самый ярый противник триполийского графа, сообщая Папе детали этого рокового дня, не говорит об измене: «…Раймонду, государю Сидона и нескольким его товарищам, — пишет он, — с трудом удалось избежать тяжелой участи остальных». Другие арабы, которые не исключали, что Раймонд III мог действительно принять ислам, утверждают, что его земли были опустошены, чтобы покарать его за его вероломство в отношении ислама. Они обвиняют его в измене и нарушении заключенного между ними союза. Они беззастенчиво радовались его смерти: «Теперь, — восклицают они, — дело ислама может больше не опасаться уловок, хитрости и злобы этого человека».

Так где же здесь правда, а где ложь?

Саладин не растерял плодов своей победы. После того как он предоставил своим войскам двадцатичетырехчасовой отдых на поле боя и приказал воздвигнуть на вершине хаттинского холма небольшую часовню, названную Куббат ан-Назр, чтобы она напоминала о его триумфе, он спустился к Тивериаде. И 6 июля вошел в крепость, которую ему сдала жена Раймонда III, графиня Эшива Триполийская. Она получила разрешение беспрепятственно покинуть город со своими людьми и имуществом и вернуться на земли своего мужа. Султан по-рыцарски выделил ей конную охрану, так как опасался, что во время путешествия на нее могут напасть бедуины, сбежавшиеся на поле боя. Город по его приказу был почти весь разрушен, а в крепости он оставил гарнизон. После этого Саладин вернулся и разбил лагерь у Сеффуриаха и 8 июля появился перед Акрой. На следующий день он вошел в город. Жослен III де Куртенэ незамедлительно вручил ему ключи. Султан оставил жителям выбор или остаться в городе, или покинуть его, гарантируя им безопасность и в том и в другом случае. Освободив из плена в Акре четыре тысячи мусульман, он поставил стражу у ворот и на площадях, чтобы предотвратить беспорядки и грабежи. Но после отъезда франков, которые предпочли покинуть город, чем жить под властью победителя, Саладин не смог помешать солдатам разделить между собой то, что христианам в спешке не удалость вывезти. На базарах этого торгового города они нашли огромное количество золота, товары со всей Азии, великолепный дамасский шелк, венецианские ткани, амбары с сахаром и склады оружия. Управление Акрой Саладин доверил своему сыну Афдалю, он должен был превратить церкви в мечети, назначить кади и имамов и подарить талантливому врачу Изе имущество, которое принадлежало рыцарям.

Султан не остался в Акре. Он приказал поставить свою палатку поблизости и послал своих эмиров во главе разных отрядов подчинить все побережье и Палестину. Те рассредоточились по Святой Земле. Большинство крепостей они нашли опустевшими, другие открывали свои ворота и сдавались без всяких условий. Будучи менее гуманными, чем их владыка, они уничтожали деревни, сжигали поля, убивали людей. За несколько дней они захватили Назарет, Хайфу, Кесарию, Арсуф, Наим, Дженин, Самарию, Наблус, Иерихон и Фулех, Маалшу, на берегах Иордана, Санделион (крепость которого была построена еще Александром Великим), Тибнин в Верхней Галилее (чей замок был сооружен в 1107 году 1\го де Сент-Омером, сеньором Тивериады). Только три крепости в Галилее оказали длительное сопротивление: Шато-неф, Сафед и Бельвуар. Несмотря на все усилия мусульманских войск, в Сафеде тамплиеры, в Бельвуаре госпитальеры держали оборону больше года. Когда изнуренные голодом гарнизоны этих трех крепостей сдались Саладину, тот, восхищенный их стойкостью и мужеством, отпустил их на свободу. Узнав об успехах своих военачальников, безжалостно разорявших несчастное иерусалимское королевство, Саладин осадил Сидон. Этот город, известный нам и по религиозной и светской истории, лишился своего былого блеска. Тем не менее он еще сохранил мощные военные укрепления и порт, который обогащал его, стимулируя развитие крупной торговли. Жители не посмели оказать сопротивление и сдались на милость победителя. На следующий день после своего прибытия под городские стены Саладин вошел в город. Назначив правителя и оставив гарнизон, он направился в Бейрут, куда и прибыл 30 июля 1187 года. Огромный ливанский город в течение шести дней отбивал атаки Саладина. Но поскольку его стены были частично разрушены, он попросил почетной капитуляции, которую и получил. 6 августа султан уже въезжал в него, а часть его войск тем временем штурмовала Джебайл, древний Библос, несколько соседних крепостей и продвигалась к окрестностям Триполи.

Пока захватчики свирепствовали на севере ливанского побережья, юг также подвергался опустошению. Брат Саладина ал-Малик ал-Адил прибыл из Египта и завершил оккупацию почти всей Палестины, обращая в пепел многочисленные деревни до самых ворот Иерусалима. Захватив Яффу, он начал собирать воедино силы мусульман, ведущих за собой огромное число пленников и обоз с добычей.

Затем Саладин вернулся в Тир. Этот город, власть и богатство которого описал Иезекииль, был основан египетскими колонистами, создавшими вокруг Карфагена африканскую империю за тысячу шестьсот лет до нашей эры. В течение пяти лет Салманасар безуспешно осаждал его. Навуходоносору понадобилось тринадцать лет, чтобы заставить его сдаться. Каждый раз его разрушали, но он упорно возрождался вновь, отстраивал свои храмы, стены, восстанавливал после разгрома свое политическое могущество, снова отправлял свой флот бороздить моря, нисколько не беспокоясь о данном ему Александром Великим сопернике — Александрии. Его укрепления, считавшиеся неприступными, поражали путешественников, которые посещали этот город в XII веке. Ибн Джубайр, побывавший здесь в конце 1184 года, оставил нам о нем следующее описание: «Этот город настолько хорошо укреплен, что, как гласит пословица, отказывается повиноваться или подчиняться тому, кто хочет захватить его. Его неприступность заключается в том, что он имеет только два въезда: один со стороны суши, другой со стороны моря, которое почти полностью окружает город. К первым воротам можно приблизиться, лишь миновав четыре потайных двери, прорубленных в стене. Ворота, которые открывают доступ в порт, защищены двумя мощными башнями. Порт расположен так, что ни в одном другом морском городе не найдешь ничего подобного. Городские стены окружают его с трех сторон, а с четвертой стороны укрепление завершают каменные своды, предназначенные для того, чтобы корабли могли пройти под ними и стать на якорь. В случае необходимости между двумя башнями натягивают цепь, и тогда никто не может ни выйти из порта, ни войти в него». Вениамин Тудельский, посетивший Тир в 1173 году, подтверждает этот рассказ, упоминая об «огромных стенах» нового Тира, с которых он лицезрел «дворцы, башни и площади скрытого под водой египетского Тира». Понятно, что Саладин не без колебаний разбил лагерь под старыми крепкими тирскими стенами, столько раз сносившимися и столько же раз восстановленными. Граф Рено Сидонский укрылся в городе. Султан отправил к нему посланца с требованием сдаться. Жители, напуганные прибытием мусульманских войск, выступили за капитуляцию. Но в момент, когда правитель Тира назначал делегацию, которая должна была вручить Саладину ключи от города, на горизонте появился корабль под франкским флагом, на всех парусах спешивший в порт. На его борту находился человек, которому суждено было стать на тот период самым упорным врагом Саладина — Конрад Монферратский. Вместе с ним плыло большое число рыцарей. И это чудесное событие будет иметь неожиданные последствия.

Конрад Монферратский, пьемонтский маркграф и шурин византийского императора Исаака II Ангела, был опасным человеком, «демоном, — сообщает Ибн аль Асир, — осторожным, бдительным и отважным». Повоевав в Италии на стороне Папы против одного из своих родственников, побывав в плену у архиепископа Майнцского, он стал крестоносцем, сел на корабль вместе с такими же, как он, воинами и отправился попытать счастья на Восток. Высадиться он хотел в Сирии. Но буря выбросила его судно на берег вблизи Константинополя, где он появился как раз в разгар дворцового переворота и предложил свои услуги Исааку Ангелу, который только что узурпировал императорскую корону, свергнув династию Комнинов. Он был достойно вознагражден: Исаак отдал ему в жены свою сестру, даровал титул кесаря и право носить сапоги пурпурного цвета. Но Конрад томился среди роскоши и монахов византийского двора и под предлогом морской прогулки отплыл летом 1187 года в Палестину, в сопровождении нескольких рыцарей и греков, бросив своего шурина и жену. Он не знал о переменах, постигших сирийских христиан, о хаттинском поражении, морально уничтожившем Иерусалимское королевство за восемь дней до его прибытия в Акру, который, как он думал, все еще находился под властью франков. Поэтому он был очень удивлен, что при входе в порт не услышал звона колоколов, как это было принято, когда появлялся корабль под христианским флагом. Его опасения оправдались, как только он увидел, что к ним приближается лодка, полная мусульман. Конрад проворно спустил паруса, встал на рейд, спрятал рыцарей и приказал экипажу молчать, пока он беседовал с офицером, посланным к нему на борт. Он ничему не удивился, поклялся, что привез товары, и заявил, что знает Саладина как человека, в обычаи которого не входит мешать торговле европейских купцов с его народами. Он попросил, перед тем как войти в порт, личной гарантии правителя (им тогда был ал-Малик ал-Афдаль) для своих товаров, судна и людей. Пока мусульмане возвращались в город, чтобы передать его просьбу, подул попутный ветер, и Конрад Монферратский, решив воспользоваться этой нежданной помощью небес, тотчас поднял якорь, вышел в открытое море и направился в Тир, куда и прибыл в условиях, которые мы описали, прямо в момент, когда Рено Сидонский вел переговоры о капитуляции крепости.

Естественно, он был встречен как спаситель. Ему предложили возглавить небольшой тирский гарнизон. Дело было не из легких. За свои услуги он потребовал верховной власти над городом. Поскольку жители, и не без основания, не ждали от иерусалимского короля никакой помощи, они присягнули ему на верность. Рено Сидонский сбежал в Триполи. А Конрад Монферратский, нареченный маркграфом Тирским, не стал терять время на бессмысленные сетования. Он каждому поручил какое-нибудь дело, приказал рыть рвы, проверять состояние укреплений и быть готовыми встретить Саладина.

Султан появился, но каково же было его удивление, когда вместо распахнутых ворот, он увидел людей на крепостных стенах, выкрикивающих ругательства, потрясающих своим оружием и демонстрирующих свою безграничную веру. Узнав о причине таких изменений в настроении франков, и не надеясь взять город силой оружия, он использовал другую тактику. В его дамасской тюрьме томился отец Конрада Монферратского Вильгельм III Монферратский. Этот мужественный христианин стал крестоносцем в возрасте, когда люди уже обычно уходят на покой, и последовал за другими баронами на Хатгинскую битву, где и попал в плен. У него было четыре сына, и все они занимали очень высокое положение: Бонифаций в 1204 году станет королем Фессалоник, Вильгельм, по прозвищу Длинный Меч, был женат на Сибилле и был бы иерусалимским королем, если бы остался в живых, Ренье который умер при дворе в Константинополе, и Конрад. Саладин пообещал Конраду Монферранскому освободить его отца и предоставить фьеф в Сирии, если он сдаст ему Тир. Конрад гордо ответил, что презирает подарки неверных и не отдаст ни одного тирского камня, чтобы спасти жизнь своего отца, добавив при этом, что жизнь одного старика не может оказать никакой помощи общему делу. Султан безуспешно атаковал защитников Тира и в ночь с 1 на 2 января 1188 года он снял осаду, оставив захват крепости на более поздний срок. С его стороны это была большая ошибка, ибо ему следовало подумать о том, что Тир — открытый Западу порт и, что через него флоты, плывшие из западных стран смогут доставлять новые военные силы. Он должен был бы не жалеть усилий, чтобы завладеть этим последним оставшимся у франков сирийским портом, а не захватывать в Палестине другие, куда менее важные в стратегическом отношении крепости. Это была ошибка, за которую ислам дорого заплатил, ибо Тир вскоре стал главным плацдармом для франкской реконкисты. Конрад Монферратский сумел извлечь выгоду из предоставленной ему мусульманами передышки. Он превратил Тир в неприступную скалу.

Вместе со своим братом ал-Малик ал-Афдалем Саладин вернулся в Палестину. Города сдавались ему без боя один за другим. Он захватил Лидду, Рамлу, в восьми лье от Иерусалима и в четырех от Яффы, Джафну, Вифлеем, Хеврон, где чтят память об Аврааме, Халеб, Бейт Джибрин, укрепленный в 1134 году королем Фульком, Натрун и, наконец, он появился под Аскалоном. Этот город, один из пяти королевских городов филистимлян, захватывали поочередно Александр, Птолемеи, Селевкиды. Когда крестоносцы завоевали Палестину, этот древний город, свидетель кровавых битв между евреями и римлянами, находился под властью фатимидских халифов. Годфрид Бульонский разгромил здесь 12 августа 1099 года превосходящую численностью египетскую армию, эмиры которой думали быстро справиться с франками и воображали, что «смогут накрыть их одним плевком». Бодуэн III овладел Аскалоном после пятимесячной осады. Ее подробности изложены в хрониках того времени, чтобы дать возможность живо представить себе все те беды, которые вытерпели христиане. Мы видели, как Саладин потерпел здесь поражение в ноябре 1177 года. Расположенный у подножия холма на берегу моря, этот город, «один из самых красивых и самых приятных на побережье», пишет Муджир ад-Дин в своей «Хронике», обладал толстыми, снабженными башнями стенами, значительным гарнизоном, глубокими рвами и предстенными сооружениями.

Поскольку комендант крепости отказался сдаться, Саладин начал осаду. Овладев передовыми оборонительными сооружениями, он повелел установить десять баллист, засыпать рвы, сделать подкопы под стены. Христиане оказали ожесточенное сопротивление, и Саладин решил даровать им почетные условия капитуляции. Но они отослали его посланцев, отказавшись их выслушать. Атаки и контратаки следовали одна за другой, и все безрезультатно. Мусульманские войска теряли терпение, ибо приближалась зима, и солдаты, как обычно, торопились вернуться в свои дома на время сезона дождей. Саладин снова попытался договориться с аскалонцами: он попросил иерусалимского короля, которого повсюду возил с собой, убедить осажденных прекратить сопротивление. Гй де Лузиньян согласился на эту мало почетную миссию. Он сослался на то, что это преступление — потерять все из-за бесполезного упрямства, что ради блага христиан следует воспользоваться доброй волей победителя и в обмен на ключи от города потребовать освободить иерусалимского короля и видных баронов, которые томятся в рабстве. Пренебрегая речью короля, но понимая, что у них нет никакой надежды, аскалонцы попросили Саладина о встрече и сказали ему: «Бог управляет всем на земле, и Он дал вам победу над несчастными христианами. Ваша сила, ваше могущество и численность ваших войск нам известна. И они не испугают нас, ибо мы готовы к смерти. Не надейтесь взять Аскалон силой. Вы войдете в него только после того, как превратите его в прах и убьете всех его защитников. Мы решили не сдаваться и защищаться даже на пороге своих домов. Но среди нас много женщин и детей, судьба которых нас волнует. Мы опасаемся, что менее человечные, чем вы, солдаты не пощадят их и заставят отречься от христианской веры. Чтобы избежать этого несчастья, мы соглашаемся покориться на следующих условиях: вы предоставите нам сорок дней, чтобы мы могли привести в порядок наши дела. По окончании этого срока вы прикажите отвести нас вместе с нашим имуществом в безопасное место. Вы позаботитесь о сотне семей, которые хотят остаться в городе, и защитите их от всякого оскорбления и насилия. Вы вернете свободу нашему королю и двадцати знатным пленникам по нашему выбору». Саладин, не желая оставлять свою армию зимовать под стенами Аскалона, согласился на эту сделку. Однако он настоял на том, что король и двадцать важных пленников будут освобождены только будущей весной. И 15 сентября 1187 года он вошел в город. Можно ли сожалеть о том, что эта мощная крепость вот так была отдана Саладину? Не будучи такой же неприступной как Тир, она тем не менее могла долго сдерживать основную часть мусульманских войск. Так же можно возмущаться слабостью и предательством Ги де Лузиньяна, советовавшего защитникам сдаться, чтобы доставить удовольствие Саладину и спасти несколько титулованных голов. Мы намеренно говорим «предательство», ведь иначе Саладин, возможно, никогда бы не вошел в Иерусалим. Мы считаем, что Иерусалим мог бы выстоять по следующим причинам: 1. Неудача под Тиром подорвала боевой дух мусульманской армии. 2. Приближался декабрь. Если бы Саладин был вынужден продлить осаду Аскалона, у него уже не осталось бы времени, чтобы дойти до Иерусалима, потому что наступал сезон дождей. Конечно, он мог отложить поход до будущей весны, но к тому времени обстоятельства бы уже изменились. Гй де Лузиньян нарушил свой долг. В деле с Аскалоном он повел себя самым постыдным образом. Его поведение было недостойно его положения. Он, не колеблясь, совершил предательство, привлекая к участию в низкой сделке великого магистра ордена тамплиеров Жерара де Ридфора. «Почему, — восклицает Рене Груссе, — Саладин пощадил надменного великого магистра, тогда как другие тамплиеры, плененные так же, как и он, в битве при Хаттине, были жестоко казнены? Мы вправе спросить себя, не купил ли он свою жизнь ценой предательства, раз вместе с Ги де Лузиньяном посоветовал аскалонцам капитулировать?»

Саладин завладел Газой, которая принадлежала тамплиерам, и оставил там гарнизон. И пока он вел свою армию в Иерусалим, в Каире наместник Египта снаряжал флот, чтобы блокировать Тир и преградить путь плывшим с Запада кораблям.

Итак, так же, как битва под Хамой обеспечила Саладину власть над Сирией, Хаттинская битва отдала ему Палестину. Если не считать грозный Крак де Шевалье и Маркаб, в руках христиан оставались только Иерусалим, Тир, Триполи и Антиохия. Все рухнуло за два месяца (Хаттин — 4 июля, Аскалон — 5 сентября). Франкское королевство было уничтожено. Ничто лучше не свидетельствует о плачевном состоянии христианства в Сирии в конце 1187 года, чем циркулярное письмо великого прецептора тамплиеров, адресованное его братьям на Западе, написанное после Хаттинской катастрофы: «Мы не можем найти подходящих слов, чтобы рассказать вам обо всех несчастьях, которые наши грехи навлекли на наши головы. Мусульмане, этот варварский народ, заполонивший всю землю, вынудили нас приблизиться к себе, чтобы освободить Тивериадский замок, осаждаемый этими неверными. Но наши войска были изрублены на куски. Тридцать тысяч воинов погибли в этот роковой день, король был пленен, Крест Господень попал в руки неверных. Сегодня Саладин — хозяин главных городов королевства».