Саладин, благородный герой ислама

Глава XIX Рено Сидонский и Саладин

Между южным пределом Ливана и Галилейским плато, в горах, возвышающихся над долиной Литани, крестоносцы построили цепь крепостей, которые защищали друг друга, угрожали территории атабега Дамаска и контролировали подход к прибрежным дорогам, ведущим в Тир и Сидон. Самой главной и самой неприступной из этих крепостей была крепость Бофор, которую арабские историки называют Шакиф Арнум. Рено Сидонский заперся в ней в ожидании лучших дней после падения Иерусалима. Построенный в шестистах семидесяти метрах над уровнем моря на отвесной скале, замок Бофор мог противостоять лучшим мусульманским «альпинистам» столько времени, на сколько хватило бы воды в его колодцах. Однако видя кругом падение стольких неприступных крепостей, Рено Сидонский посчитал для себя лучшим обхитрить врага и не вступать с ним в битву. Тем не менее летом 1189 года Саладин привел к подножию замка Бофор многочисленные войска, приказав одну за другой занять каждую тропу, ведущую к его потерне (потайной ход). До того, как крепость была полностью окружена, Рено Сидонский добился встречи с «самым великодушным, самым лояльным и самым эрудированным противником христиан». Саладин принял графа с почтением, которое должно оказывать настоящим аристократам, честным сердцем и мыслями, он усадил его за свой стол, и во время трапезы они обменялись вежливыми словами в адрес друг друга и теми пышными восточными любезностями, которые имеют иногда сладость стручкового перца. Рено был знаком с тонкостями арабского языка, с его возможностями создавать красочные образы, и он без труда завладел умом Саладина, всегда восприимчивого к речам людей благородного происхождения. Его секретарь Баха ад-Дин, присутствовавший при этом разговоре, утверждает, что между жирной маслиной с ливанского побережья и сладким пирогом с дамасскими фисташками речь шла только о достоинствах поэтов всех национальностей и о послеобеденных молитвах, которые объединяют мусульманскую и христианскую религии. Хороший выбор темы разговора под камнеметами замка Бофор и в присутствии опоясанных кинжалами мамлюков… На Востоке редко удавалось встретить христианина, способного свободно объясняться на сирийском диалекте арабского языка, и султан был восхищен познаниями своего гостя, который, говорил он, сумел привлечь ученого мусульманина к своему двору, чтобы при первом желании иметь возможность обучаться основам религии Мухаммада… Будучи очень набожным, султан обожал теологические диспуты, особенно когда они носили отпечаток галантности. Впервые он имел удовольствие видеть перед собой в качестве оппонента эрудированного христианина, «манеры которого были необычайно изысканы», — пишет Баха ад-Дин. Неожиданно хитроумный граф Сидонский, ободряемый произведенным им благоприятным впечатлением, бросился к ногам Саладина, назвал его своим господином и заявил, что после всех тех услуг, которые он сумел оказать франкам, он чувствует только разочарование и что он поклялся отказаться от дела этих неблагодарных людей и варваров. После чего он попросил Саладина, чтобы тот подыскал ему какое-нибудь уединенное убежище в замке в окрестностях Дамаска, где он смог бы спокойно окончить свои дни вместе со своей семьей и продолжить дорогое его сердцу изучение Корана. С этим условием он обязался сдать ему крепость Бофор. Также он попросил, чтобы ему дали время привезти его семью, находящуюся в Тире, которой христиане могли бы отомстить, узнав, что он обратился к Саладину с просьбой дать ему пристанище. Не заподозрив обмана, курд согласился обменять величественную крепость Бофор на небольшой дамасский замок с внутренними двориками. Чтобы закрепить дружбу между людьми в долине и людьми сверху, наш хитрец Рено очень часто спускался навестить Саладина. И всегда предметом их беседы становился Коран… Рено не знал, как ему выразить радость, которую он испытывает при мысли, что вскоре он будет жить со своими единоверцами под чарующим небом Дамаска, и пока Саладин, считавший себя самым умным, обещал ему все, чего бы он ни попросил, Рено тайно приказывал своим людям работать, чтобы усилить укрепления Бофора. Однако мусульмане наконец поняли, что их водят за нос, и что со всей этой взаимной учтивостью они потеряли слишком много времени. Саладин велел более внимательно наблюдать за крепостью, но несмотря на свою злопамятность, он не захотел нарушать законы гостеприимства. Он мог бы приказать задержать и повесить Рено Сидонского, который, веря в то, что его планы не будут разгаданы, часто приходил в лагерь неверных с улыбкой на устах. Непослушавшись совета своих эмиров, Саладин запретил задерживать своего гостя. Он скрывал свой гнев и каждый раз был все более и более любезным. Тем не менее день, назначенный для сдачи Бофора, приближался. Незадолго до этого срока Рено, как обычно спустившийся поболтать со своим другом на благочестивые темы, нашел, что последний обнаруживал некоторое волнение. Эмиры шептались вокруг него. Он поспешил сократить беседу и был очень удивлен тем, что его отпустили к себе. Поразмыслив, он решил, что его подозрения не имеют оснований, и в день, назначенный для капитуляции, явился с извинениями, заявив, что не может сдать крепость немедленно, ибо его семья еще не покинула Тир, дороги небезопасны и он вынужден послать ей навстречу нескольких вооруженных слуг, чтобы защитить ее в пути. Он попросил новой отсрочки на девять месяцев. Саладин рассердился. Он потребовал от Рено выполнения своих обязательств. Понимая, что ситуация ухудшается, хозяин Бофора попросил разрешения уйти, чтобы приказать открыть ворота крепости. Султан, не желавший на этот раз позволить ему укрыться в цитадели и еще раз обмануть его, велел проводить Рено до подъемного моста. Но достигнув его, после короткой беседы с офицером гарнизона, вышедшим ему навстречу, и зная, какая судьба ему уготована, этот благочестивый христианин приказал поднять подъемный мост и прокричал своим людям, чтобы они сопротивлялись до последней капли крови. Он защитил их ценой собственного пленения, пообещав, что вскоре они получат помощь с побережья. Он призвал их продолжить беспощадную борьбу. Приведенный обратно к Саладину, Рено Сидонский был закован в цепи и отправлен пешком в Дамаск под гиканье мусульман. Саладин был в ярости. По глупости он оставался бездеятельным возле скалы в течение трех месяцев, в надежде, что завладеет франкским замком, не потеряв ни единого воина, и пока он обсуждал с Рено, чей рай лучше — Мухаммада или христианского Бога, Гй де Лузиньян во главе семитысячного войска вновь появился на политической арене.

При сдаче Аскалона Саладин пообещал вернуть Ги де Лузиньяну свободу, так же как и некоторым из его плененных сподвижников, через восемь месяцев. Когда этот срок истек, Саладин, прежде чем освободить бывшего короля Иерусалима, заставил его поклясться на Евангелии, что он отречется от своего королевства, вернется в Европу и никогда больше не поднимет свой меч против ислама. Лузиньян поклялся. Если верить норманскому поэту Амбруазу, Саладин не поверил ни одной клятве, данной Лузиньяном. Но, будучи мудрым политиком, он предпочел отпустить Лузиньяна к христианам, на случай, если те пожелают избрать нового иерусалимского короля, права которого не могли бы быть оспорены. Он никогда не переоценивал военный талант Лузиньяна. Он знал, что тот был «неудачник», как пишет один наш поэт, и что он не был на войне «ни ожесточенным, ни грозным». Этот соискатель на иерусалимский трон был предпочтительнее любого другого. Ибо в Тире по-прежнему находился опасный враг, претендующий на корону, хитрый и смелый Конрад Монферратский, который взял в свои руки дела христианства. Как только Лузиньян получил возможность покинуть свою тюрьму в Тортосе, он заставил церковный собор епископов освободить его от данной клятвы, собрал нескольких уже успевших разбрестись христиан и отправился в Тир, чтобы вступить во владение городом. Но Конрад Монферратский закрыл ворота у него перед носом, велев ему передать записку, в которой говорилось, что он является «только наместником королей, живущих по ту сторону моря, и что они не разрешили ему отдать Тир». Итак, поражение под Хаттином уничтожило прошлое. Иерусалимская династия была не более чем воспоминанием, и трон Иерусалима был свободен. Отныне отвоевание Святой Земли породит новое право. Вот почему маркграф Монферратский объявил, что сохраняет Тир за собой, ожидая, что право будет определено западными суверенами, то есть германским императором, королем Франции, королем Англии, прибытие которых ожидали. Изгнанный из Тира, Пи де Лузиньян осмелился затеять дерзкое предприятие: отбить Акру, прекрасно укрепленную мусульманами, которые держали в нем сильный гарнизон. С двумястами рыцарями норманнского короля Вильгельма II Сицилийского, прибывшими незадолго до этого в Триполи, он предпринял одну из самых безумных и героических экспедиций за весь период крестовых походов, пустившись в путь через район, который был целиком под контролем Айюбидов. Этот поход из Тира, откуда он был изгнан, в неприступную Акру, своего рода вызов. «Франки, — пишет Ибн ал-Асир, — прошли вдоль берега моря на выходя ни на равнину, ни на скалы, ни в укрытия. Их суда плыли в один ряд и были готовы прийти им на помощь при первой необходимости и в случае непреодолимой преграды взять их на борт». Этот поход крадучись среди вражеской страны свидетельствует о незаурядной смелости. И вид этой горстки суровых нормандцев, плывущих по морю, чтобы атаковать вторую по значению крепость Палестины, ведомых королем без королевства, отверженным большинством своих бывших подданных, был поистине величественным. Каковы бы ни были прошлые ошибки Гй де Лузиньяна, совершив этот поступок, он показал себя великим христианином. Мусульмане любят повторять поговорку о крупице песка, которая может остановить колесо фортуны, Ги де Лузиньян стал этой крупицей, перевернувшей ход событий, а как это случилось, мы увидим дальше.

Когда Саладин узнал, что нормандцы только что пересекли приблизительно в шестнадцати километрах от Акра мост, переброшенный на Ксимье, вошли в соприкосновение с несколькими мусульманскими конниками, назначенными для охраны моста, и убили их, он понял, что война еще не закончена. Но он не думал, конечно, что еще в течение приблизительно пяти лет, вплоть до самой своей смерти, он вынужден будет сражаться, беспрестанно набирать новых рекрутов, и что эта война вызовет постоянно растущее недовольство у его эмиров, которые бились на этих берегах вот уже двадцать лет и устали от этой герильи против христиан, от священной войны, которую все же необходимо было возобновить. Эти герои были застигнуты врасплох, пока они грезили о своих кальянах, вспоминали о благовониях и сладостях. Если не считать наемников, которым платили за то, чтобы они умирали, владыки ислама были заинтересованы еще и в тех, кто умел сражаться, ибо франки с терпением и мужеством побежденных повсюду пополняли и восстанавливали свои склады оружия и продовольствия. Они даже то здесь, то там переходили в наступление. И действительно 22 июля 1189 года султан вынужден был отправиться в Торонский замок, который он отбил у христиан и гарнизон которого христиане старались выманить хитростью. Эта крепость, прозванная арабами «Замок одинокой Скалы», была построена в 1105 году Гуго де Сент-Омером, государем Галилеи. Расположившись в двадцати двух километрах к востоку от Тира и в девятистах метрах над уровнем моря, он основал одну из самых важных крепостей Палестины, благодаря чему владыки Торона играли значительную роль в истории Иерусалимского королевства. Пока воины из обеих лагерей вызывали друг друга на поединки, устраивали засады и гонялись друг за другом вокруг неприступной цитадели, гораздо более важные события вскоре превратили рыцарскую герилью в безжалостную войну. На Восток прибыло первое посланное с Запада подкрепление. Эскадра из пятидесяти двух военных кораблей под предводительством дожа Орео Мастроприето высадила в восьми милях к югу от Тира венецианских и пизанских солдат, которые вскоре присоединились к войску Гй де Лузиньяна, чей лагерь размещался на холме перед Акрой. В то же время корабли дожа начали блокаду порта.

Саладин был в курсе всех передвижений Ги де Лузиньяна. Хорошо осведомленный Баха ад-Дин излагает нам все этапы его похода: 26 августа 1189 года бывший король Иерусалима останавливается в Эн-Бассе (у франков Басс-Пулен), расположенной в двенадцати милях к северу от Акра и в двух милях от моря, в то время как его авангард занимает позицию в аз-Зизе, древнем Ахзибе племени Асера, где великий жрец Хуркан отрезал себе уши, в десяти милях к северу от Акра, на море. Саладин тотчас отправляется с армией в Акру. Благодаря все тому же Баха ад-Дину, его непременному спутнику, мы можем проследить его путь: 27 августа, спустившись в долину Иордана, он двинулся в направлении Тивериады. Затем мусульмане «прошли до Ал-Хула (озера возле Халеба). На следующее утро они достигли Минийи на северо-западном берегу Галилейского моря, где узнали, что франки прибыли под Акру». 29 августа Саладин добрался до Ал-Каррубы в пяти с половиной милях к юго-востоку от Акры, где занял позицию «за спиной у франков. Его правый фланг опирался на холм Ал-Айадия и Телль-Берв, его центр — на Телль-Кайсан, а его левый фланг занимал Телль-Давук и прилегал к реке Акра или Нахр ан-Намейну таким образом, что с востока, юго-востока и юга осаждающие сами стали осажденными».

Акра (Хакко в Ветхом Завете, древний Птолемей у финикийцев) был когда-то цветущим морским городом. Стефан Византийский, греческий географ конца V века н. э., составивший географический словарь, некоторые фрагменты которого дошли до наших дней, рассказывает, что древние греки утверждали, будто название «Акра» произошло оттого, что Геракл, ужаленный змеей, нашел в этом месте исцеление, потому его и «нарекли Акка, от греческого глагола, который означает «исцелять»». Город находился под властью разных правителей: халиф Омар отбил его у византийцев, а Бодуэн I, иерусалимский король, отнял его в 1104 году у мусульман. Саладин завладел им после знаменитого Хаттинского сражения. Построенный на берегах Средиземного моря, на западе широкой равнины, в ту эпоху он был большим густонаселенным торговым городом. Его удобный для навигации порт, широкие и глубокие рвы, двойная крепостная стена с огромными башнями по бокам превращали его в одну их самых крупных крепостей Палестины. Будучи почти треугольной формы, он расширялся с восточной стороны и сужался к западу. С юга на север две трети города омывались морем. Порт, построенный в 250 году от хиджры египетским султаном, охранялся башней, называвшейся Башня Мух, потому что именно там топили внутренности жертв, которые привлекали мух. Он был закрыт, как большинство портов той эпохи, цепью, которую при желании опускали. Руины древнего храма, который, как утверждали христиане, был построен в честь святого Иоанна и который мусульмане отстояли для одного из своих, шейха Салиха, придавал в некотором смысле этому городу статус священного места. На востоке находился замок, прозванный Проклятой Башней, потому что именно там, согласно ходившей какое-то время легенде, были отпечатаны тридцать сребреников, благодаря которым Иуда смог предать своего Учителя. Его равнина расстилалась на четыре лье. С юга ее ограничивала гора Кармил, которую сделало знаменитой пребывание на ней Пифагора и пророка Илии, с севера — гора Сарон, или Тирская Лестница, с востока — последние отроги Галилейского горного хребта. Недалеко от города, на востоке, в море впадает река Белус, называемая арабами Нахр Намейн.

Возле этого города в течение почти трех лет воины ислама и христианства будут наносить друг другу страшные удары, сталкиваться в порой жестокой, а порой и рыцарской борьбе. Они будут резать друг друга, выкрикивая проклятия, и при случае преподносить друг другу охлажденный шербет, который смягчает лихорадку. Пока эта война будет длиться, эпизоды жестоких битв будут чередоваться с галантными сценами.

Вместо того чтобы найти в Акре, как он полагал, несколько сотен фанатиков, Саладин обнаружил перед собой две тысячи конников и приблизительно тридцать тысяч пехотинцев. К тому же на ливанский берег высаживались новые франкские войска. 1 сентября 500 кораблей, плывших с севера Европы, прошли Гибралтарский пролив с двенадцатью тысячами датчан и фризов на борту. Эти неожиданные союзники были людьми, — пишет неизвестный автор «Путешествия Ричарда», — «которым суровость родного климата придавала особенную силу и которых пригодными к войне делали три качества: огромный рост, необузданная храбрость и исступленная вера». Англо-нормандский флот, возглавляемый архиепископом Кентерберийским, герцогом Гизом и Жаком д'Авеном, в свою очередь высадил на берег англичан и французов, нетерпеливо ожидавших битвы. За ландграфом Тюрингии и его немцами вскоре последовали герцог Гелдернский; Роберт II, граф Дре, Тибо, граф Шартрский; Этьенн, граф Сансерра; Рауль, граф Клермонский; Филипп, епископ Бове; Эрар и Андре де Бриенны; Гильом, граф Шалонский; Жоффруа де Жуанвиль, сенешаль Шампани; Ги де Дампьерр; Ансерик Монреальский; Гй де Шатильон-сюр-Марн; Гоше III, его брат, известный впоследствии под именем графа Сен-Поля. Все шампанское рыцарство прибыло под Акру. И не будем забывать, что эти силы представляли собой только авангард, посланный христианским Западом, авангард, к которому вскоре присоединятся армии французского и английского королей. Фридрих Барбаросса вот-вот должен был появиться в Святой Земле со своими ста тысячью германцами.

Ландграф Тюрингии и герцог Гелдернский, тотчас после своего прибытия в Тир, уговорили Конрада Монферратского забыть свои разногласия с Ги де Лузиньяном, так же как свои династические заботы, и присоединиться к остальным без всякой задней мысли, чтобы честно участвовать в отвоевании Иерусалима. Конрад согласился не претендовать пока на корону, и 24 сентября он вместе со своими тамплиерами, госпитальерами, ломбардцами, венецианцами во главе с архиепископами Пизы и Равенны прибыл под Акру. Саладин со своей стороны обратился за помощью к своим союзникам Мозафферу ад-Дину и Малик ал-Мозафферу, властителю Хамы.