Саладин, благородный герой ислама

Глава XXII «…И собралось множество народов, чтобы сразиться…»

Под Акрой обе стороны приготовились к долгой войне…

В лагерь мусульман, который не был ни более обширным, ни более значительным, чем у христиан, со всей Сирии сбежались торговцы. Ибн ал-Асир рассказывает: «В центре лагеря была широкая площадь, где находились сто сорок палаток кузнецов. Я заметил, что только одна кухня содержит двадцать восемь огромных котлов, каждый из которых способен вместить целую овцу. Я лично подсчитал количество лавочек, зарегистрированных у старшины рынка, и насчитал их около семи тысяч. Заметьте, что это не были лавочки, подобные тем, что встречаются в городах: одна из них была способна обслужить сотню наших, все они были прекрасно снабжены. Я слышал, что, когда Саладин перенес лагерь в Телль-Каррубу, хотя до нее было и недалеко, одному торговцу маслом переезд обошелся в семьдесят золотых монет. Что касается рынка старой и новой одежды, то он поражал воображение. В лагере было оборудовано более тысячи бань большинство из них содержали выходцы из Африки, обычно они объединялись по два или по три человека. Эти купальни были глиняные, окруженные палисадом и циновками, чтобы купающихся не было видно. Посещение бани стоило одну серебряную монету». Поистине благословен тот лагерь, где после битвы можно было сходить в баню, заказать себе массаж и натереться благовониями!

Христиане же проводили свой досуг, строя укрепления под стенами осаждаемого ими города. Отступление Саладина в Телль-Каррубу позволило им заполучить небольшой клочок земли и сжать кольцо окружения. Свои главные усилия они сосредоточили с восточной стороны, начиная с Проклятой Башни, до самого моря. На этом участке они построили три башни, гораздо более высокие, чем стены, и способные вмещать каждая по пятьсот воинов, распределенных по трем этажам. На одном из этих трех этажей находились тараны, используемые для разрушения укреплений, на другом — камнеметы, которые с помощью пружин и крепко связанных канатов точно метали огромные камни, и большие арбалеты, которые метали охваченные огнем железные стрелы, копья, снабженные наколотыми на них горящими шарами, посылали греческий огонь. На последнем этаже находились лучники, которые должны были первыми броситься на приступ по опускаемому на стены подъемному мосту. Хотя эти машины и были примитивными, они прекрасно справлялись со своей ролью. Поставленные на колеса, они могли передвигаться с места на место, но, покрытые с одной стороны толстым слоем сваренной в уксусе кожи, они очень легко воспламенялись.

Тем не менее благодаря тому, что после битвы 4 октября 1189 года обе армии практически не предпринимали активных действий, между христианами и мусульманами постепенно установились добрососедские отношения. Несмотря на ужас, который внушала ему религия неверных, поэт Амбруаз в своей «Истории Священной войны» не смог скрыть восхищения ими:

(Перевод А. Поповой)

Между врагами устраивались турниры. После этих сражений победителя чествовали эмиры и франкские военачальники, которые непринужденно беседовали, пели и танцевали с той же искренностью, с которой спустя несколько дней вспарывали друг другу животы. Вот еще один прекрасный пример: если верить «Книге Двух Садов», то дети, имевшиеся в обоих лагерях, вели себя точно так же, как и старшие: «Однажды, чтобы развлечься, солдаты задумались: почему на турнирах бьются всегда только взрослые, а дети остаются в стороне? Устроим борьбу между двумя детьми, которые будут выбраны в обоих лагерях. И действительно, два ребенка вышли из Акры и направились к двум детям из рядов франков. Один из двух юных мусульман двинулся на одного из христиан, схватил его руками, бросил на землю и пленил. Последний был выкуплен за два динара одним своим единоверцем; когда юный победитель получил эту сумму, он отпустил своего пленника на свободу». Эпизод нам доказывает, что сознание враждующих сторон значительно эволюционировало. Можно ли в нем усмотреть нежелание продолжать войну, которая оказалась трудной и долгой, или же, как считает Рене Груссе, крестоносцы постепенно проникались настроениями местных жителей, начинали их лучше понимать? Мы скорее склоняемся к первой гипотезе, ибо усталость вскоре обнаружится даже у главных военачальников Саладина, которые сочтут, что уже слишком долгое время проводят в седле, добывая себе славу. Это рыцарственное поведение по отношению к противнику встречалось очень часто. Происходили даже необычные вещи, в которые трудно поверить. Например автор «Книги Двух Садов» уверяет, что франки одалживали мусульманам своих женщин. Конечно, речь шла не о женах, которые сопровождали их в Акру, а о юных особах, посланных в их лагерь предусмотрительными властями. Но послушаем эту оригинальную историю из уст самого автора: «Судно с высокими бортами привезло к франкам триста женщин редкой красоты. Их прелести предназначались для тех, кто не имел при себе супруги, и они жертвовали собой, не думая о том, что они делают что-то дурное. Они воодушевляли храбрых рыцарей, становившихся более пылкими в битве после поединка с их красотой. Эти женщины способствовали также сохранению бодрого духа среди нормандцев и сицилийцев, увлеченных убийством мусульман во имя славы Иисуса Христа». Автор «Деяний франков» уже замечал, что женщины, не принадлежавшие никому конкретно, оказывали во время Первого крестового похода реальную помощь. Они вдохновляли на битву крестоносцев, легко превращавшихся в мистиков под воздействием приливов страсти и исступления, которые вызывал каждый крестовый поход. Благодаря женщинам доспехи начищались до блеска, а удар мечом, несущий смерть, становился более правильным и точным. Неважно, что эти куртизанки были далеко не самого благородного происхождения, ведь своим присутствием они смягчали жестокость и помогали без злобы переносить испытания. Не будем забывать, что крестовые походы доводили мужчин до изнеможения, что среди воинов были люди как высокого происхождения, так и бедняки, пришедшие из затерянных деревушек, что по мере того, как они пешком продвигались из Малой Азии на юг, оставляя за своей спиной сотни километров, пополнять продовольственные запасы становилось все сложнее, а военная добыча была все более незначительной. Крестоносцев мучили голод и жажда. Альберт Ахенский в своей «Книге о христианском походе ради возрождения святой Иерусалимской церкви» рассказывает, что люди изнемогали от жары в тяжелых доспехах. Чтобы раздобыть себе немного еды, они продавали свои щиты и кольчуги, грузили свой скарб на мулов, а уже через день выбрасывали поклажу и готовили из вьючных животных жаркое. В этой огромной, постоянно бурлящей массе различных народов, беспрестанно подверженной голоду, эпидемиям, религиозному возбуждению, торговали буквально всем. Питаясь стеблями высушенной зелени и чертополоха, живя в палатках, которые загнивали от дождей, эти крестоносцы из всех социальных слоев и королевств, привлеченные прелестью напряженной совместной религиозной жизни, тяжело болели и умирали, и поэтому понятно, почему в войске была такая свобода нравов и почему на протяжении долгих лет крестового похода каждый в конце концов устраивался так, как может в данных необычных обстоятельствах. Вот почему присутствие женщин под Акрой не должно нас удивлять. Впрочем, эти милые христианки с такой белой кожей были незаменимыми помощницами. Автор «Книги Двух Садов» утверждает, что для того чтобы соблазнить их, многие мамлюки оставили лагерь Саладина и отреклись от ислама. Эти непредвиденные результаты, с таким жаром проповедуемой и в Европе, и в Азии священной войны, должны были вызвать в обоих лагерях беспокойство у истинно верующих, которые наверняка задавались вопросом, не разрушат ли эти слишком близкие взаимоотношения самые лучшие надежды. «Что делается с честью мусульманина? — читаем в одном из писем той эпохи. Где гордость верующего, мужество ярого приверженца религии? Мы не перестаем удивляться бездеятельности сынов ислама перед триумфом неверных. Никто не отвечает на зов оружия! Никто не наказывает за оскорбления!» Этот текст говорит нам о низкой боеспособности, которую обнаруживали тогда войска Саладина. Похоже, что военная инициатива ему больше не принадлежала. По правде говоря, в распоряжении Саладина не было необходимых средств, чтобы предпринять решительные действия. К тому же его эмиры испытывали усталость и недовольство. Саладин сам чувствовал себя усталым, во время осады Акры его будут одолевать изнуряющие приступы лихорадки, один из которых вынудит его соблюдать полный покой. Таким образом, положение Айюбидов в этой войне было не безупречно. Саладин возглавлял государство, субъекты которого по-разному реагировали на возникшую опасность. Он руководил правительством, где далеко не все были в равной степени обеспокоены событиями, способными привести к угрозе основам и даже самому существованию их страны. Вместе с более или менее верными ему сторонниками Саладин вот уже двадцать лет сражался, чтобы защитить от христианского вторжения псевдофедерацию султанатов, которые хотя и объединились в грозный час, но не были готовы к тому, чтобы создать благодаря политическим изменениям, потрясшим Ближний Восток в последние годы, сирийское государство, которое могло бы играть в будущем значительную роль в истории Востока…

Вновь пришла весна, ливанская весна, наступающая в марте. На фоне теплых солнечных дней равнина Акра казалась просторнее, а ближайшие отроги галилейского хребта принимали под необыкновенно красивым небом более четкие очертания. Конрад Монферратский, доблестный защитник Тира, возобновил военные действия, атаковав с пятью десятками галиотов, используемых для транспортировки войск и продовольствия, египетский флот, который шел на помощь мусульманскому гарнизону Акры. Это морское сражение закончилось победой мусульман, множество христианских судов было захвачено, а остальные потоплены. Как раз в это время в июне 1190 года к Саладину прибыл гонец от Гатогигоса Калаат ар-Румского с письмом, сообщавшим о прибытии крестоносцев Фридриха Барбароссы, которое мы цитировали выше. И так как султан послал на север войска с целью перекрыть германцам дорогу на Алеппо, часть франков воспользовалась этим, чтобы атаковать на равнине Акра Малик ал-Адила, который командовал правым крылом мусульман. Малик ал-Адил потерпел бы сокрушительное поражение, если бы в христианском лагере не свирепствовал голод. Франкам во время удачной вылазки удалось опрокинуть недавно прибывший и хорошо снабженный продовольствием египетский отряд, но вместо того чтобы развить свой успех, они устремились в покинутый мусульманами лагерь и захватили всю провизию, которую смогли там найти. Пока они подкреплялись в лагере врага, их собственный лагерь был разграблен гарнизоном Акры, который также предпринял вылазку, но ограничился пленением христианских женщин. Малик ал-Адил, видя, что его не преследуют, приказал своим солдатам повернуть назад и вновь появился со своим войском, стыдясь того, что дрогнул перед оголодавшим врагом. Ему удалось отомстить. Франки, позволившие застать себя врасплох, были перебиты в только что разграбленных ими палатках. Мусульмане пощадили только двух женщин, которые мужественно оборонялись и которых они отвели к Саладину. Две другие женщины погибли во время боя. Арабские авторы уверяют, что крестоносцы потеряли в тот день четы-ре тысячи воинов, эта цифра подтверждается и в письме архиепископа Кентерберийского. Баха ад-Дин писал: «Враги Аллаха, отданные во власть Его защитников, имели наглость войти в лагерь исламских львов. Но они на себе испытали страшные последствия Его гнева. Меч Бога, вырвав дух из их тел, собрал их души и головы, оставив в пыли их трупы, в один миг равнина была покрыта ими, как листьями, которые опадают осенью. Убитые, громоздясь друг на друга, образовывали сплошную линию от нашего правого фланга до их собственного лагеря. Наши мечи напились их крови допьяна. Я вынужден был сесть на лошадь, чтобы пересечь эту реку крови». Он добавляет также, что мусульмане потеряли в этой битве только десять воинов. «Посреди лугов, — пишет и Имад ад-Дин, — лежали распухшие трупы, которые разлагались на солнце, источая запах, привлекавший шакалов со всей округи». «В течение восьми дней, — замечает продолжатель Гильома Тирского, — река Белус была окрашена кровью и несла в своих водах мертвечину, люди из лагеря не могли набрать в ней воды, чтобы напиться. Было столько мух, что стоять на берегу реки было просто невозможно».

С этого рокового дня христиане начинают совершать непростительные ошибки. Пехотинцы, если верить свидетельству Эрнуля, поручили своим сержантам передать Ги де Лузиньяну, что ввиду крайней нищеты и нехватки продовольствия, которую они испытывают, необходимо было бы воспользоваться слабостью фронта Саладина, чтобы попытаться прорвать его и найти в его обильно снабженном лагере то, чего больше всего им не хватает, то есть провизию. Высшая франкская знать — у которой, конечно, не было подобного стимула для сражения, но без которой ни одно предприятие не могло увенчаться успехом, потому что в ее распоряжении находилась конница, представлявшая в ту эпоху серьезную силу, и от которой чаще всего зависел исход боя — рассудила, что было бы слишком рискованно затевать такое крупное предприятие, пока франки, осаждавшие Акру, не получат подкрепление, ожидаемое в ближайшее время из Европы. Они еще помнили разгром 4 октября. Король Ги де Лузиньян разделял их мнение. Но сержанты пренебрегли им и увлекли своих людей на смерть. Первая ошибка: если Ги де Лузиньян не хотел помогать своей пехоте, то почему он не запретил ей вступать в бой? Почему не помешал ей уйти? Трудно поверить, что у него не было возможности приказать своим рыцарям перекрыть все выходы из лагеря. Но самая непростительная ошибка была совершена тогда, когда, видя во время первой фазы сражения, что его люди побеждают и что мусульмане, захваченные врасплох, оставляют свои позиции, Ги де Лузиньян почему-то не бросил свою конницу в бой, чтобы поддержать пехоту и закрепить ее победу. Как объяснить пассивность бывшего короля Иерусалима — не знает никто. Неужели святое дело не объединило баронов и простых смертных? Невероятное соперничество между знатью и простым народом в этом крестовом походе в тот день принесло свои горькие плоды. Конечно, первые порывы энтузиазма, связанные с отъездом, происходившим при всеобщем ликовании, спали за время долгой дороги. Неприятности и разочарования, возможно, даже больше, чем религиозный идеал, усилили желание победить или умереть у этих людей, которые ради того, чтобы стать крестоносцами, очистить в походе свою душу, в момент наивысшего религиозного экстаза поклялись на Святом Писании принести в жертву самих себя, отречься от всего, независимо от того, богаты они или бедны. Но они были солдатами, а не мучениками. Сохранился ли еще там, под Акрой, у этих пришедших из дальних стран людей знак искупления — красный крест на правом плече? По-прежнему ли они замечали в золоте блуждающих облаков (как это случалось в годы, предшествовавшие завоеванию Иерусалима) небесную армию, готовую прийти им на помощь, или щедрую на чудеса северную аврору, как ту, которую видели крестоносцы под стенами Антиохии и Эдессы? Видели ли они еще огни, падающие, как звездный дождь, на голые холмы Апулии, и по-прежнему ли громадные толпы людей преклоняли колени по дороге в Иерусалим, заметив над Иудеей град, спущенный с небес и зависающий на сорок дней? Поражали ли еще их воображение эти знамения, которые предшествовали значительным событиям, захватывая его накануне битв, видимые ими только на пороге смерти?..

В оба лагеря подошли подкрепления. Имад ад-Дин Зенги прибыл в июне 1190 года, вскоре подошли Синджар Шах, Аллах ад-Дин Хоррен, Шах и Зейн ад-Дин, которые вернулись из Северной Сирии, где им удалось перекрыть войскам Фридриха Швабского дорогу на Алеппо. Атабеги Зенгиды наконец присоединились из-за священной войны, забыв на время, что Саладин был кровным врагом их рода. Ища поддержку в воинствующем исламе, представители которого не могли не принять участие в этой великой битве с христианами, развернувшейся под стенами Акры, Саладин даже отправил посла в Марокко, чтобы попросить помощи у альмохада Абу Юсуфа Якуб Мансура. Это посольство прибыло в Марракеш 18 января 1191 года. Оно просило, впрочем тщетно, марокканского владыку послать эскадру, чтобы соперничать с итальянскими флотами за господство на Средиземном море. «Необходимо, — писал Саладин, — чтобы мусульманский запад помог мусульманам еще больше, чем христианский запад помог неверным». Генрих Труаский, граф Шампани, привел франкам 27 июля 1190 года десять тысяч воинов, так же как «граф Тибо де Блуа, Этьен де Сансерр, Жан де Понтиньи, Рауль де Клермон, Бернар де Сен-Валери, Эрар де Шасеней, Робер де Бове, Алан де Фонтене, Готье д’Арзилльер, Ги де Шатодэн, Жан д’Аркиз и т. д.». Они прибыли весьма кстати, ибо христиане, страдавшие от голода, подумывали о том, чтобы заключить с Саладином соглашение. Это подкрепление вместе с силами Фридриха Швабского возвращало им утраченное преимущество. Они сжали кольцо вокруг Акры, гарнизоном которого командовали два храбрых военачальника: комендант крепости Баха ад-Дин Каракуш и курд Осса ад-Дин Абу ал-Хейджа. С суши крепость была окружена, тогда как несколько месяцев назад гарнизон еще имел сообщение с армией Саладина, который сам осаждал христиан, блокировавших Акр. Итальянские суда, доставившие графа Шампани и его войска, вернули франкам господство на море после злополучной морской битвы, о которой мы уже рассказывали, и египетский флот был вынужден избегать встречи с пизанскими и венецианскими кораблями, несущими неусыпный дозор вблизи порта Акра. С окруженным городом султан поддерживал связь благодаря искусным пловцам, которые проплывали под килем вражеских судов, перекрывавших вход в порт, и благодаря голубям, которые под Акрой были впервые использованы в военном деле для передачи приказов или новостей. Эти новости были для Саладина неутешительными. В Акре кончались запасы продовольствия. Султану с трудом удалось доставить осажденным галеру, груженную четырехстами мешками зерна и турецкого гороха, небольшими черными буйволами из Бекаа, луком, сыром и баранами. Хитрость, на которую он пошел, чтобы сделать это, увенчалась успехом: он приказал водрузить на мачту своего галеона флаг крестоносцев. Экипаж, облаченный в одежду франков и без бород, большей частью состоял из христиан-отступников. Баха ад-Дин утверждает даже, что франки-ренегаты из этого экипажа запросто беседовали борт о борт с крестоносцами, у которых они имели дерзость спрашивать, как идет осада и в каком месте удобнее причалить и выгрузить на берег продовольствие, которое они везут. Подойдя к входу в порт Акры, они устремились в него, налегая на весла и подняв все паруса, мимо растерявшихся капитанов христианских судов, которых обычно было не так-то легко провести. Чтобы избежать повторения случившегося, крестоносцы решили овладеть одной из башен — Башней Мух. Возведенная на скале, она являлась последним опорным пунктом, прикрывавшим вход в порт. Чтобы захватить ее, они построили на плоту многоэтажную деревянную башню, подобную греческой осадной машине. Эта конструкция высотой двадцать метров позволила им вести бой на уровне стен Башни Мух. Затем они превратили одну из своих галер в брандер, чтобы поджигать мусульманские суда, которые слишком близко подплывали к их экипажам. Но ветер сорвал их планы, ибо вместо того, чтобы скользнуть по воде в сторону вражеского флота, горящая галера устремилась к плавучей башне, которую крестоносцы построили с большим трудом. Башня обратилась в пепел, а находившиеся в ней солдаты, видя приближающееся пламя, усиливавшееся ветром, едва успели спастись. Те, кто сумели добраться до корабля, который должен был подобрать их, ринулись на него в таком большом количестве и в такой толчее, что тот пошел ко дну. Лишь немногим франкам удалось доплыть до берега. В их числе оказался Леопольд, герцог Австрийский. Он первым прыгнул на Башню Мух, где был ранен, а потом, окровавленный, бросился в море.

Герцог Фридрих Швабский, вскоре прибывший с остатками своей армии, то есть с семью тысячами воинов из ста тысяч, покинувших Регенсбург, поначалу повел себя спесиво. Он упрекнул осаждавших Акру баронов в бездеятельности и слабоволии и, горя желанием сразиться, атаковал мамлюков, которых Саладин разместил на близлежащих холмах. Эта стычка не принесла ему успеха.

Все понимали, что осада Акры слишком затянулась. Голод и эпидемии, особенно опасные в субтропическом климате, истощили христианскую армию. Ослаб моральный дух. Военачальники больше не пытались поддержать боевой настрой своих воинов с помощью небольших столкновений, во время которых те в основном думали о продовольствии, которое они смогут найти во вражеском войске, чем о красивой смерти, которая распахнет перед ними врата рая. Понимая, что ситуация должна разрешиться до наступления сезона дождей, высшая франкская знать решила прорвать окружение и попытаться любой ценой раздобыть провизию вблизи Хайфы. Удобный случай подвернулся тогда, когда они узнали, что Саладина настигла лихорадка, он заболел и вынужден был оставаться в своей палатке. На рассвете 13 ноября 1190 года христианская армия начала наступление, воины так близко стояли друг к другу, что образовывали плотную стену, из которой торчали копья и стрелы. В центре армии на повозке крестоносцы везли огромное знамя. Христиане двигались вдоль Белуса. Саладин, не имея сил ехать верхом, приказал отнести себя на носилках на Телль-Каррубу, откуда он мог наблюдать за действиями врага и руководить своими войсками согласно обстоятельствам. «Христианская армия двинулась с севера на юг, из окрестностей Телль-Айадии в Давук — Казаль де Док — и из Давука в Телль-Кердану — и в верховье Нахр ан-Намейн, которое было не чем иным, как небольшим болотом, называемым Бассе ал-Кердана, или Palus Cendiva, к востоку от Кердана». Стало быть, именно в Рас ал-Ма, современной Айун ал-Басс, в шести милях к югу от Акра, произошло страшное столкновение. Даже после трех дней яростной битвы христиане не смогли прорвать вражеские ряды. Саладин, который не мог стоять на ногах по причине крайней слабости, плакал от горя, пишет Баха ад-Дин, оттого что он не может находиться в центре своей армии, чтобы разделить с ней все тяготы боя. Он приказал своим сыновьям, которые находились возле него, принять участие в битве, ибо, сказал он им, «их долг подать мусульманам пример, который он подал бы им сам, если бы не был болен», и добавил, что его дети «должны всегда помнить, что их место там, где более всего опасно». Ни одна из сторон не смогла добиться решающего преимущества, тем не менее франки были побеждены, поскольку они повернули обратно, после того как вступили в новую смертоубийственную схватку возле Пон д’Ок. Впрочем, они не были уничтожены, что показывает, что мусульмане были так же, как и они, бессильны решительно переломить в свою пользу исход сражения. На поле битвы осталось столько убитых христиан и мусульман, что трупный запах еще очень долго стоял в его окрестностях. Саладин был раздосадован тем, что ему не удалось победить в течение этих трех дней, и процитировал строки из Корана: «Убейте меня и Малика, убейте Малика со мной». Арабские историки, рисуя лестный портрет Саладина и желая показать величие его души, рассказывают, что много дней подряд после этой битвы ему представляли пленников благородного происхождения. Среди них был один старик. Саладин спросил у него, из какой он страны. «Моя родина, — ответил ему этот старец, — так далеко, что тебе понадобилось бы много месяцев, чтобы добраться туда. — И почему в твои лета ты отправился так далеко, чтобы воевать со мной? — спросил султан. — Я затеял это долгое путешествие, — объяснил старик, — только чтобы иметь счастье посетить Святую Землю, прежде чем я умру. — Прекрасно! Совершайте ваше паломничество, — сказал султан, — вы свободны, закончите свои дни в кругу своей семьи и расскажите своим детям о моем добром к вам отношении». Он приказал одарить его подарками и дать лошадь, на которой тот вернулся в христианский лагерь. Саладин не менее участливо обошелся и с другими пленниками, среди которых были командующий и казначей французского отряда, он даже разместил их в соседней палатке и разговаривал с ними, как будто они были его гостями, собирающимися отправиться в Дамаск. Один из его юных сыновей попросил у него позволения отрубить голову нескольким плененным христианам, думая таким образом стать достойным своей веры, но Саладин ответил ему: «Богу не угодно, чтобы я соглашался на такую бесполезную жестокость. Я не хочу, чтобы мои дети привыкли без труда проливать человеческую кровь, цену которой они не знают и даже еще не понимают разницы между мусульманином и неверным». А одному из своих солдат, вырвавшему однажды из рук матери трехмесячного младенца, он приказал разыскать этого ребенка и вернуть его матери.

Эмиры Саладина, как мы уже сказали, начали уставать от долгой войны. Солдаты, которых они привели с собой, жаловались на то, что военные действия под Акрой приносят им мало материальной выгоды. Нанятый на шесть месяцев добровольческий контингент, набранный на базарах, среди кочевых племен месопотамских степей, большей частью представлял собой разношерстную и неуравновешенную толпу. Что же касается командиров, которые ими командовали и обкрадывали их, то им нужно было жалование, равное доходам чиновников халифа, самая лучшая часть добычи после набега, слуги и женщины. Вот почему эти войска не могли долго выносить позиционную войну и бесконечную осаду. «Воины, которых нам посылают, — пишет один арабский поэт, — прибывают в гораздо меньшем количестве, чем должны были бы. Тоска сдавливает их грудь на этой войне, едва приехав, они уже хотят вернуться. Такая слабость вселяет в наших противников новое мужество. Враги нашего Господа каждый день придумывают какую-нибудь новую хитрость: то они атакуют нас с помощью башен, то с помощью камней, то таранами. Иногда они подкапывают стены, в другой раз они пробираются тайными тропами или пытаются засыпать наши рвы». С каждым днем Саладину все труднее становилось удержать в своем войске месопотамских союзников. Против его власти замышлялся тайный заговор, подпитываемый раздорами между кланами. Ведь Саладин был в их глазах только выскочкой, вынужденным опираться на них и на их войска, чтобы иметь возможность продолжить войну. В отличие от крестоносцев, которым приходилось оставаться там, несмотря на общее уныние, эмиры могли вернуться со своими войсками в родные земли и оставить Саладина одного перед лицом врага. Они не поддерживали идею создания арабской империи. Их далекие владения за Евфратом удовлетворяли все их потребности. Один из них, Муазз ад-Дин, правитель Синджара, сын Сайф ад-Дина Гази, внук Зенги, попросил разрешения уехать. Саладин отказал, сославшись на то, что это дезертирство ослабит армию. «В такой момент, как сейчас, — ответил он ему, — мой долг собрать как можно больше воинов и не отпускать их». Он даже запретил ему появляться в своей палатке. Рассерженный Муазз ад-Дин приказал своим людям свернуть шатры и следовать за ним в Тивериаду, где его догнал гонец от Саладина со следующим посланием: «Я никогда не искал вашей дружбы. Это вы просили моего покровительства, когда опасались потерять ваше государство и даже жизнь. Я помог вам справиться с вашими врагами и восставшими подданными. С тех пор вы не переставая навязывали своему народу жестокие законы, всячески притесняли его, учиняли над ним расправы и грабежи. Я несколько раз, впрочем, безуспешно, просил вас изменить ваше поведение. Наконец я потребовал, чтобы вы приняли участие в священной войне, и всем известно, какие войска вы привели. Но едва вы прибыли, как тут же выразили желание уехать. Вы были так же бесполезны для ислама, как безвредны для наших врагов. Вы отличились только своим безразличием и недовольным ропотом. Значит, ищите себе другого суверена, который будет защищать вас от тех, кто завоюет ваши земли, ибо я заявляю вам, что отныне я отказываюсь от всякого союза с вами». Испугался ли Муазз ад-Дин? Саладин был могуществен, и, возможно, Муазз подумал, что еще не настал тот момент, когда он мог бы открыто восстать против бывшего атабега Нур ад-Дина. К тому же выговор ему сделал и Ал-Малик ал-Мозаффер Таки ад-Дин, некстати повстречавшийся ему вместе с группой сторонников на холме Акаба Фик. Муазз ад-Дин пообещал ему помириться с тем, чей лагерь он покинул перед лицом врага. Саладин, заставив замолчать свою гордость, ибо он нуждался в людях, даже в людях, «безвредных для врага», согласился забыть о том, что произошло. Возможно, он вспомнил, что этот неверный союзник, которого он не уважал, все же разбил близ Хамы государя Антиохии. Посольства и подарки поставили точку в этой истории. Однако этот прискорбный случай неподчинения принес свои плоды. В свою очередь эмир Имад ад-Дин подал владыке Египта докладную записку, в которой прямо изложил свои претензии и жалобы своих солдат, которые вообразили, будто бы война — это летний вид спорта. На полях этого «рапорта» Саладин написал: «Я бы хотел знать, какую выгоду вы получите, потеряв поддержку такого человека, как я». Аргумент был убедительным, поэтому Имад ад-Дин предпочел не навлекать на себя гнев своего господина.

Вновь наступила зима, и военные действия были приостановлены. В христианском лагере снова начала ощущаться нехватка продовольствия. Мешок зерна стоил девяносто шесть тирских динаров, эту сумму могли заплатить далеко не все. Но несмотря на такую высокую цену, запасы зерна закончились. Чтобы прокормиться, христиане забивали своих лошадей. Когда и этот источник питания закончился, они вынуждены были варить упряжь, кожаные ремни, старые шкуры, которые продавались очень дорого. Эпидемия следовала за эпидемией. Каждый день от малярии и всевозможных лишений умирали около двести человек. Сын Фридриха Барбароссы, который перенес столько бед вместе со своей армией по дороге в Акр, умер 20 января 1191 года от осложнений после злокачественной формы малярии. Те же германцы, кому посчастливилось уцелеть из ста тысяч человек, погибших во время долгого пути из Регенсбурга в Акру, покинули Святую Землю и разочарованные вернулись на свою родину. Германский крестовый поход закончился.

У главных христианских вождей, кроме всего прочего, появилась новая проблема: кто станет королем Иерусалима — Гй де Лузиньян или Конрад Монферратский? Часть армии высказалась за бывшего иерусалимского короля, другая часть — за тирского маркграфа. Так вслед за голодом и мором в лагере христиан начались разногласия. Кто же будет иерусалимским королем? Этот вопрос не давал покоя баронам, проводившим свое время за взвешиванием шансов обоих кандидатов, которые больше не могли встречаться друг с другом и вели запутанные интриги вокруг призрачного королевства, которое один потерял, а другой был не в состоянии вернуть. Так кто же будет иерусалимским королем? Дело сдвинулось с мертвой точки благодаря одному непредвиденному событию. В октябре 1190 года королева Сибилла вместе со своими дочерьми стала жертвой эпидемии чумы, которая уже успела унести много жизней. Так как Ги де Лузиньян был королем только до тех пор, пока оставался мужем Сибиллы, то его противники заявили, что, согласно правилам, корона должна перейти к сестре его жены, принцессе Изабелле, второй дочери короля Амори I. Эрнуль категоричен в этом вопросе: «Королева Сибилла умерла, и ее земли должны вернуться к ее сестре Изабелле». Мужем Изабеллы был Онфруа IV Торонский, который отказался от иерусалимской короны, когда ее ему предлагали в 1186 году. Он не был популярен и не обладал достоинствами, необходимыми человеку, чтобы руководить, поэтому легко мог бы стать жертвой интриг, уже возникших вокруг потерянного королевства. Самым опасным соперником Ги де Лузиньяна был Конрад Монферратский, единственный, кто владел хоть одним городом в Святой Земле, поскольку он принял меры предосторожности, чтобы сохранить для себя Тир. Так как он ничем не мог подкрепить свои притязания на корону, его сторонники задумали решить эту проблему, аннулировав брак Изабеллы с Онфруа IV Торонским и выдав ее замуж за Конрада Монферратского. В этом случае Изабелла, признанная наследница иерусалимского трона, могла законным образом передать корону маркграфу Тира, сделав его законным претендентом в обход Ги де Лузиньяна. И Конрад Монферратский женился на Изабелле. Его первая жена, которую он оставил, постоянно проживала в Византии. После свадебных торжеств он сообщил христианам, что отныне он является королем Иерусалима и командующим армией. Ги де Лузиньян и его сторонники возмутились его заявлению. Тамплиеры настаивали на том, что права Лузиньяна, торжественно коронованного в Святом городе Ираклием, должны оставаться неприкосновенными. «К тому же если епископ Бове, как все французские отряды, поддерживал Конрада Монферратского, то архиепископ Кентерберийский, также находящийся в Акре, вместе с англо-нормандскими подразделениями выступал за Лузиньяна. Архиепископ даже попытался, но безуспешно, помешать разводу Онфруа Торонского и Изабеллы». Эта династическая борьба за обладание призрачным королевством ослабила христианскую армию. Военачальники и солдаты образовывали партии согласно своим предпочтениям. Случались перебранки и даже драки. Положение ухудшилось до такой степени, что проницательные умы, понимая, что этот конфликт ставит под угрозу боеспособность христианской армии, предложили заключить перемирие между противниками и сторонниками Ги де Лузиньяна и Конрада Монферратского и заставить их пообещать в разрешении этого спора положиться на суд королей Ричарда Львиное Сердце и Филиппа Августа, которые плыли к Святой Земле вместе с войсками и запасами продовольствия.

Чтобы иметь возможность собрать солдат весной, Саладин вынужден был распустить часть из них на зиму по домам. Имад ад-Дин Зенги, правитель Синджара, и государь Джазиры бен Омар покинули мусульманский лагерь 15 ноября 1190 года, чуть позже уехали Ала ад-Дин, сын правителя Мосула, Ал-Малик ал-Мозаффер, Таки ад-Дин и Ал-Малик ал-Захир. Франкские корабли больше не блокировали порт Акры, поскольку зимой море было бурным, и Саладин воспользовался этим, чтобы сменить в Акре гарнизон. Эмир Сайф ад-Дин Али ал-Маштуб 13 февраля 1191 года был назначен командующим крепостью вместо эмира Хасана ад-Дина Абу ал-Хейджа. Единственным событием, случившимся той зимой и заслуживающим внимание, была гибель семи судов, груженых продовольствием, предназначавшимся для мусульманского гарнизона в Акре: они попали в бурю и разбились о скалы.

Таково было положение обеих армий под Акрой, когда короли Франции и Англии вышли в море, взяв курс на Святую Землю.