Сельский врач

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Сквозь сон Василий услышал чей-то голос, но никак не мог понять, кто зовет его. Открыв глаза, он увидел: комната залита ярким солнечным светом. В отворенных дверях стоит хозяйка Ивановна.

— Василий Сергеевич, проснитесь, вас вызывают в больницу.

— Сейчас, — Василий вскочил с постели.

За дверью слышался тревожный шепот санитарки:

— Сама принесла его на руках, а кровь так и хлещет, так и хлещет.

— Батюшки-светы, да как же его угораздило, сердешного? — скорбно спрашивала Ивановна.

На ходу застегивая рубашку, Василий вышел на кухню.

— Что случилось?

— Ой, Василий Сергеевич, такая беда стряслась. Брагина принесла своего сына Колю. Не знаю, успеете ли, — со слезами в голосе сообщила санитарка.

Василий не стал расспрашивать, кто такая Брагина и что произошло с ее сыном. Хотя он почти бежал, но пути, казалось, не будет конца. В ушах неотвязно звучали слова: «Не знаю, успеете ли…»

«Должен успеть, обязан успеть», — мысленно повторял он, все ускоряя и ускоряя шаг.

Когда Василий вбежал в амбулаторию, — увидел на кушетке окровавленного мальчика лет десяти-двенадцати.

Полчаса назад Коля Брагин — бойкий и шаловливый мальчишка — полез на крышу колхозного сарая, чтобы достать воробьиное гнездо, но сорвался и упал на борону. Острые зубья бороны прокололи в двух местах живот.

Даже по одному виду пострадавшего Василий понял, что случай очень серьезный. Лицо Коли мертвенно-бледное, перекошено от страшной боли, глаза полузакрыты. Обессиленный, он уже не мог кричать, а только тихо стонал.

Над мальчиком бестолково хлопотала перепуганная дежурная сестра Вера Богатырева, пытаясь остановить кровотечение, но бинт и вата мгновенно пропитывались кровью. Халат и руки сестры тоже были в крови.

Здесь же, в амбулатории, рыдала женщина — мать Коли. Увидев доктора, она бросилась к нему с протянутыми руками и сквозь рыданья бессвязно пролепетала:

— Миленький, родненький… спасите… сыночка спасите, Колюшку моего спасите…

Василий взял похолодавшую, почти безжизненную руку мальчика. Пульс еле прощупывался.

— Пи-и-и-ить, — с трудом выдавил из себя мальчик.

Вера схватила графин с водой, стоявший на столе, но Василий строго предупредил:

— Богатырева, оставьте воду!

— Пить, сыночек просит пить, — простонала мать и сама потянулась к графину. — Сейчас, сыночек, сейчас…

— Воду нельзя.

— Да как же? Пить он хочет… пить…

— Воду ему нельзя, — повторил Василий, забирая из рук женщины стакан. — Успокойтесь и доверьтесь нам. Мы все сделаем для вашего сына, — мягко продолжал он и кивнул санитарке, чтоб та увела ее.

Санитарка обняла Брагину за плечи и, что-то шепча, повела ее к двери, но женщина вдруг оттолкнула санитарку и снова подбежала к кушетке, исступленно твердя:

— Не уйду, с ним останусь, с сыночком…

Василий взял женщину за руку и повел ее к двери.

— Успокойтесь, — говорил он, — мы спасем вашего сына, положим в больницу.

Мать, как слепая, покорно шла за доктором, и когда он вывел ее в коридор, упала на скамейку, вздрагивая от рыданий.

Нет, не такой представлялась Василию первая операция в Федоровке. Он рассчитывал заблаговременно подготовиться к ней, подобрать хорошо знакомое хроническое заболевание, по поводу которого не раз доводилось оперировать в клинике.

На эту первую операцию он, конечно, возлагал большие надежды, думал пригласить весь больничный персонал, чтобы показать и объяснить, как нужно вести себя в операционной. Он учитывал и другое: с какой быстротой разнеслась бы по округе весть о том, что здесь, как в любой другой больнице, делают операции, и люди поверили бы… Василий понимал, что никакой, даже самый талантливый хирург не может успешно лечить и оперировать без этого нужного доверия…

Но тяжелое ранение Коли Брагина спутало все его расчеты. Сейчас было не до пространных размышлений, не до показной операции — надо спасать жизнь мальчика, не теряя ни минуты. Да, да, ни одной минуты, потому что мириады невидимых убийц-микробов уже ринулись в грозную атаку и остановить их может только нож хирурга и шприц врача.

— Камфару!

Вера Богатырева подбежала к стерилизатору, но Василий остановил ее.

— Богатырева, руки! Руки мойте!

«Совсем растерялась. Помощница называется… В куклы тебе играть, а не в больнице работать», — с огорчением подумал Василий. Он готов, был встать к операционному столу, но вдруг вспомнил, что у него еще нет операционной сестры. — «Эх ты, недотепа, ругаешь Богатыреву, а сам… Высечь бы тебя за легкомыслие», — ожесточенно упрекнул себя Василий и тут же распорядился, чтобы санитарка позвала старшую сестру.

Пришедшая Луговская всплеснула руками и ахнула:

— Коленька, что с тобой? — Потом взглянула на доктора. — Оперировать надо. Готовиться, что ли? Или в райбольницу отправите?

— Готовьтесь. Оперировать будем здесь.

…Василий с особым усердием, похожим на священнодействие, обрабатывал руки и время от времени придирчиво поглядывал на помощников. Ему все казалось, что Корней Лукич и даже операционная сестра, Клавдия Николаевна, что-то сделают не так, что-то упустят, нарушит суровый закон хирургии — стерильность.

Один раз ему почудилось, будто Луговская стерильными руками взялась за край стола. Василий вздрогнул, в груди у него похолодело.

— Луговская, что вы делаете! Руки! Руки мойте снова!

И странное дело! Клавдия Николаевна сейчас будто язык проглотила и безропотно выполняла все распоряжения хирурга.

— Спирт! — не попросил, а выкрикнул Василий. Он чувствовал, что кричит напрасно, но крик невольно вырывался у него из груди.

«Кричишь, значит, ты боишься, доктор Донцов. Вот тебе суровый экзамен. И не смотри по сторонам: в операционной нет учителя-профессора, нет няньки-ассистента, которые предупреждали когда-то любую твою ошибку и следили за каждым твоим движением, даже за твоими мыслями… Сейчас ты — единственный хозяин в операционной, а рядом те, кто будут выполнять твою волю, твои распоряжения», — так думал Василий, подходя к операционному столу.

«Дух непредвиденного витает над каждой операцией», — говорили в старину хирурги. Вот это «непредвиденное» тревожило сейчас и Василия. Сумеет ли он спасти мальчика? Хватит ли сил, умения, знаний?

— Новокаин! — решительно потребовал он, отбросив прочь посторонние мысли.

— Скальпель!

— Пинцет!

— Тампон, — слышались его резкие слова, понятные Клавдии Николаевне.

И вдруг чуткое ухо уловило, как муха беспомощно билась в оконное стекло, и ее тонкое жужжание показалось Василию невыносимо страшным.

— Луговская, куда смотрели? В операционной мухи! — зло процедил он сквозь влажную марлевую маску…

И снова Клавдия Николаевна промолчала.

В полдень вернулся из поездки по фельдшерским пунктам Борис Михайлович. Узнав о сегодняшней операции, он тут же пригласил Василия и вместе они направились в палату к оперированному мальчику. Осмотр оказался мало утешительным: состояние Коли не улучшилось. Наоборот, температура у него повысилась до сорока градусов, пульс по-прежнему еле прощупывался, дыхание было поверхностным и частым, будто опешил он надышаться. Мальчик был безучастен ко всему, что происходило кругом, он даже перестал просить воды. Казалось, вот-вот перестанет биться его ослабевшее сердце.

В палату со шприцем вошла сменившая Веру дежурная сестра Суханова.

— Василий Сергеевич, время вводить пенициллин, — сказала она шепотом.

— Вводите, — так же шепотом ответил он.

Борис Михайлович хмурился, горестно вздыхал, как бы говоря: ну, вот, стоило мне отлучиться на часок-другой, и такая неприятность. Он осторожно, словно боясь обжечься, взял горячую руку мальчика, пощупал пульс и неопределенно молвил:

— Н-да…

— Состояние больного тяжелое, — сказал Василий, с надеждой посматривая на главврача: может быть, тот что-нибудь подскажет.

— Да, да, вижу — тяжелое, — печально отозвался Борис Михайлович. — Что назначено больному?

Суханова доложила о назначении врача.

— Ну что ж, продолжайте, — кивнул он сестре и, не глядя на Василия, сухо бросил: — Зайди ко мне на минутку.

…Кабинет главврача был так обставлен, что человеку, впервые зашедшему сюда, могло показаться, будто он попал не в маленькую сельскую больницу, а очутился по крайней мере в клинике городского масштаба. Стояли в кабинете и мягкий диван, обтянутый коричневым дерматином, и двухтумбовый письменный стол, покрытый зеленым сукном, и ажурной резьбы этажерка, на которой сиротливо лежало несколько книг. От двери к письменному столу бежала пестрая ковровая дорожка. На окнах висели кремового цвета шторы, от чего в кабинете даже в солнечные дни было сумрачно и прохладно.

— Присаживайся, — указал Борис Михайлович Василию на дивам, а сам сел верхом на стул и все тем же недовольно печальным тоном продолжал: — Как видишь, дружище, не все получилось гладко. Твой оперированный, как ты успел заметить, дышит на ладан.

— Да, состояние угрожающее, — согласился Василий. — Но будем надеяться.

— Надеяться? На что надеяться, хотел бы я знать?

— На выздоровление, конечно.

— На выздоровление? — с сомнением переспросил Борис Михайлович. — Знаменитый Амбруаз Парэ в таких случаях говорил: «Я его оперировал, пусть бог теперь излечит».

— При чем тут Амбруаз Парэ, — с гневным удивлением отозвался Василий.

— А при том, дружище, что знаменитый старец хоть на бога надеялся, а мы сейчас лишены даже этой возможности. Одним словом, ты меня, думаю, прекрасно понимаешь.

Борис Михайлович порывисто встал, с грохотом отодвинул стул, и, нервно теребя ладонью рыжеватый ежик, зашагал взад и вперед по кабинету, потом остановился, воткнул в собеседника колючие зрачки.

— У меня за все время работы в этой больнице не было ни единого случая смертности, — с нескрываемой гордостью заявил он. — К сожалению, я находился в отлучке, иначе не позволил бы тебе оперировать.

— Без операции мальчик не протянул бы и двух часов, — сдавленным голосом возразил Василий.

— А после твоей операции он протянет два дня.

— Я не мог поступить иначе…

— Нет, мог бы поступить иначе, мог бы не нарушать инструкцию облздрава, — не уступал Борис Михайлович. — Между прочим, в той инструкции черным по белому написано: каждый тяжелый случай мы должны направлять в райбольницу.

— Да пойми ты, больного нельзя было трогать, он скончался бы в пути!

— И это предусмотрено инструкцией, — подхватил главврач. — Мы живем не на Марсе, не в пустыне, к нашим услугам и телефон, и телеграф, и санитарная авиация, даже радио. Связь с райбольницей отличная, и ты обязан был доложить в район.

Борис Михайлович был твердо уверен, что хирург допустил непоправимую ошибку и не признает ее лишь только потому, что не успел уяснить себе всех последствий и не знает характера местного районного начальства.

— Ты, дружище, не кипятись, — примирительно сказал он. — Порядок есть порядок: мы должны докладывать по инстанции, мы должны советоваться с начальством. Понимаю, ты этого не знал, давай теперь подумаем, как следует пораскинем мозгами, что делать…

Что делать? Этот вопрос как раз и не давал покоя Василию. Он знал, что произвести операцию не такое уж сложное дело, а вот выходить оперированного, поставить его на ноги, — здесь необходимо настоящее искусство хирурга.

— Больной нуждается в срочном переливании крови.

— Да, да, это может облегчить его участь, — согласился Борис Михайлович. — Но вот беда — крови у нас нет.

— Попросим в районе.

— Не теряй дорогого времени, звони в райбольницу к Моргуну, — распорядился Борис Михайлович.

Больничный телефон еще не наладили, и Василию снова пришлось бежать в правление колхоза. По дороге он перебирал в памяти всех тяжелых больных, которые бывали в клинике, силясь отыскать что-то похожее на сегодняшнюю операцию и припомнить, как поступал в таких случаях профессор.

— Василий Сергеевич, вы совсем людей не замечаете, — окликнули его.

Он поднял глаза. Перед ним стоял Грушко.

— Простите, Тихон Иванович.

— Что с Колей?

— Плохо, очень плохо.

— Неужели нет надежды?

— Есть! — уверенно ответил Василий и сам удивился своей уверенности. — Нужна кровь. Думаю позвонить в райбольницу и попросить, чтобы прислали.

— Постойте, Василий Сергеевич, я полчаса бился, пока вызвал Заречное. Телефон перегружен. Знаете что, давайте пошлем за кровью. Не беспокойтесь, с Тобольцевым ругаться не придется. Племянник у меня мотоциклист отчаянный, машина у него в порядке. Пока мы будем звонить, он до района домчится.

Мотоциклистом оказался невысокий паренек с белокурой вьющейся шевелюрой, с синими по-детски ясными глазами. Выслушав просьбу, он согласился ехать немедленно.

— Вот вам, Юрий, записка, здесь указана группа крови. Кровь нужна срочно. Дорога каждая минута, — напутствовал Василий.

— Понимаю, товарищ доктор. Двадцать минут и я там, — ответил Юрий.

— Не беспокойтесь, Василий Сергеевич, Юрка не подведет. А теперь идемте звонить, — сказал Грушко.

— Спасибо, Тихон Иванович, вы меня второй раз выручаете, — поблагодарил Василий.

Иногда по одному только поведению больничного персонала можно безошибочно определить, что здесь, в больнице, лежит очень тяжелый больной, к которому прикованы чувства и мысли всех работников. Лица у сестер и санитарок деловито сосредоточенные, движения торопливые, голоса тихие. В палату, где лежит тяжело больной, чаще обычного заглядывают и медики и подсобные работницы, и каждый уверен, что именно его присутствие облегчит участь страдальца, каждому хочется что-нибудь сделать, чем-то помочь больному, окружить его и заботой и сердечным вниманием.

Так было сейчас и в Федоровской больнице. Когда Василий вошел в палату, где лежал Коля, там, возле койки, сидели Корней Лукич и Клавдия Николаевна. Старшая сестра гладила руку мальчика и ласково говорила:

— Ничего, Колюшка, ничего, миленький, поправишься. Мы еще с тобой за грибами в лес пойдем.

— И за ягодами, — вставил старый фельдшер.

— И за ягодами тоже, — подтвердила Луговская.

Корней Лукич встал навстречу доктору и шепнул:

— Кажется, ему стало немножко лучше.

— Лучше, лучше, — кивнула головой старшая сестра.

Василий промолчал, понимая, что они хотят просто-напросто успокоить его, хотя сами отлично видят: никакого улучшения нет и мальчик по-прежнему плох.

— Думаю перелить ему кровь, — сказал Василий, подсчитывая пульс.

— Правильно, Василий Сергеевич, мы тоже с Клавдией Николаевной о крови думали. Кровь поможет. Помню, лет двадцать тому назад бык пастуха рогами поддел, совсем брюхо распорол. Уже повозились мы с тем пастухом, похуже Коли нашего был. Операцию делал хирург из района, а потом, помню, кровь переливали, и сразу дело на поправку пошло. И у Коли на поправку пойдет. Паренек он крепкий, весь в отца, — шепотом говорил Корней Лукич. — Отца его так однажды помяла необъезженная кобылица, что живого места не осталось, а выздоровел.

— И Коля такой же крепкий, вытянет, — с надеждой прибавила Клавдия Николаевна.

«Да, да, и Коля такой же», — в мыслях соглашался Василий, с благодарностью поглядывая на старшую сестру и фельдшера.

Было как-то непривычно видеть Корнея Лукича и Клавдию Николаевну вместе. Озабоченные здоровьем Коли, они сейчас, казалось, позабыли свои «шумные разговоры».

…Прошло полтора часа с тех пор, как уехал в Заречное Юрий. Василий чутко прислушивался, не затрещит ли мотоцикл, но вокруг стояла тишина, и только изредка мимо больницы с грохотом проносились автомашины или надоедливо долго тарахтела бричка.

Василий уже несколько раз выходил за калитку и всматривался в степную даль. Время ползло так медленно, что порою казалось, будто стрелки часов остановились, он подносил часы к уху — нет, идут часы, тикают.

— Василий Сергеевич, слышите? — радостно воскликнул Корней Лукич.

За окном отчетливо слышался приближавшийся стук мотора. Василий выбежал на улицу.

По дорожке, усыпанной песком, шатал с темным ящиком в руках Юрий, вслед за ним спешила незнакомая Василию женщина в сером пыльнике.

— Галина Николаевна Орловская, хирург районной больницы, — успел сообщить Корней Лукич.

— Получите, товарищ доктор, — весело проговорил Юрий, вручая Василию ящик с ампулами. — Без аварии проехал за один час сорок две минуты!

— Спасибо, Юрий, ты молодчина! — с чувством поблагодарил Василий.

Орловская по-приятельски протянула руку старому фельдшеру. Было заметно, что они не впервые встречаются здесь, в больнице.

— Пожалуйста, Галина Николаевна, познакомьтесь — наш новый доктор, — представил Василия Корней Лукич.

— Нашего полку прибыло. Очень рада, — сказала Орловская.

Василий обратил внимание на ее руки — мягкие и сильные с блестящей от частого мытья кожей. И крепкое рукопожатие, и голос, и вид Орловской говорили о том, что перед ним женщина волевая, энергичная.

— Как изволили доехать? — для порядка поинтересовался Корней Лукич.

— Хорошо, — вместо Орловской ответил Юрий.

Она погрозила ему пальцем.

— Ездить с тобой, Юрий, не безопасно.

— Почему, — надул губы юноша. — Я больше пятидесяти не выжимал.

— Ты думаешь, я не следила за спидометром? — покачала головой Орловская, потом обратилась к Василию. — Что у вас случилось? Меня срочно вызвал Филипп Маркович, ничего толком не объяснил, а приказал садиться на мотоцикл и ехать.

Приезд хирурга из района обрадовал Василия: теперь есть с кем посоветоваться. Пока Орловская мыла руки, надевала халат в амбулатории, Василий коротко рассказал ей о сегодняшней операции.

Галина Николаевна долго и, как показалось Василию, с излишней медлительностью осматривала оперированного мальчика, даже не забыла измерить кровяное давление, потом придирчиво читала описание хода операции, попросила доктора рассказать поподробней о плане лечения оперированного.

Василий с напряженным вниманием следил за выражением лица Орловской, прислушивался к интонации голоса, силясь разгадать, как она оценивает его действия: одобряет или находит ошибки.

— Я думаю, Василий Сергеевич, можно начинать переливание.

Занятые переливанием крови, Орловская и Василий сперва не заметили главврача, а он стоял поодаль и чутко прислушивался, о чем перешептывались хирурги, но ничего не мог разобрать. Когда его глаза встретились с глазами Орловской, он улыбнулся.

— Спасибо, Галина Николаевна, за своевременный визит.

— Тут и без меня справились, — сказала она, отходя от постели больного. — Мое дело только констатировать факт: оперативное вмешательство было неизбежным, и оно спасло жизнь мальчика.

Лапин просиял: значит, гроза пронеслась мимо.

— Хотя он еще плох, но пойдет на поправку, — продолжала Орловская и, кивнув на Василия, тихо добавила: — Молодец он, не терял дорогих минут.

— Да, да, молодец, я было пошумел на него немножко, а потом понял — правильно он сделал, — с радостью говорил Борис Михайлович и тут же предложил гостье посмотреть операционную.

— Наша операционная, пожалуй, теперь не уступит районной. — Он приоткрыл дверь, продолжая: — Полюбуйтесь, вот она, святыня, готовая к бою за человеческую жизнь в любое время суток!

— Да вы совсем молодцы с Донцовым! Обязательно расскажу Филиппу Марковичу, пусть приедет и сам посмотрит.

— Пожалуйста, мы всегда начальству рады, — откликнулся Борис Михайлович. К нему вернулось хорошее расположение духа, он был весел, добродушен, приветливая улыбка не сходила с его лица, во рту ярко поблескивал золотой зуб.

В коридоре они встретили Василия.

— Ну как он? — спросила Орловская.

— Заснул.

— Очень хорошо. Теперь, Василий Сергеевич, обратите особое внимание на уход и на диету, — посоветовала она.

— Именно, именно, диету нужно соблюдать строго, — подхватил Борис Михайлович, потом пригласил Орловскую к себе на квартиру.

— Лариса будет очень рада встретить вас, Галина Николаевна, и угостит обедом, — настойчиво упрашивал он.

…В коридоре амбулатории Василия остановила незнакомая молодая женщина с туго набитым кожаным портфелем.

— Я к вам, товарищ доктор, — тревожным голосом сказала она.

— Пожалуйста, входите.

Он отворил дверь приемной, вежливо пропустил незнакомку вперед, предложил ей стул и хотел было взять столку амбулаторных карточек и спросить фамилию.

— Не ищите карточку, товарищ доктор, — торопливо предупредила посетительница. — Я пришла к вам не на прием. Я завуч школы, Тобольцева. У вас в больнице лежит наш ученик Брагин. Мы все очень, очень беспокоимся о его здоровье.

— Мальчику лучше стало…

— Я так и думала, — облегченно проговорила Тобольцева и улыбнулась. В ее больших черных глазах сияли радостные лучики. — Вы знаете, товарищ доктор, Коля Брагин наш лучший ученик, — поспешила сообщить она.

— Приятно слышать, хотя мы лечим всех подряд — и плохих учеников и хороших, перед операцией никогда не интересуемся табелем успеваемости, — весело ответил Василий. После всех нынешних тревог у него появилось желание беззаботно побалагурить с хорошенькой учительницей. Кстати, и свободное время было — до начала амбулаторного приема оставалось минут пятнадцать.

— Вы меня не так поняли, товарищ доктор, — смутилась она.

— Вполне возможно, — все тем же веселым тоном продолжал он. — Растолкуйте, пожалуйста, буду очень рад выслушать, как правильно понимать вас…

— Я хотела узнать, есть ли надежда на быстрое выздоровление?

— О сроках не скажу, а надежда на выздоровление у врача есть всегда, иначе врач не лечил бы…

Тобольцева подробно расспрашивала о ранении, об операции, интересовалась, какие гостинцы можно приносить мальчику, и в ее голосе явственно звучала искренняя заботливость доброй женщины о судьбе чужого ребенка. Это тронуло Василия. Он теперь не пошучивал с хорошенькой учительницей, а с откровенной доверчивостью делился и своими надеждами и опасениями.

— Я могу сейчас видеть Брагина? — спросила она.

— Нет, нет, сейчас нельзя, пока нельзя, — с сожалением отказал он.

— А когда можно?

— В другой раз приходите. Мальчик будет очень рад, — ответил Василий, а с языка готово было сорваться: «И я буду рад вашему приходу…»