Сельский врач

ГЛАВА ПЯТАЯ

Как-то ночью Корней Лукич сердито прикрикнул на санитарку, державшую лампу.

— Дарья, да поосторожней ты с лампой! Не лезь, свети как положено!

А после, когда они с Василием вышли из операционной, старый фельдшер сокрушенно жаловался:

— Тут уж, Василий Сергеевич, не знаешь, кого винить: то ли санитарку, которая чуть было вам нынче брови не осмолила, то ли наши никудышные условия.

А условия для ночной работы были действительно никудышными. Василий по возможности старался избегать ночных операций, но болезни, конечно, совсем не считались ни с условиями, ни с желаниями доктора, и ему волей-неволей доводилось становиться к столу, и оперировать при тусклом свете керосиновой лампы. Василий не раз говорил об этом Лапину. Тот сочувственно соглашался и советовал «повременить малость». Василий не отступал. Вот и сегодня, оставшись после пятиминутки в кабинете главврача, он заявил:

— Не могу работать при таком освещении!

«Ага, мой милый, плакаться начинаешь… Это тебе не под крылышком у профессора, это тебе не в городской клинике», — подумал Борис Михайлович, а вслух проговорил:

— Повремени, дружище, и все уладится.

— Да неужели проблема освещения больницы не разрешима? — продолжал удивляться Василий. — Ведь работает же эмтээсовская электростанция, и чего проще — воспользоваться ее энергией!

— Про эмтээсовскую электростанцию я тебе уже говорил.

— Помню, говорил, но мне кажется…

— Главврач бездействует? Главврач сидит сложа руки? Главврач не требует и не стучится во все двери? Это тебе кажется? — оживленно прервал Борис Михайлович. Он достал из стола объемистую папку и, торопливо извлекая оттуда какие-то бумаги, деловито продолжал:

— Вот полюбуйся: это я писал Моргуну, это в облздрав Шубину, это сегодня пошлю министру здравоохранения — пусть и в министерстве знают. Ты, может быть, склонен думать, что я на этом остановлюсь? Нет! В ЦК напишу!

На это Василий холодно заметил:

— Извини, но я все-таки не понимаю, к чему подобная бумажная канитель.

— Бумажная канитель? — дрогнувшим голосом переспросил Борис Михайлович. Он обеими руками сгреб копии писем, будто охранял их от опасного посягательства и сквозь зубы добавил, поблескивая маленькими колючими глазками: — Ты непрактичный человек, идеалист!

— Но я действительно не понимаю, зачем писать министру, зачем писать в ЦК, если этот вопрос можно решить здесь, на месте.

— А ты попробуй реши!

Василий ушел из кабинета расстроенным. «Конечно, к такому, как Лапин, трудно придраться: он прав, он вовремя сигнализировал, вовремя докладывал по инстанциям, кукарекнул, а там хоть не рассветай… А попробовал бы на моем месте поработать ночью в операционной, другое запел бы», — с возмущением думал Василий, понимая, что с такими условиями нельзя мириться, что нужно искать какой-то выход, к кому-то обращаться за помощью. Но к кому? Быть может, поехать к Моргуну в Заречное? А не лучше ли начинать с местного сельского начальства? Сам же Лапину говорил, что все можно решить на месте без бумажной канители.

«Да, можно», — опять в мыслях повторил он и вечерком решил побывать у директора МТС — хозяина электричества.

Но, как говорится, нет худа без добра. В этот день Грушко привел на прием трехлетнюю дочурку с начинающейся ангиной. Василий очень внимательно осматривал малышку, опасаясь, как бы у той не было дифтерии или скарлатины, которые тоже начинаются с ангины.

Корней Лукич рассеял опасения доктора.

— У девочки катаральная ангина и только, — убежденно сказал от.

Отец и доктор облегченно вздохнули. Василий выписал рецепт, объяснил, как принимать лекарства, а потом сказал:

— По делу я хотел к вам, Тихон Иванович. Зайду после приема.

Грушко усадил дочурку на кушетку, а сам подсел к докторскому столу.

— Зачем же откладывать. На прием никого нет, слушаю вас.

Когда Василий поведал о своем наболевшем, Грушко помолчал немного и тихо посоветовал:

— Потерпите, Василий Сергеевич.

— И вы тоже к терпению призываете. А интересно, сколько терпеть, год, два или целую пятилетку?

— Видите ли, — рассудительно начал Грушко, — с электрификацией колхоза вообще дело обстоит скверно. Мы в стороне от государственных электролиний, речка наша для строительства гидростанции непригодна. Прошлой весной мы еле-еле коровник электрифицировали.

— В таком случае у меня вопросов нет, — упавшим голосом проговорил Василий. — Коровкам, конечно, электричество нужнее, коровки молочко дают, а за молочко сейчас бьют сверху, за молочко вызывают на бюро райкома и привлекают к партийной ответственности. А за больницу вас на бюро не вызовут и к ответственности не привлекут!

— Зачем же так говорить? — поежился Грушко.

— Да не могу я иначе! — вспылил Василий, — потому что не вам, а мне приходится оперировать при керосиновой лампе. Ведь я, грубо говоря, при таком освещении зарезать человека могу. Понимаете?

— Понимаю. Но сегодня, завтра электричество провести не сможем.

Василий был зол на Грушко. Он с надеждой спешил к нему за помощью, но и этот, как и Лапин, призывает к терпению. Ну хорошо, он, Василий, может потерпеть, над ним, как говорится, не каплет. А разве будет ждать человек, которого, быть может, следующей ночью привезут к нему на операцию? И какое дело больному человеку до того, что Федоровка стоит в стороне от государственных электролиний, что местное начальство не хочет прислушаться к голосу хирурга? Человек потребует спасительной операции и будет прав.

— Остается поднять руки и сказать: сдаюсь, — с гневом проговорил Василий. — Но учтите, я сдаваться не думаю!

— Правильно, зачем сдаваться, — подхватил с улыбкой Грушко. — Вам на фронте быть, наверное, не довелось?

— Нет, — живо прервал Василий, — но я продолжу вашу мысль. На фронте врачи в труднейших условиях делали сложнейшие операции, под открытым небом оперировали, а здесь врач требует каких-то подходящих условий…

— Да не об этом хочу сказать, чудак вы человек. Оперировали меня однажды в палатке. Помнится, лампочка горела, маленькая, но яркая. От аккумулятора кажется. А что, если и вам сюда этот самый аккумулятор?

— Откуда взять его, — понизил голос Василий.

— Найдем, Василий Сергеевич, Потерпите денек-другой и будет у вас в операционной свет. Договорились?

Дня через два завхоз Шматченко приволок из МТС заряженный аккумулятор.

— Спасибо, опять вы меня выручили, — благодарил потом Василий Тихона Ивановича. — Должник я ваш.

— Э, нет, Василий Сергеевич, — возразил Грушко. — Пока мы ваши должники. Аккумулятор — хорошо, но это не то. Нужно подумать, как провести в больницу электричество. — Он задумчиво потрогал темный ус и убежденно добавил: — В конце концов осилим это дело.

Корней Лукич еще в первые дни уверял Василия, что в сельской больнице каждому приходится заниматься понемногу и хирургией, и терапией, и детскими, что участь, мол, такова сельских медиков — универсалы они. Василий, все эти годы увлекавшийся только хирургией, не верил в этих универсалов. Врач, по его мнению, должен иметь определенную специальность: хирург есть хирург и в другую область медицины он вмешиваться не обязан. В клинике, например, зачастую так и было, если кто-то из хирургических больных пожалуется на сердце, немедленно приглашается консультант-терапевт, если появится у больного какое-то непонятное расстройство сна — к постели тут же ведут невропатолога. Василию доводилось бывать на амбулаторных приемах в городских поликлиниках. Там из регистратуры больных направляют к разным врачам-специалистам, да и сами пациенты знают, к какому врачу им следует обращаться за помощью.

Другое дело в сельской больнице. Здесь люди идут на прием к доктору, не задумываясь над его специальностью. Правда, в Федоровской больнице было два врача — терапевт и хирург. Часто амбулаторные приемы проводил сам Борис Михайлович. В такие дни Василий был занят хирургическими больными. Но главврач теперь нередко уезжал на совещания в район или был занят хозяйственными делами, и Василию волей-неволей доводилось быть универсалом. К счастью, рядом с ним всегда бывал Корней Лукич, немало повидавший на своем веку.

Василий без стеснения обращался к старому фельдшеру за помощью, за советом.

Борис Михайлович как-то упрекнул доктора:

— Не понимаю, дружище, как ты, человеке дипломом врача, можешь обращаться за советом к какому-то фельдшеришке. Ведь пойми, Глыбин дальше ихтиолки ничего не видит. Ведь он при всяком удобном случае может сказать: «И чему его учили шесть лет в институте, два года в ординатуре»… И тебя перестанут уважать не только сестры, а даже санитарки. А что подумают больные! Неужели ты этого не понимаешь?

— Представь себе, не понимаю, — возразил Василий. — Не понимаю, откуда у тебя это пренебрежение к старому фельдшеру, основателю нашей больницы. Мы с тобой, как говорится, еще пешком под стол ходили, а он уже лечил, мы с тобой приехали на готовенькое, а он на голом месте больницу строил. Зачем же теперь потрясать над его сединами врачебным дипломом? Кстати сказать, медик он отличный, дай бог каждому иметь такие знания…

Когда-то в институте профессора и ассистенты в один голос нахваливали прилежного студента Донцова, который и на зачетах и на экзаменах отвечал отлично. В то время Василий возомнил, что не так уж трудно установить любую болезнь, и вот теперь на амбулаторных приемах в сельской больнице он подчас терялся и ловил себя на мысли, что ему хочется оперировать каждого пациента.

Сегодня, осматривая пожилого колхозника, он был озадачен потоком его жалоб.

— Иной раз живот так скрутит, ажно в пот кинет, а то до ветру гоняет, спасу нет, — горестно рассказывал тот о своих страданиях. — Совсем, товарищ доктор, отощал я, измаялся. Вроде как и хлебаем вволю, а хлеб, выходит, меня ест. Нынче поутру встал — в глазах потемнело и все вокруг меня, как на каруселях, вертится, да еще тошнота вдобавок одолела…

Внимательно слушая словоохотливого колхозника, Василий подумывал о какой-то очень тяжелой болезни и снова у него мелькнула мысль об операции.

В амбулаторию вошел Борис Михайлович. Василий обрадовался и тут же попросил его взглянуть на больного.

Борис Михайлович неторопливо надел халат, вымыл руки и уверенно подошел к кушетке, на которой лежал колхозник.

— Ну, что, Егор Силыч, прихворнул?

— И не говорите, Борис Михайлович, крепился, крепился, а вот пришлось идти.

Василий следил за Лапиным. Тот бережно мял живот Егора Силыча, тихо расспрашивал о жалобах, поинтересовался домашней живностью, не забыл спросить о здоровье малолетних внучат. Эти расспросы показались Василию лишними.

— А как насчет селедочки? — продолжал Борис Михайлович.

— И не спрашивайте. Совсем душа не принимает. Болести моей сладенькое подавай, — грустно улыбнулся Егор Силыч.

— Ишь ты, какая она у тебя интеллигентная, — задумчиво сказал Борис Михайлович и попросил старика одеваться.

Когда Егор Силыч вышел из кабинета, Лапин сказал Василию:

— Кажется, дело ясное. Нужно искать глисты.

Василий с недоверием отнесся к этим словам и заспорил.

— Не будем, дружище, ломать копья. Пошлем старика в лабораторию, — снисходительно посоветовал Борис Михайлович и оказался прав: лаборатория подтвердила его предположение. Недели через две Егор Силыч опять пришел в больницу и горячо благодарил доктора — все как рукой сняло…

Василию часто потом вспоминался этот случай. Он все больше и больше убеждался, что Лапин — опытный врач, способный даже по незначительным признакам безошибочно установить диагноз.

«Знающий черт», — без зависти думал о нем Василий.

— Пять лет самостоятельной работы в больницах это, дружище, пожалуй, побольше твоей двухлетней ординатуры, — не без гордости говаривал Борис Михайлович, и Василий соглашался с ним.

Однажды Василий неожиданно повстречал на улице Колю Брагина. Он протянул ему, как взрослому, руку.

— Ну как идут наши дела?

— Хорошо, Василий Сергеевич.

— Живот не побаливает?

— Нет, Василий Сергеевич, теперь я совсем здоровый.

— Вот и отлично. Болеть, Коля, самое последнее дело. А за воробьиными гнездами теперь не лазишь?

Мальчик покраснел и смущенно опустил глаза.

— Вижу — не лазишь. Молодец, — похвалил доктор-и пригласил Колю в магазин. — Куплю я тебе хороший подарок за примерное поведение. Хочешь книгу?

От такого подарка бывший пациент не отказался.

Проходя мимо школы, они встретили вышедшую из калитки Тобольцеву.

— Здравствуйте, Татьяна Семеновна, — почтительно поздоровался школьник.

— Здравствуй, Коля. Здравствуйте, Василий Сергеевич, — ответила, она и, не обращая внимания на доктора, стала расспрашивать Колю, как он себя чувствует, что поделывает.

Василия обрадовала эта случайная встреча. Раньше Татьяна Семеновна часто наведывалась в больницу, принося гостинцы Коле Брагину, и Василий всегда был рад сообщить ей, что мальчику лучше. Но вот теперь Коля выписан, день шел за днем, а она в больнице не появлялась.

После того приключения с часами Василий все чаще и чаще ловил себя на мысли о Тобольцевой, он почти каждый день отправлялся после амбулаторного приема на берег речки, надеясь увидеть ее, он заглядывал по вечерам в клуб, нередко проходил (хотя ему было не по пути) мимо дома Тобольцевых, но, она, казалось, умышленно избегала встреч.

— А сейчас, Коля, ты куда идешь? — спросила Татьяна Семеновна.

— В магазин. Мне Василий Сергеевич книжку подарит.

— Книжку? А за что?

— За примерное поведение в больнице, — ответил вместо мальчика Василий.

— Вот как? За поведение у вас, оказывается, награждают. Интересно, какая самая большая награда в вашей больнице? — с улыбкой спросила она.

— Жизнь.

Лицо Татьяны Семеновны стало сразу серьезным.

— Вы очень хорошо сказали, очень, — она посмотрела ему в глаза и тихо, будто сообщая что-то сокровенное, добавила: — Такая награда никогда людьми не забывается.

— Татьяна Семеновна, я принесу вам, покажу книжку, — сказал Коля.

— Непременно принеси, — согласилась она, потом сказала Василию: — Я в сельсовет, нам по пути.

«Если бы нам всегда было по пути», — мелькнуло в голове Василия.

Коля, подпрыгивая, бежал впереди, а Василий и Татьяна шли вслед.

— Как ваши часы? — спросила она.

— Идут и даже точнее, чем раньше.

— Выходит, водная процедура пошла на пользу.

— Как видите… У вас каникулы, вы собираетесь куда-нибудь ехать?

— Конечно, и на все лето.

— На Кавказ, в Крым? — каким-то деревянным голосом спросил Василий.

— Чуть-чуть ближе, на ток первой бригады, к Грушко. Получила персональное приглашение.

Василий облегченно улыбнулся. Он и сам толком не мог понять, почему обрадовали его эти слова.

…В магазине было шумно и людно. Женщины-покупательницы поторапливали и без того бойкую продавщицу. Василий виновато взглянул на Колю, как бы говоря: вот как неудачно пришли мы с тобой за книжкой. Он хотел было предложить мальчику зайти сюда чуть позднее и вдруг уловил неприятный рыбий запах. Василий протиснулся к прилавку. Кто-то из женщин крикнул, чтобы без очереди не пропускали.

— Это наш новый доктор.

— Который Коле операцию делал, — послышался шепот.

— Доктору можно и без очереди. Отпусти, Маша.

— Да, да, разрешите, товарищи, — попросил Василий, потом обратился к продавщице: — Разрешите рыбу, взвешивать не нужно.

Продавщица протянула ему на газетном листке рыбину. Василий осмотрел ее со всех сторон, открыл жабры.

— А кто вам разрешил торговать такой рыбой? — спросил он у продавщицы.

— Привезли с базы, — невозмутимо ответила та.

— Рыба-то попахивает.

— Не задерживайте, товарищ доктор, на дойку опаздываем.

— Рыба всегда душок имеет.

— С душком даже вкуснее, — хором заговорили женщины.

— Такая рыба в пищу непригодна. Могут быть отравления, — повысил голос Василий.

— А ведь правду доктор говорит, — пахнет рыба-то.

— А чего же она торгует такой?

— А ну-ка, Маша, возвращай деньги, вот тебе твоя рыба.

— Товарищ доктор, я не виновата, я получила рыбу по накладной, можете проверить. Мне приказали торговать, я и торгую, — оправдывалась продавщица.

— Позвать сюда сельского председателя, пусть посмотрит.

— Позвать не долго, он здесь рядом.

Несколько месяцев тому назад председателем федоровского сельского Совета был избран Дмитрий Дмитриевич Антонов. Прошлой зимой вернулся он из армии и еще сохранил подтянутость, строевую выправку. По армейской привычке Антонов рано просыпался по утрам и в любую погоду с полотенцем через плечо бежал на реку умываться. Сперва федоровцы насмешливо относились к подобным утренним проминкам, а потом, когда у бывшего ротного старшины появился добрый десяток подражателей, перестали смеяться и даже одобрили поведение Антонова.

Первое время трудновато приходилось ему на посту председателя: Антонов нет-нет да и повысит голос на кого-нибудь из односельчан, как бывало повышал в стрелковой роте, а потом вошел в роль и теперь, как он выражался, осуществлял всю полноту власти в родном селе.

Сейчас, расхаживая по кабинету, Антонов с жаром говорил Грушко:

— Согласен, электричество надо проводить в больницу. А денежки?

— Опять ты за старое…

— Да, Тихон, опять за старое. Больница на бюджете района, вот пусть район и раскошеливается. Ко мне как-то приходил Борис Михайлович, и я ему посоветовал писать начальству.

— Ах, Дмитрий, Дмитрий, удивляюсь, и когда ты успел бюрократом стать, — с притворным вздохом ответил Грушко. — Писать начальству — это легче всего, но пойми ты, голова садовая, не начальство, а наши люди лечатся в больнице. А вдруг тебе самому придется ночью лечь на операционный стол.

— Что ты, что ты, — замахал руками Антонов, — типун тебе на язык за такие пророчества. Да я в армии этих операций хуже инспекторских боялся, однажды даже удрал из госпиталя, — продолжал он и вдруг смолк, увидев кого-то за окном.

Грушко тоже выглянул в окно.

— Я ему про дело толкую, а он никак не может оторвать взгляд от Татьяны.

Антонов как-то сразу преобразился, расцвел. Он поправил галстук, пригладил рукой темно-русые кудри, и его карие глаза как бы говорили: она идет сюда…

Тобольцева на какое-то мгновение задержалась в дверях, будто не решаясь войти, потом шагнула в кабинет.

— Вот хорошо, что я встретила вас обоих, — сказала она.

— А мне казалось… — начал было Грушко, но Антонов метнул в его сторону такой взгляд, что Тихон Иванович осекся, потом, словно спохватившись, сбивчиво проговорил: — Совсем забыл… нам же с Семеном Яковлевичем в поле ехать…

Тобольцева и Антонов остались вдвоем.

— Садись, Танюша, я очень рад, что ты пришла.

— Я к тебе по делу, Дмитрий. Кончился учебный год, пора думать о летнем ремонте школы.

— Да, да, Танюша, ты права — пора. Я уже думал и о ремонте и о тебе. Больше о тебе, конечно…

— Дмитрий…

— Не веришь? Только о тебе, — он хотел взять ее руку, но в кабинет без стука вбежала одна из покупательниц.

— Дмитрий Дмитриевич, тебя срочно в магазин требуют, — скороговоркой сообщила она.

— Хорошо. Сейчас приду, — с досадой сказал Антонов.

…Василий спросил у Коли, какую он выбрал книгу, но по глазам мальчика было заметно, что он готов забрать все книги с магазинной полки.

— Подайте, пожалуйста, «Звезду Кэц» Беляева, — попросил у продавщицы Василий. Та подошла к полке и долго не могла найти нужную книгу.

— Да вон лежит в голубой обложке, — нетерпеливо подсказывал Коля.

Продавщица наконец-то протянула покупателям книгу, и на обложке ее Василий заметил отпечатки масляных пальцев.

— Хоть с пятнами, а книга отличная.

Мальчик ухватил книгу и, позабыв поблагодарить, опрометью бросился к выходу. Он словно боялся, что доктор может раздумать, и тогда не видать ему такого чуда, как «Звезда Кэц», в своей собственной библиотеке.

Василий осматривал магазин. Здесь было неуютно, темно. Старый «Патент» был до того засижен мухами, что трудно было разобрать, что в нем написано. Рядом с папиросами и махоркой лежали конфеты и пряники. Консервные банки, коробки кукурузных хлопьев почернели от мушиных пятен.

— Скажите, товарищ продавщица, у вас всегда вот так? — спросил он.

— Как? — не поняла она.

— Грязно.

Продавщица окинула доктора неловким взглядом и бойко отпарировала:

— Нет, только сегодня!

— Вы очень способный человек.

— Почему? — опять не поняла она.

— За один день сумели навести в магазине такой беспорядок, что другому человеку на вашем месте понадобился бы целый год.

— А что я могу сделать одна?

— Халат для себя могли бы выстирать? Неужели вам не стыдно стоять за прилавком в таком виде?

Притихшие женщины слушали, как доктор отчитывал продавщицу и одобрительно поддакивали, а как только в магазине появился Антонов, снова зашумели хором.

Он вертел головой то в одну, то в другую сторону, не зная, кого слушать, а потом зычно крикнул:

— Тише, товарищи женщины, говорите по одной. В чем дело?

— Доктор тебе сейчас расскажет.

Только теперь Антонов заметил в магазине врача. Поддерживаемый покупательницами, Василий рассказал Антонову, что произошло в магазине.

— Да, безобразие, — согласился Антонов. — Куда ж ты, красавица, смотрела, — упрекнул он продавщицу, потом обратился к Василию: — Правильно, доктор, что запретили. Рыбу мы спишем.

— Прежде чем списывать, нужно и вас и продавщицу оштрафовать. До чего магазин довели. Называется торговая точка. Да это же рассадник инфекций! — возмущался Василий. Из магазина он отправился в больницу и встретил там главного врача района Филиппа Марковича Моргуна. Протянув руку, тот радушно сказал:

— Здравствуйте, Василий Сергеевич. Давненько мы с вами не встречались. О, да вы здесь поздоровели. Видно, совсем акклиматизировались.

Вместо Василия ответил Борис Михайлович.

— Василий Сергеевич доволен работой. Сами видите, трудимся мы слаженно, отдаем все наши силы любимому делу, помогаем друг другу.

— Как тот малыш с травмой живота? — спросил у Василия Моргун.

— Бегает.

— Вы за ним следите?

— А как же! — снова опередил Василия Лапин. — Не выпускаем из поля зрения нашего Колю Брагина. Операция операцией, а наблюдение врача всегда необходимо.

— Помнится, Орловская хвалила вашу операционную. Покажите-ка ее, — попросил Моргун.

— Пожалуйста, Филипп Маркович. Операционную оборудовали по всем правилам и даже не потребовали от вас денег. Все сделали своими силами.

Борис Михайлович повел Моргуна к операционной, услужливо отворил дверь.

— Вот она. Проходите.

Моргун придирчиво оглядывал операционную, расспрашивал Василия о недавних операциях, внимательно перелистал операционный журнал. Его худощавое, слегка тронутое оспой лицо, с крючковатым носом, с широкими, почти сросшимися над переносьем бровями, которое всегда казалось недоступно строгим и даже сердитым, сейчас заметно посветлело.

— О, да у вас электроосвещение появилось!

— А как же, Филипп Маркович, — быстро отвечал Лапин. — Постарались. При керосиновой лампе какая ж работа хирургу.

— Аккумулятор — это хорошо. Мы когда-то на фронте часто пользовались таким источником.

Проверив истории болезни в ординаторской, он заметил:

— Не долго ли задерживаете, Василий Сергеевич, больных после операции? Койко-дни у вас растут.

— Сколько положено для выздоровления.

— Вы должны знать, что лечите не просто больных, а тружеников колхоза, хлеборобов. Конечно, не в ущерб здоровью людей, но имейте в виду — колхозу нужен каждый человек, особенно теперь, в дни уборки.

— И я всегда говорю об этом, — вставил Борис Михайлович. — Врач прежде всего не должен забывать об интересах колхозного производства, об интересах государства. Василий Сергеевич еще, так сказать, не вошел в колею сельской жизни, но он учтет ваше замечание.

Борис Михайлович увлекся. Когда они втроем вошли в его кабинет, он продолжал докладывать Моргуну о состоянии дел на врачебном участке, горячо говорил о работе фельдшерских пунктов, подчиненных федоровской больнице, потом сообщил о плане обслуживания колхозников на уборочной, о состоянии колхозных складов, колхозного маслозавода, а когда дошел до магазинов, Василий не удержался:

— Да закрыть пора наш магазин, — с гневом бросил он.

— Как закрыть? — удивился Лапин.

— А очень просто, закрыть, потому что в колхозном свинарнике, наверное, чище, чем в магазине!

— Не нужно быть голословным, — прервал Василия Лапин.

— Я только что из магазина, — и Василий рассказал обо всем, что видел там.

Борис Михайлович хрустнул пальцами, мысленно чертыхнулся по адресу Донцова, который испортил все дело. Моргун завернул на часок и, конечно, уехал бы дальше, удовлетворившись осмотром больницы и его, Лапина, докладом.

— Придется нам пойти в магазин, — заявил Моргун.

С давних пор Лариса Федоровна хорошо усвоила немудрую истину, если жена по-настоящему желает успеха по службе мужу, она должна стараться хоть чуть-чуть нравиться его начальнику. Вот почему, едва прослышав о приезде в Федоровку Моргуна, она уже знала, что делать, и стала хлопотать на кухне, чтобы попотчевать как следует районного гостя. Конечно, Моргун не ахти какое большое начальство, но все-таки от него многое зависело, и потому каждый раз, когда он появлялся по служебным делам в Федоровке, обедал только у Лапиных.

Лариса Федоровна торопилась с обедом: а вдруг муж сейчас приведет гостя! Из-за старой язвы желудка Моргун почти совсем не употреблял спиртного, и это даже нравилось Лапиной: по крайней мере обеды обходились дешевле…

Ока осторожно открыла шкаф и стала перебирать расписанные золотом фарфоровые тарелки, недавно привезенные мужем из области. Тарелки еще ни разу не стояли на столе, и она сейчас никак не могла решить, стоит ли выставлять их сегодня. Вся посуда хранилась у Ларисы Федоровны для другого стола… Она уже не раз прикидывала, как упакует посуду, чтобы довезти ее в целости и сохранности.

Лариса Федоровна хотела было затворить шкаф, но желание угодить Моргуну все-таки победило в ней, и она бережно расставила на столе новые тарелки.

…К вечеру разыгралась гроза.

Огромная черная туча стремительно выкатилась из-за дальних гор и вдруг, точно расколовшись, грохнула могучим раскатом грома, потом хлынул ливень, и с такой силой, будто решил погасить ослепительно яркие вспышки молний.

Борис Михайлович в испуге отскочил от окна и снова со злостью бросил в лицо Василию:

— Кто просил тебя вмешиваться! Кто просил тебя совать нос не в свое дело! — Он отбросил подвернувшийся под ноги стул. Даже в полумраке кабинета было заметно, как полыхали его глаза и поблескивал золотой зуб.

— В магазине… — попытался возразить Василий, но Лапин перебил его:

— Кто в магазине? Разве были жалобы со стороны колхозников? Не было жалоб!

— В магазине торговали тухлой рыбой. Я не мог пройти мимо!

— Запретил, и ладно. А зачем нужно было говорить Моргуну? Мне доложил бы! Разве я не смог бы оштрафовать продавщицу? А ты дал пищу Моргуну! Моргун теперь на каждом совещании будет склонять нас и козырять: вот, дескать, приехал и навел порядок! Да в конце концов, ты думаешь о престиже больницы, в которой работаешь? Или тебе наплевать на нее?

— Думаю о престиже, только этот престиж мы понимаем по-разному. Знаю, кричишь ты потому, что о безобразиях узнало начальство…

— Вот что, Донцов, — грубо оборвал его Лапин, — твое дело — операционная, в ней ты хозяин, а в другие дела не вмешивайся. Понял? Без тебя обойдусь!

— Мое дело — не только операционная. Ты напрасно так думаешь, — упрямо возразил Василий.

Домой Лапин вернулся злой и расстроенный. Ничего не сказав жене, он тупо уставился на пустые тарелки.

— Борис, в чем дело? Почему ты один? — всполошилась Лариса Федоровна, предчувствуя что-то недоброе. — А где Моргун?

— Уехал.

— Как? В такую грозу? И ты отпустил? — в недоумении спрашивала Лариса Федоровна.

Лапин промолчал. В груди у него еще кипела злость на Донцова, на Моргуна. Он ничего не скрывал от жены и сейчас, немного успокоившись, подробно рассказал ей, что произошло из-за этого магазина.

— Не понимаю твоего расстройства, — пожимала плечами Лариса Федоровна, — ведь оштрафовали не тебя, а Машу.

— Да но… что она теперь подумает!

— Она подумает именно то, что есть на самом деле, — с обезоруживающей улыбкой ответила супруга. — Не ты виноват, а Донцов, не ты заварил эту кашу, а Донцов. О чем же речь? Садись-ка лучше поешь.

Борис Михайлович молча ел, а Лариса Федоровна, присев рядом, успокоительно продолжала:

— Для Маши эти сто рублей ничего не значат, а вот с Донцовым ты повздорил напрасно. Эх вы, петухи непутевые. Между прочим, Донцов очень нравится Маше. Да, да, не смотри на меня такими глазами. Она мне все уши прожужжала. Ты должен извиниться перед Донцовым.

— Я? Извиниться?

— Да, да, ты, мой миленький, извиниться и пригласить его к нам, а я приглашу Машу. Человек он холостой, она тоже никем не занята и хороша собой. Понимать нужно, Боренька…

Борис Михайлович в недоумении смотрел на жену и вдруг понятливо заулыбался:

— Лариска, а ты, пожалуй, права…