Шиза, Хром и всякая хтонь

Люди

Сначала почудилось, что он лежит все там же, в подвале Шизы, и ничего не было, – ни Сократовича, ни поезда, ни гипножабы, ни-че-го, – потому что дежавю случилось жесткое: нос опух и болел, глаза разлепить не получалось, почки будто отваливались и хотелось подохнуть. Но уже не от боли под ребрами, а от сушняка. Когда удалось разлепить один глаз, Хром уперся взглядом в кусок дерева в рамке, висящий напротив кровати, где он лежал, и вспомнилось легко, как по щелчку пальцев, что вчера он эту меховую херню в центре деревяшки назвал «помпоном», а Яр поправил:

– Это оберег.

Потом сказал еще что-то, и все ржали, и вот этого уже припомнить не получилось. Как и того, как сам Хром оказался на одной кровати с тем, чья голова сейчас лежала рядом на подушке. Правда, как только он толкнул дылду локтем в бочину, тот перевернулся, дернувшись, и открыл глаза, Хром сразу понял по взгляду – проснулся уже не Шиза.

– Что случилось?! Что с лицом? – встрепенулся он с живым удивлением на помятом хлебальнике и окончательно превратился в Олю.

Хром шумно вдохнул, медленно поднимаясь, потер глаза и ощупал ссадину на носу.

– Мандец. – Единственное, что получилось произнести вслух, хотя внутри у него бушевало литров пять эмоций. – Тебя долго не было.

Оля уставилась на него в недоумении. Хром начал было рассказывать ей, что произошло за эти несколько дней с того момента, как они поехали на похороны, но вскоре понял, что она его не особо слушает. Он замолчал и позвал ее по имени, на что Оля вздрогнула и протянула ему плед. Хром чуть не рассмеялся – это надо сфоткать! Такое смущение на лице дылды когда еще увидишь?

– Извини, не мог бы ты?.. – попросила Оля, кивнув на его семейники. Он хотел оправдаться насчет штанов, чтобы она ничего такого не думала, но решил не компрометировать дылду, который эти самые его штаны ночью заблевал. Хрому, с его остаточными каплями вчерашнего угара, который он ловил не только от себя, но и от окружающих, вдруг стало смешно видеть Олю, в растерянности крутившую головой по сторонам этой «берлоги», старательно смотревшую куда угодно, только не на его труханы. Она даже не спросила, где находится и как сюда попала, а Хром посчитал лишним пересказывать все события ночи и только, стараясь убрать уже эту глупую неловкость, пояснил основное: про Сызрань, гипножабу, про хату Беса, что после праздновали Новый год, встретили сосуна и в итоге с ним закорешились. Она слушала, изредка вставляя слова сожаления насчет коней, которых явно любила как родных, ведь фактически и сама являлась частью этой компании, а потому Хром предупредил:

– Они в курсах насчет того, что ты – это ты.

– Вот как… Рассказал, значит.

– Да, потому что ты пропала. И потом они были в гипнозе вместе, видели подвал, видели, как ты, ну…

– Умерла, – поморщилась Оля явно не из-за этих слов.

Разговоры им обоим сейчас определенно давались с трудом, но обсудить ситуацию стоило. Она лежала в постели, подложив подушку под спину и сложив руки поверх покрывала, точь-в-точь как пробудившаяся принцесса из хрустального гроба. Ну, детали в виде не подходящей принцессе мордашки Хрома уже не особо отвлекали, он чувствовал главное – после кладбища и вновь пережитого подвала ее состояние было очень близко к словам «умерла и воскресла». Особенно вкупе с похмельем. Хром снова усмехнулся себе под нос: не будь Оля сейчас физически двухметровым лосем с лицом, обещающим всем все порвать, при других обстоятельствах ситуация была бы весьма… интересной.

– А как вы с Максом, ну… это самое? – вдруг вырвалось само.

– Что? – Оля моргнула, и Хром не нашелся, как произнести при советской женщине то, чего в СССР, как он знал, не было. Замялся, хмыкая себе под больной нос, почти с гордостью рассказал, как нашел жениха для Винни, с которым та весь вечер боролась на руках и делала на спор всякую хрень, и только потом спросил:

– Ну, ты сама с кем-нибудь?.. Как оно вообще вот так? С мужиками или бабами?..

– Василий, ты сейчас меня или Максима имеешь в виду? – внезапно на щеке мелькнула ямочка. Хром пожал плечами:

– Да вас обоих, в принципе.

У него всегда были проблемы с такими вещами – не физиологические, само собой, а больше моральные, что ли. Сложно было прикипать к человеку, а потом, прожив какое-то время, знать о нем что-то такое, чего он сам еще не знает. Сложно вообще объяснить, кто ты, и отвечать на предъявы, что ты скучный и ничему в этой жизни не можешь удивиться по-настоящему. А вот как, например, дылде и Оле приходилось жить с тем, что он ведет себя как натурально психанутый, Хром только сейчас задумался. Капец, наверное, – просыпаться не собой и не помнить половины того, где и с кем ты провел эту ночь.

– Я в дела Максима не лезу, – сказала она. – Стараюсь. Это его личная жизнь. Если вдруг вот так проснусь, делаю вид, что все в порядке. А сама я верна только одному человеку. К сожалению, он давно умер.

– Точно. Задушил кое-кого, замуровался в подвале и следом повесился.

– Это не он! Это все камень!

Глаза Шизы покраснели, ресницы часто заморгали, казалось, что вот сейчас выдержка закончится, и Оля разревется как маленькая.

– Оль, – Хром присел на край кровати, не обращая внимания на свои вертолеты. – Ты знаешь, что надо сделать. Эту херню как-то прекратить. Иначе они заберут тебя у Макса или вообще того… Порешают вас обоих. Тело-то одно.

Она часто закивала, словно больше всего боялась даже не смерти, а другого – Хром его тоже чувствовал, – что может быть хуже смерти. Про Рубцова рассказала сразу, как только услышала имя «Павел». «Пал Анатолич», как она его назвала, – этнограф из экспедиции. Каким образом он был связан со всем этим, Хром не знал, но решил, что этот вариантик стоит проверить, и желательно поскорее, пока люди Сократовича не вышли на них или на ту же инфу о происхождении злого булыжника. В хозяйском шкафу он нашарил какие-то трикотажные треники вместо своих замызганных и собрался в ванную. Оля потянулась, попробовала встать с кровати, но, поднявшись, тут же рухнула обратно.

– Ой, нет. Нет-нет-нет! Сам напился, бессовестник, а мне – терпи! Иди, Василий, я еще полежу. И передай ему, как встанет, чтоб зубы почистил, не буду же я все за него делать!

Хром усмехнулся:

– Как вы с ним вообще общаетесь?

– Он тяжелый, да. Но потом ты привыкаешь к его заморочкам и видишь в них даже какую-то системность. Он не плохой человек. У него просто в голове…

– Да не, – махнул рукой Хром. Почему-то шизанутость Макса его парила не так сильно, как способы коммуникации между двумя людьми внутри одного туловища. – Я имею в виду, каким способом.

– А-а, это, – улыбнулась Оля. – Письма друг другу пишем. – Она достала из валявшихся на полу джинсов телефон дылды и добавила: – Или видео, заметки, аудиотелеграммы. Иногда хорошо жить в будущем.

Хрому тоже подумалось, что здесь Оле лучше, чем там, где вскоре после ареста отца она бы оказалась одна – ее жениха точно бы призвали – посреди войны и разрухи. А здесь теперь она всегда не одна. «Жить в будущем классно, – подумал Хром, – особенно когда его знаешь». Но не про каждого он мог так сказать. Он еще раз поглядел на нее, сосредоточенно разглядывающую ногти дылды, и вышел.

Пока умывался и изучал свою опухшую морду в мутное зеркало в тесной ванной, Хром теперь пытался восстановить события прошлого и сложить в уме два плюс два – как они все очутились в доме Ярослава, с которым побратались сразу после еще одной бутылки в клубе. Имя тот назвал сразу, а вот сферу деятельности, так сказать, его вынудили обозначить:

– Я не знаю, как ты это делаешь, – сказал он Хрому, – но раз вы в теме, то сами должны знать, как это называется.

Он обмолвился парой слов, что это из разряда энергетического, без кровавых жертв и девственниц с младенцами, хотя некоторым извращенцам… – тут Винни прервала его, прося не продолжать. И все, больше ничего не объяснил. Зато спустя пару часов, когда язык у него начал заплетаться и Хром перечислил всю его родословную вглубь до десятого колена, расслабился и признался:

– Ну да, упырь я. Только не кровь сосу, а жизненную силу, хотя меня это так достало. Я без этого сам помру. Бабка у меня сосунья, и я уродился такой же… Семья у меня старообрядцев, под Уфой поселок, я оттуда, кое-как выбрался из этого всего, к прабабке Фросе переехал, а она вообще до сих пор в Перуна верит, а когда в здравом уме – в президента нашего. В партии состоит, кепку ей выдали, футболку, а ей восемьдесят девять лет недавно стукнуло…

Бабку Фросю Яр, похоже, очень любил, потому что про нее болтал без остановки, пока не стало ясно, что и из чувства вины, – пока он тут искал чем «отужинать», она дома одна сидела, ждала его с оливье и холодцом.

– А я не могу просто так домой прийти, понимаешь? – доверительно говорил Хрому он. – Если не пожру – терпеть все новогодние выхи, потому что из дома хрен кто вылезет, все закрыто, только запивохи по улицам. А они как мясо протухшее, тошнит. Мамок с детьми, старух всяких… Я ж не зверь! Думал, тут кого зацеплю, вечно дурачки крутятся, их не жалко. Отошли за угол, а там потом, если переборщу вдруг, как найдут – перепил, сердце грохнуло – один вердикт. Или дура какая передознулась.

Говорил Хрому, а смотрел на Винни, и у Хрома в этот момент так ярко отпечаталась в мозгу картинка с другим ребенком, пухлым и в красных колготках, что даже глаза заслезились. А ведь раньше он сентиментальным не был. Да и не стал, это стопудово все алкоголь и дурацкая гиперчувствительность под ним, атмосферные явления с миллиметрами налипших эмоциональных осадков.

Когда начался последний час перед новым годом, Яр махнул рукой на свою основную потребность и пригласил всех праздновать к себе – как узнал, что они зависли в гостинице и даже без оливье. В старый купеческий дом ввалились под бой курантов, и Хром вспомнил удивленное лицо старушки с гулькой на затылке и ее отборные проклятия в адрес внука, которого внесли на руках. Винни она при этом назвала продажной женщиной и хотела выгнать веником, но спустя некоторое время за столом уже подкладывала ей соленья и подливала наливки. После первой порции оливье, от которого даже на душе полегчало, Хром вроде бы пробубнил благодарности хозяевам, а потом пожелания коням. Винни – хорошего мужа, Шизе – мозгов побольше, а Бабаю…

– А где Бабай? – спросил он, глядя на Шизу, и тот икнул в полном недоумении.

Пришлось ехать за Бабаем, которого они забыли в клубе и которого почти прикатала на продолжение банкета дама с начесом, а потом опять ели и пили, ели и пили…

– Оглоблю тебе в рыло, это что еще такое! – прокаркал старухин голос в коридоре, и Хром вздрогнул – от этого голоса плеснуло в спину черным, как смолой. Если за праздничным ужином они кушали и пили, это еще не значило, что сущности, обитавшие тут, сыты по всем своим пунктам.

Он вытерся полотенцем и вышел. Бабка стояла в розовой ночнушке у обувницы и гнала с полки толстого черного кота, который устроился на тапках.

– Хрен ты моржовый, а не Вася, – заявила бабка, и Хром хотел было прояснить этот момент, но понял, что это не ему. – Слезай, кому говорят, прах тебя раздери!

Кот с неохотой покинул нагретое место, и бабка, выпрямившись, уставилась на Хрома. Маленькими и блеклыми, но цепкими глазами, как ведьма из старых сказок. Точно откроет беззубый рот и прикажет полезать в печь, но, во-первых, челюсть у нее была по последней моде – вставная, а во-вторых, Хром ей сразу вчера понравился.

– Проснулся, душенька? Идем, покушать положу, бутеров тебе с огурцом соленым, как новенький сейчас будешь! – пообещала она, беря его под руку и уводя на кухню.

За минуту пути из Хрома будто выдавили всю мотивацию и желание что-то делать, захотелось лечь обратно в кровать и спать до завтра, и если бы он вовремя не отцепил от себя птичью лапку бабки Фроси, то точно бы так поступил. Уж она бы сосала до победного.

– Вы уж простите, у меня после вчера энергии не то чтобы много. Самому бы хватило, – проговорил он, и бабка цокнула.

– Видящий, что ль? Тьфу тебе на плешь, лихоманка тебя задави. Развелось вас как грибов. Садись, садись, огурец все равно дам. И помидору, вкусная, сама варенье варила.

– Да у вас тут у самих рассадник всякой хтони, – буркнул в ответ Хром.

– Так чего ты хочешь, душенька! Лихое тут место, на пересечении.

– Чего пересечении?

– Чего-чего! Ничяго. Ешь. Не все тебе знать положено, знал бы – не спрашивал.

Она строго брякнула посудой о деревянный стол, и Хром решил не доставать больше такими вопросами. Надо будет, у Яра уточнит, а сейчас и правда лучше пожрать. К огурцу еще полагались шпроты, хлеб и майонез, бабка сказала, что после них точно станет хорошо, навела чаю и сама села за стол с кружкой. В хрустальной вазочке посреди стола лежали баранки и круглое печенье в форме подсолнуха. Хром решил спросить другое:

– А почему Ярослава все зовут «Солнышко»?

– Так я его все детство Ярило звала. Всяко лучше бредней его мамаши и папаши. Ярослав, вы подумайте! Они в девяностых подались в какие-то кедры звенящие, потом в другую секту, там поныне и живут, в общине. Ни тебе машинешки, ни пашпорта, ни пензии, ни машинки стиральной. Я приезжала к ним, пока внук был маленький, так им хоть лопатой по хребтине – все одно про бога, чем бог пошлет, по воле божьей. Они там телевизор смотрят всем табором только с разрешения старшого, новости, чтоб в курсе быть. И усе. Ты огурец-то ешь.

– Ем. Вам же не восемьдесят девять, да?

– Чуть поболя, конечно, но, когда паспорта эти начались, тьфу… Ешь, ешь. Как все встанут, так и ужинать будем.

– Ужинать?

– Так время – четыре вечера. Пора уж.

Из комнат все начали выползать гораздо позже пожеланий бабки Фроси, часам к шести. Первая – Винни, которая спросила, где можно умыться, потом Шиза, который доспал свое после их с Хромом утренней сцены с Олей и проснулся уже собой, потом Бабай и последним – Яр.

– О, смотрите-ка, жаних! – обрадовалась бабка. – Всю жись ходил в штанах с мотней растянутой, а тут приоделся прямо! Джинци надел!

Ярослав, хоть и здоровый мужик под два метра роста и с бычьей шеей, на миг стал похож на школьника, которого застукали с любовной запиской отличнице.

– Баб, ну не начинай, а, – произнес он, бросая на Винни косой взгляд. – Чаю нальешь?

Ужинали в большой комнате, за общим столом, куда снова выперлось полхолодильника со вчерашними изысками, и, хотя у всех было жуткое похмелье, от селедки под шубой не отказался никто. Пока все сонно тыкали в тарелки вилками, бабка Фрося комментировала вчерашнее выступление президента и призывала всех быть сознательными и не пропустить голосование.

– Ты сначала обереги все выкинь свои, а потом призывай, – напомнил Яр, и она расфыркалась.

– Так, а чего, а чего? Это вот одно другому никак не мешает.

– Кстати, я вчера спрашивал, да забыл, видать, – сказал Хром. – Над кроватью у вас такой помпон на деревяшке, это для чего?

Шиза насмешливо хмыкнул.

– Так это… – наклонился к нему и сказал на ухо: – Волчья пилотка.

Винни начала хохотать, как вчера, увидев лицо Хрома, а Бабай смеяться не мог, потому что его мутило, поэтому вымученно улыбнулся.

– Это оберег от семейного разлада, – пояснил Яр со вздохом. – Чтоб муж налево не ходил.

– Ваш муж вам изменял? – спросила Винни у бабки Фроси.

– Собирался, – ответила та. – Но умер. От сердечного приступа.