Шиза, Хром и всякая хтонь

Дипломатия

Лысина Шахтера блестела на солнце, как шар для боулинга, если бы не размазавшаяся по ней кровь. Сам он весил явно больше центнера, и Пашка чувствовал, что его вот-вот сбросят, но отчаянно продолжал прижимать своим телом эту тушу, несмотря на пинки. Только когда Бабай, Шиза и третий чел, которые тащили блонди, скрылись за углом заброшки, почувствовал, что силы уже на подсосе.

– Су-у-у-ка! – заревел Шахтер и одним мощным рывком содрал с себя Пашку, отшвырнув его на землю.

Наручники помешали сгруппироваться, поэтому удар от падения пришелся на лопатку и локоть. В глазах заплясали мушки. Конечно, ни его, ни ненужного теперь члена шоу экстрасенсов не посчитали должным покормить перед стрелой, и с самого утра руки тряслись не только от страха, но и от голода. Хотя в какой-то степени Пашка радовался, даже если все закончилось бы, как ждал Шибанов. Блондинчик правильно сказал, что все они скоро двинут кони, это чувствовалось внутри неприятным шевелением. Как будто под кожу загнали червей, и те прогрызли себе дорожки прямо в голову, порой нашептывая всякое. Неприятное. С тех пор как в офисе Шибанова Пашке пихнули в руки этот камень, он уже тысячи раз успел наказать себя в мыслях за все, что произошло по его вине, самым жестким образом, но до дела так и не дошел. Рука не поднялась. Его обман не прокатил, он даже не ожидал, что в таком серьезном месте такой серьезный человек опустится до шантажа и прямых угроз, а не будет говорить как бизнесмен с бизнесменом. Пашка ему – инфу, а тот – обещание никого больше не трогать. Как наивно! И еще не думал, что так облажается, спалив домашний адрес тупо в приложении доставки. Уже за это тысячу раз себя четвертовал, но еще слабо на что-то надеялся. Может, хотел сначала в последний раз увидеть Шизу, чтобы тот заглянул в его глаза и сказал все, что думает.

И вот он увидел – сначала Бабая, изображающего главного и напустившего на себя многовато важности, что не будь они в патовой ситуевине, Пашка бы поржал. Потом увидел и Шизу, выглядывающего из-за бетонного блока. Чертова наблюдательность едва не стоила тому укрытия – Пашка вовремя сообразил, что так явно вертеть головой по сторонам не стоит, и дальше только косил глазом, высматривая возможные пути отступления. Однако хуже всего было то, что блонди, едва стоявший рядом на коленях так, что приходилось его поддерживать плечом, на своих двоих уйти точно не сможет, а одному Пашке на хребтине его не вытянуть. Секунды хватило на то, чтоб зацепить во взгляде Шизы – «я тебя не виню, я до жопы рад, что ты жив, но я тебя все равно на хрен придушу», – и он, дождавшись удобного случая, метнулся на Шахтера. И теперь готов был лечь прямо тут, мордой в снег, если это поможет покончить со всем и исправить ошибки, хотя и понимал, что могилы на кладбище уже ничем не исправишь.

– Ну ты, сука, напросился… – захрипел Шахтер откуда-то сверху. Пашка, видимо, нехило так и сам приложился головой, потому что в глазу все плыло, и он различал лишь неясную тушу, ползущую к нему. И все, что он успел подумать, внезапно исчезло, весь его героизм и самоотверженность улетучились, как фреон из неисправного кондера, так что стало нечем дышать. Он сейчас умрет, причем не самым приятным образом. Бежать некуда, можно только ползти вперед, невзирая на боль в плече и хрустнувшее под ладонью стекло. Ползти в надежде, что прихлопнут быстро, словно муху на стекле, когда туша начала подниматься, шатаясь, и сверху захрипел яростный голос. – Вот прямо сейчас ты и сдохнешь, как им обещал!

Пашка зажмурился. Все, что он хотел, – это быть сильным. Доказать себе и остальным, что он не просто очкарик-задрот. Он хотел взять на себя ответственность, потому что всегда считал себя самым умным и способным на это, бесился с топорных решений Шизы и с вечно ищущего проблем с законом Беса, но теперь мог лишь ползти, трястись и жмуриться мокрыми ресницами, потому что козырять в обмен на относительную неприкосновенность было больше нечем. Сейчас его прибьют кулаками или пулей к снегу, как одичалую собаку.

– Мрази, все мрази… Ты где, сука?.. – еще сильнее, до сипящих связок, начал орать Шахтер, и Пашка, отважившись, глянул в его сторону. Не похоже было, что у Шахтера повредилось зрение, но он пялился прямо перед собой и как будто ничего не видел. – Сука! Я ж тебя найду, я тебе кишки все выпущу!

Мертвая тишина вокруг стала тревожной, от ора взбаламутилось воронье на ветках и тоже принялось каркать и хлопать крыльями. Шахтер, ковыляя, добрался до приходящего в себя братка и, если бы мог, точно лягнул бы его ногой:

– Вставай, падаль! Три шкуры с вас спущу, вас щенки уложили за минуту, вас за такое как… как мусор надо… – кривясь от боли, он оперся локтем о крышу машины.

– Так не видно ж ничего было, – слабым голосом прозвучало из-под его ног, но Пашка знал, что такие оправдания не канают. Вообще не канают любые оправдания, если ты лежишь перед Шахтером.

– Бесишь ты меня, – сказал Шахтер и выстрелил.

От резкого хлопка Пашку затрясло еще больше. Теперь, наверное, так будет каждый раз, как он услышит пробитое колесо на дороге. Если вообще услышит… Переступая локтями и коленями, он пополз ко второму братку, который утром защелкнул на нем наручники. Почти ничего не соображая, нашел ключ в его кармане, потом снова пополз, дальше, к кустам, – несмотря на то, что участь его была неминуема, как и у всех, в кого пролезла хрень из камня, жить Пашке хотелось очень. Странно было представить, что вот сейчас его существование оборвется, а вокруг ничего не поменяется, мир будет, как и прежде, – машины, люди, вороны на ветках, солнце, снег. А он – никто, даже следа не останется. Пашка дополз до кустов и лег, не в состоянии заставить себя двигаться дальше. Потом, задержав дыхание, повернул крошечный ключик в замке, с отвращением отбросил наручники, зачерпнул снега, протер лицо и с удивлением обнаружил на руке кровь. Вроде бы не резался, значит, вляпался. Принялся стирать и ее снегом, который растаял и затекал теперь в рукав водой, но красное не смывалось, будто впиталось в кожу. Думать о том, чье это, было некогда, Шахтер уже привел в чувство второго братка, и с минуты на минуту должен был появиться сам Шибанов, пожелавший приехать к финалу и перекрыть собой отступление, если что-то пойдет не так. По крайней мере, об этом вечером переговаривались братки, думая, что их не слышат. Пашка снова пополз.

Вскоре, оказавшись на пустыре за заброшкой, он смог подняться на ноги, и, шатаясь и спотыкаясь на каждой кочке, потрусил вперед. В голове билась одна мысль: найти и избавиться от камня, пока жив. Блонди накануне так и сказал ему, улучив момент:

– Если выживешь – камень спрячь. Чтоб не нашли.

Он изначально не верил, что сделка пройдет так, как договаривались. Пашка тоже не верил, но и такого исхода тоже не ждал – что он будет сейчас торчать на автобусной остановке среди людей, которые делали вид, будто не замечают полусумасшедшего на вид человека в крови и грязной одежде. Иногда, как теперь, людское паскудство было даже полезно, Пашка хотел быстрее добраться до дома Шибанова и проблем ему было не надо. Однако в автобусе, когда он упал на заднее сиденье и сверху прямо на его колени плюхнулась тетка с пакетом промышленных масштабов, наконец дошло, что не только у Шахтера случилось временное помешательство – Пашку вообще никто не замечал. Вряд ли Хром мог такое наколдовать, скорее, Шиза явился с какой-то приблудой наперевес: браток ведь сказал, что никого не видел… Хотя поверить в это было тяжело, но, учитывая все произошедшее, сейчас можно было верить во что угодно. Хмыкнув в полном восхищении, Пашка откинулся на сиденье и вздохнул: все-таки Шиза, как никто, годился на роль их не то чтобы главаря, это слишком тупое определение. На роль старшего брата – и Пашка был рад, что у него такой старший брат. Пусть и неродной.

Тетка вскоре вышла, и чтобы больше никто не вздумал занять ее место, он ехал до нужной остановки стоя. Почти вывалился из дверей в сугроб, осмотрелся, не сразу понимая, где именно находится и в какую сторону идти, но очень скоро зашагал уже уверенно. Дорогу к особняку Пашка более-менее успел запомнить, тайком изучая все, что попадалось, когда его не кошмарили другими задачами.

Убедившись, что во дворе тихо и машин тоже не видно, он пробрался к стене и прижался к ней, отдыхая. Через дверь было нельзя – там по-любому кто-то на охране, и уж открывающуюся дверь точно заметят. Он не был уверен, что сможет провернуть свой план, но видел, что и как делал Шиза, когда заклинило замок во входной двери, поэтому знал, как это делается. Залез ногами на выступ фундамента, зацепился за трубу стока, по которой в более теплое время стекала вода с крыши, уперся одной в крепление и подтянулся еще выше. Чуть не свалился, но все равно зацепился за решетку балкона и повис. Казалось, что сил не хватит, он же не Шиза, а просто мешок с костями, но какой тогда смысл было что-то делать, если не собираешься доводить до конца? От напряжения будто лопались вены в висках, но Пашка, словно потяжелев на целую тонну, кряхтя, подтянул ноги, нашел упор и перевалился животом через решетку. Жаль, что Толян его не видит, – вот он бы оценил! Хотя как раз Толян, может, и видит, оттуда, из того мира. В какой Пашка очень не хочет пока уходить, но его, как и всегда, никто не спрашивал. Открыв дверь балкона, он обшарил глазами комнату. Искать особо и не требовалось – резная шкатулка стояла на журнальном столе у кровати. Пашка взял в руки холодный, адски холодный камень, но смотреть на него не стал. Знал уже, что чем дольше смотришь, тем меньше мыслей в голове. Выскочил в коридор, собираясь выбраться из дома уже другим путем – внизу под балконом вдруг нарисовался один охранник, и Пашка решил, что спустится вниз и пролезет через гараж. Но в нескольких шагах от него, уже на лестнице, вдруг появилась Маша. Пашка как одеревенел, глядя в ее глаза, в которых, помимо удивления, читалась еще какая-то особая, пока не понятная ему радость. Пашка без лишних реверансов бросился по лестнице наверх, спиной чувствуя, что Маша так же молча, но целенаправленно несется следом за ним, правда, на каблуках, которые стучали чуть тише его сердца, делала она это медленнее, и он успел, влетев на третий недостроенный этаж, где до этого держали Васю, юркнуть в ближайшую дверь и захлопнуть ее буквально перед Машиным носом.

– Так ты живой! – удивленно произнесла она, подходя к двери, в то время как он лихорадочно запирал ее, оттягивая ручку на себя. – И куда собрался?

Пашка вцепился замерзшими, непослушными пальцами в воротник куртки. Пальцы снова заныли, точно их ломали заново. Мочевой пузырь тоже запротестовал, а вокруг пупка все собралось в неприятный тугой комок, полный ощущения беззащитности. Пашка вспомнил длинные черные ногти и сам не заметил, как захныкал.

– Пашенька, не глупи, открой мне дверь, – снаружи поскреблись и подергали ручку. – Открой, или я Мансура позову, он там как раз скучает. Его на стрелу не взяли, оставили со мной на шухере.

Пашка помотал головой, сразу не сообразив, что она его вообще-то не видит. Но казалось, что видит – и под кожу пробирается. Ни Мансура, ни других братков он так сильно не боялся. Он поднес ладонь к лицу и впился в мягкое зубами – боль мгновенно отрезвила мысли, но новых идей, куда теперь бежать, не появилось. Продолжая крутить ручку, Маша тихо позвала его:

– Паш… Если ты живой, значит, Вася тоже? – В ее голосе угадывалась искренняя надежда, поэтому он сухо ответил:

– Да. Живой. И на свободе.

Пока она молчала, думая свои не подвластные никому мысли, Пашка думал свои – куда его тут спрятать, чертов камень? Не в унитаз же смывать. Надо убедиться, что он исчезнет навсегда. Выдвинув ящик тумбы, единственный из всех имеющихся, он бросил камень туда.

– Паш, – уже тверже, привычным своим голосом с металлическими нотками, сказала Маша, и даже сквозь дверь он чувствовал на себе ее взгляд. – Открой. Дверь. Или будет больно.

Пашка потер глаза костяшками, подавляя всхлип, как в детстве, когда другая женщина с таким же голосом и взглядом стояла за дверью и приказывала открыть. Иначе линейкой били, если он не слушался с первого раза, не только по рукам. Он включил воду, умыл лицо, ощупал повязку на глазу. Хорошо, что осколки от разбитых братками Шибанова очков не попали в роговицу. Но глаз все равно не думал заживать, а Маша заживляла только то, что портила сама. И все равно раны, нанесенные ей, хоть и не оставляли следов, были намного страшнее этого выбитого глаза. Пашка выдохнул, когда с той стороны двери послышалось очередное железное: «Паш». Отперев замок, он сделал шаг назад, и Маша вошла, осматривая ванну. Пахло от нее, как и всегда, дорогим бабским ароматом, но у Паши этот запах теперь плотно ассоциировался с болью – не той, которая успокаивает, когда знаешь, что ты ее контролируешь и она кончится в любой момент, а другой. Которая будет в самых уязвимых местах и так долго, как пожелает Маша.

– И что ты тут делаешь? Прячешь от меня что-то?

Конечно, она выдвинула ящик на себя. Только Пашка с не меньшим удивлением, чем она сама, уставился на пакет конфет и печенья внутри. Камня не было.

– На сладкое потянуло? – хмыкнула Маша. – Непредсказуемо, ничего не скажешь… Как ты попал в дом? Где все?

– Все там остались, – опуская глаза в пол, проговорил Пашка. Стоять перед ней в полный рост, не втягивая голову в плечи, он не мог. Она давила, как пресс. – Я убежал.

– А Вася?.. – снова спросила она, и давление почти прекратилось – будто огромная глыба больше не падала, а висела сверху.

– Его забрали. Мои.

Маша прислонилась бедром к тумбе, взяла конфету из кулька и развернула ее, доставая из шуршащей обертки шоколадный шарик:

– Так а ты чего вернулся?

– Да так, – ответил он уклончиво, надеясь, что голос не подведет. И действительно, как объяснить, зачем приперся в самый эпицентр ада, и это даже не органы опеки.

– Опять будешь рассказывать мне про свою больную маму, которой срочно надо дать знать, что с тобой все хорошо?

Пашка помотал головой. За тот прокол с него уже спросили по полной программе, и Маша, желая выслужиться перед боссом, в тот раз не стала его покрывать, а сдала как есть. С чего бы ей делать это сейчас. Тем временем она вдруг придвинулась ближе, протягивая ему конфетку, как ребенку.

– Забыл что-то?

Этот диалог вдруг стал похож на случайную встречу двух соседей, Пашка даже моргнул от удивления и молча кивнул. Маша вздохнула с тоской, отчего ему стало еще больше не по себе, чем если б она, например, разозлилась и сплела бы из его руки косичку толщиной со свою.

– Забрал?

– Забрал.

– Ну так иди. Пока можно.

С недоверием подняв голову, он посмотрел в ее лицо. Вместо змеиной маски оно было вполне обычное, человеческое.

– Давай со мной, – сказал он вдруг, сам от себя не ожидая, но Маша поджала накрашенные губы.

– Не могу. Меня искать будут сразу. А тебя не будут.

– Почему?

– Потому что тебя здесь и не было. – Она толкнула его в плечо бесцеремонно, видя, что он тормозит: – Иди, дурачок. А я схожу к Мансуру.

– У него же харам.

– Пф-ф! Харам, – Маша фыркнула. – Мне его член и не нужен. Он потрындеть любит за жизнь, и чтоб его слушали. Я что-нибудь придумаю. А ты – вали. – Потом протянула руку и пригладила замершему в оцепенении Пашке волосы на лбу с легкой улыбкой, провела по брови над больным глазом, словно пытаясь его успокоить. – Отклей ты уже эту повязку. И если увидишь Васю раньше меня – скажи, что бабы тоже люди.

Она пошла вперед, уверенная в себе, как и всегда, а Пашке захотелось сказать ей что-то, какие-то слова благодарности, но он понял, что они ей не нужны. Она делала это для себя, а не для него.