Синтез

Глава 63

— В диапазоне от ста шестидесяти до ста семидесяти пяти, — Хольгер в последний раз посмотрел на экран сигма-сканера и отложил его. Все три урановые сферы были помещены в разделитель, смесь металлов измельчалась и скоро должна была поступить в ванну с реактивами, Гедимин, отмывшись от радиоактивной пыли, уже вернулся в лабораторию и сейчас вытаскивал из стенных ниш и из-под верстака плотно запакованные контейнеры. Обсидиановые сферы, готовые к загрузке в облучатели, уже лежали на столе Хольгера, прикрытые от пыли и случайных повреждений защитным полем. Хольгер посмотрел на них и удивлённо мигнул.

— Я думал, ты уже загрузил уран… — он провёл пальцем по виску, что-то припоминая. — Или не было времени сделать сферы? Что у тебя там?

Гедимин собрал все контейнеры и сейчас готовился их распаковать — разворачивал защитные экраны над верстаком и проверял, как работают манипуляторы. Сам он целиком в поле не закутывался — прикрыл только руки до локтей и надел шлем и респиратор.

— Плутоний. Хватит на замену двух сфер. Работать мне с ним всё равно некогда.

Последние недели (когда удавалось оторваться от прессовки урановых таблеток и нарезки бесшовных труб) его занимали только три излучателя, припрятанных в стенных нишах «грязной» лаборатории, — практически бластеры, только подогнать по руке и приделать удобную рукоять… Несложные системы обсидиановых линз и защитных экранов, генерируемых встроенной «оджи», на вид — обычные фриловые трубки полуметровой длины. Сам опыт, для проведения которого они были сделаны, выглядел ещё проще — оставалось найти пару часов и как следует к нему подготовиться…

— Плутоний? Из РИТЭГа и твоей установки? — Хольгер недоверчиво покачал головой. — Отдаёшь его Ведомству? Учти, оно не вернёт.

— Ну и на Сатурн его, — пожал плечами Гедимин. — Надо как-то поднимать выработку. У нас до сих пор не наберётся полукилограмма, а работаем мы третий год.

— Если Ведомство будет растаскивать ирренций, мы никогда ничего не накопим, — сузил глаза Хольгер. — Не знаю, что тут делать. Я бы откладывал «излишки» при выгрузке, ты мог бы поставить ещё одну сферу в укромном месте… но от Константина и Альваро трудновато будет спрятаться.

— Как надоели эти прятки… — Гедимин досадливо поморщился. — Пусть забирают, что хотят. В этом году надо заняться исследованиями. Я ничего не знаю об ирренции — и при этом берусь строить реакторы. Поэтому такая ерунда на выходе.

— Тебе виднее, — задумчиво покивал Хольгер. — Да, наверное, это разумно. Пока из Лос-Аламоса тоже нет новостей. Может, и им следовало бы заняться исследованиями.

«Не забыть зайти в форт,» — подумал Гедимин. У него пока не было времени ни на что — даже на свежую почту, но он надеялся, что Герберт Конар не изменил традиции, и кексы с перцем и горчицей ждут сармата на посту охраны. Новостей из Лос-Аламоса действительно давно не было — в последних письмах учёный рассказывал о «беспокойстве» со стороны военных, о студентах-«зоозащитниках», снова отловленных рядом с лабораторией радиобиологов, и о досадном происшествии с одним из лаборантов, получившим лучевой ожог кисти. Реактор в Лос-Аламосе ещё не собрали — и Гедимин робко надеялся, что успеет первым.

С тремя сферами, установленными в хранилище — одной урановой и двумя плутониевыми — казалось, ничего не происходило, и только возросшее альфа-излучение и еле слышный свист газоотводов, откачивающих лишний гелий, напоминали о процессе, идущем под защитным полем. Ирренций исправно синтезировался — как надеялся Гедимин, в полтора раза быстрее, чем раньше.

Странно было осознавать, что вся рабочая смена — от начала до конца, до последней секунды — полностью свободна и может быть потрачена на что угодно, хоть на чтение почты в «чистой» лаборатории, хоть на раскладывание деталей ровным слоем по верстаку. Ещё первого января плутониевый реактор был доверен новым операторам, и до сих пор троим сменщикам ни разу не потребовалась помощь Гедимина или Хольгера. До выгрузки ирренция оставалось два месяца, до перезагрузки реактора — все четыре, задания Ведомства поделили между собой Константин, Иджес и Хольгер. Гедимин, в растерянности бродя по коридорам и лабораториям, чувствовал себя очень странно.

Пару минут он потратил на рассматривание кольцевого облучателя. Опыт, поставленный давным-давно — как иногда казалось сармату, лет десять назад — ещё не завершился, но образцы уже много месяцев не показывали Гедимину ничего нового. Заражённые материалы медленно превращались в ирренций — гораздо медленнее, чем плутоний, так что это не представляло для сармата никакого интереса; незаражённые оставались «чистыми». «Установки для работы с ирренцием придётся делать из рилкара,» — в очередной раз сделал вывод Гедимин, вспоминая фриловые трубки, спрятанные в «грязной» лаборатории. Фрилы, по свойствам близкие к металлам, были давно выпущены в производство, оставалось подобрать нужный, — например, тот, что пошёл на излучатели. Металлических деталей в них не было вообще.

Сегодня Гедимин впервые достал эти трубки из укрытия и подобрал для них штативы. В самом опыте не было ничего сложного — направить два луча в одну точку, сфокусировать на ней пронизывающее излучение сигма-сканера и посмотреть, что получится. Сложнее было убрать из опасной зоны всё, что могло сломаться…

Константин застал сармата за сооружением барьера из фриловых щитов и защитных полей, — Гедимин в очередной раз зашёл в «чистую» лабораторию за материалом и не ожидал, что командир «научников» внезапно отвернётся от экрана.

— Чем это ты занят? — настороженно спросил он.

— Работой, — коротко ответил Гедимин. С тех пор, как плутониевый реактор был построен, Константин снова стал чрезмерно подозрительным и всё чаще вспоминал о технике безопасности — и его интерес сармату очень не понравился.

— Не помню, чтобы поручал тебе выносить отсюда щиты, — сказал командир, поднимаясь из кресла. — Что ты будешь с ними делать?

— Закрою химические реакторы. Целее будут, — нехотя пояснил Гедимин. Глаза Константина сузились.

— Раньше это тебе не требовалось. Новые опыты? С чем на этот раз?

— Ничего нового не нужно, — качнул головой ремонтник. — Хватит того, что есть. Поставлю побольше щитов для надёжности.

— Пойду посмотрю, чем ты там занят, — сказал Константин.

…Прикрыть реакторы было недостаточно — Гедимин установил множество экранов там, где, по его мнению, мог пройти луч опасной интенсивности. Константин, осмотрев их, остался недоволен — и тут же своё недовольство высказал. Гедимину очень хотелось взять его за плечо и выставить из лаборатории, но на этот раз он сдержался.

— Там нечему взрываться, — в третий раз сказал он, хмуро глядя на командира. — Там нет ни одной частицы.

— В месте столкновения пучков есть, как минимум, атмосферный воздух, — парировал Константин. — И потом — что ты знаешь об омикрон-квантах?

— Они не придут сами и не расскажут о себе, — недобро сощурился Гедимин. — Нужно их изучать. Атмосферный воздух — не динамит и даже не ирренций. Никаких взрывов тут не будет. А если что-то случится, экраны примут удар на себя.

— Кто будет здесь во время эксперимента? Ты? — командир смерил сармата угрюмым взглядом. — Закроешься полем. А лучше — выйди в коридор. Тебе что, в прошлый раз ожогов не хватило?

Гедимин пожал плечами и, оттянув перчатку, провёл пальцем по старому серому шраму.

— Не вижу причин для шума. Несколько пятен на коже — не повод прекращать исследования.

— Константин утверждает, что это рванёт, — сказал Линкен, глядя на прикрытую защитным полем установку. Его глаза побелели и зажглись странным огнём, и дышал он чаще и громче обычного, — намёк на новую, ещё неизвестную ему взрывчатку не мог не взволновать его. Гедимин досадливо щурился и отворачивался.

— А я говорю — не рванёт, — буркнул он. — Это просто кванты. Там нет вещества. Ни единого кварка. Там нечему взрываться.

Линкен криво ухмыльнулся.

— Знал многих охранников и даже офицеров космофлота, которые так говорили. О разных вещах. Взрываться всегда есть чему. Здесь можешь мне поверить.

— Ну так выйди и закрой дверь, — отозвался Гедимин. — Ещё поранишься.

«Интересно, что цензура затёрла всё, что Герберт написал мне об опытах с пучками,» — думал он, отвернувшись от Линкена и в очередной раз проверив, куда направлены «щупы» сигма-сканера. Прибор не должен был проверять весь воздух между ним и защитным экраном по другую сторону от установки; Гедимин хотел знать, что конкретно станет с атмосферой в точке столкновения омикрон-пучков.

Дверь наконец закрылась за Линкеном, и ремонтник немедленно заблокировал её изнутри. С любопытствующего взрывника сталось бы сунуть что-нибудь под пучок — в лучшем случае ненужную железку, в худшем — руку; а ещё на шум мог подойти Константин и развёрнуто рассказать о том, как взрываются омикрон-кванты. Гедимин выслушал бы его, если бы у северянина было хоть какое-то доказательство; расчёты на телекомпе таковым не являлись.

Он ещё немного помедлил, прежде чем запустить излучатели, — рука сама в нерешительности замерла над парой переключателей, — но тут же одёрнул себя. «Чтоб я ещё раз отвлекался на Константина перед опытами?!» — он презрительно фыркнул и до хруста вдавил кнопки в гнёзда. «Attahanke!»

Два узких, ярких, отлично различимых в белом искусственном свете зелёных пучка вырвались из сопел и на долю секунды скрестились в воздухе. В следующее мгновение пространство вздулось, зарябило и с неизмеримой силой ударило Гедимина в грудь. Защитные экраны сдуло — они даже не успели задрожать, просто исчезли. На микросекунду дольше продержался щит вокруг самого Гедимина, а затем сармата швырнуло в стену.

Дозиметр на рамке над дверью запищал пронзительно и часто; ему вторил радиометр, встроенный в стену. Его завалило обломками щитов, но излучение достало его и там. Гедимин с трудом отделился от стены и попытался выпрямиться; нижние рёбра отозвались резкой болью. Он схватился за грудь и почувствовал сквозь перчатку что-то липкое. Из мелких прорех в комбинезоне сочилась густая чёрная жижа. Он вдохнул чуть глубже, и она потекла быстрее.

Под потолком запоздало взвыла сирена. Сармат с трудом выпрямился. Дышать было больно, шевелиться — тоже. То, что осталось от сигма-сканера и излучателей, разметало по лаборатории мелкой россыпью осколков. «Часть — внутри меня,» — мелькнуло в мозгу сармата. «Сканер… Что он успел зафиксировать?»

«И что, сожги меня омикрон, здесь взорвалось?!» — последнюю фразу он, забывшись, попытался выкрикнуть — но из горла вышел только хрип. Он плотнее прижал ладонь к рёбрам. «Воздух. Нельзя впускать внутрь воздух…»

Кто-то снаружи шарахнул по двери чем-то металлическим, и створки загудели. Гедимин, пошатываясь, подошёл к передатчику.

— Здесь ирренций. Не входите.

— Теск, открывай! — заорали снаружи. Из распылителей под потолком брызнула мея, быстро покрывая ровным слоем всю лабораторию. Гедимин облегчённо вздохнул и дотянулся до рычага блокировки. Он ещё смог дойти на своих ногах до порога; кто-то шагнул ему навстречу, подхватил сползающее тело, но сармат всё равно не удержался и тяжело осел на пол. Кровь из мелких отверстий между рёбер выходила понемногу, прерывистыми струйками, и дышать становилось всё труднее.

…Лишний раз открывать глаза не хотелось — веки жгло и щипало; жгло всё, каждый сантиметр кожи, казалось, был прижат к нагретому металлу, и температура медленно возрастала. Комбинезон с него срезали, под кожу ввели анестетик, — сармат вяло удивился отсутствию блокатора и затянувшейся возне вокруг его тела. Его куда-то тащили, по пути заливая липким; острый запах меи резал ноздри.

— В карантин его, — буркнул кто-то над головой. — Такие ожоги… Странно, что ещё не мутировал.

— Кровь чистая, — отозвался другой. — Под блокатором не выживет, лёгкие пропороты. Несите на стол, надо шить.

— И он мутирует, и мы мутируем, — фыркнул первый. — Куда его на стол?!

— Некогда болтать, — Гедимина приподняли и растянули на жёстком, закрепив руки и ноги в захватах; жёсткий обруч лёг поперёк бёдер. Игла воткнулась в шею; боли сармат не почувствовал, только прохладу, растекающуюся по коже.

— Инородные тела за плеврой, два в правом лёгком, мелкие осколки в мышцах, — сообщил один из медиков. — Кто работает?

— Мы вдвоём, остальным — отойти и прикрыться.

Что-то холодное с силой прошлось по нижним рёбрам, задев края ран, и Гедимин стиснул зубы.

— Heta! Он в сознании, — холодный предмет отдёрнулся.

— Что? С такой дозы?! — медик оттянул Гедимину веко. Сармат зашипел — не столько от боли, сколько от неожиданности.

— Давно должен был отрубиться, — потрясённо пробормотал другой медик. — Ещё дозу?

— Некогда, — буркнул первый, прижимая к виску сармата холодное сопло. — Извини, парень, время дорого.

«Станнер?» — успел удивиться Гедимин перед тем, как чернота под веками взорвалась красными брызгами — и снова сомкнулась, и уже надолго.

Приходить в себя не хотелось, но избежать этого было невозможно — жжение, сначала почти незаметное, но с каждой секундой усиливающееся, растекалось по коже. Не открывая глаз, Гедимин определил, что сильнее всего оно чувствуется в нескольких «центрах», и они хаотично разбросаны по всему телу, от ступней до лба. Часть располагалась на спине, — для омикрон-излучения ни мышцы, ни кости не были сколько-нибудь ощутимой преградой, и кожа со всех сторон пострадала равномерно. Жгло и внутри, к горлу приступами подкатывала тошнота; она усиливалась вместе с болью во всём теле, и сармат нехотя открыл глаза и тут же закрыл их — всё вокруг было расплывчатым, как будто он смотрел сквозь толстое матовое стекло.

— Эа-клеток нет, — сказал невидимый сармат над его головой; он что-то делал с плечом Гедимина — точнее, с жёстким плотным браслетом на плече, и от этих действий жжение и боль постепенно отступали. — Но костный мозг доживает последние часы. Готовить к трансплантации?

— Не приживётся, — ответил ему другой. — Регенерация у него уже подавлена. Смотри, завтра пора вынимать дренаж, а где заживление?

Он пошевелил что-то на груди сармата. Гедимин снова открыл глаза и попытался сквозь плотный туман рассмотреть фиксаторы и дренажи. Видно было плохо — под его головой была очень тонкая подкладка, и он мог рассмотреть только верхнюю часть груди. Там было несколько ярко-красных полос — свежие омикрон-ожоги. Ощущения говорили о том, что ниже установлена система полужёстких фиксаторов, а ещё ниже, в области паха, закреплены какие-то дренажные устройства. «Выделение? Сработала выделительная система?» — сармат невольно поморщился.

— Подстёгиваем регенерацию, — сказал один из медиков. — Иначе здесь и помрёт. Сам он с такими повреждениями не справится.

— После такого облучения? Я и то, что есть, подавил бы, — отозвался второй. — Эа-формирование — только дело времени. Уверен, что успеем перехватить до того, как вылезет наружу?

— За пять минут он не мутирует, — ответил первый. — Сейчас эа-клеток нет. Надо поправить то, что есть, — ранения грудной клетки и лучевую болезнь. Предположительной эа-мутацией займёмся позднее.

— Хорошо, если она будет только предположительной, — пробормотал второй. — Значит, трансплантация?

— Сначала попробуем отрегенерировать его собственный мозг, — ответил первый. — И кожу со слизистыми заодно. Добавь анестетика — он снова очнулся.

Гедимину удалось повернуть голову. Силуэты медиков от этого не стали менее расплывчатыми, но сармат смог разглядеть их скафандры, шлемы, полностью закрывающие лицо, и манипуляторы, закреплённые на запястьях.

— Ничего не видно, — пожаловался он — и мучительно закашлялся: что-то обожгло горло изнутри.

— Сплюнь, — ему влили в рот немного прохладной жидкости. Вкуса у неё не было — или, что вероятнее, сармат её не чувствовал.

— Лучевой ожог сетчатки. Или регенерирует вместе со всем остальным, или больше тебе не понадобится, — сказал медик, дождавшись, когда Гедимин отдышится.

— Это карантин? — спросил сармат, поворачивая голову набок. Через секунду он и сам уже мог ответить на свой вопрос, — в карантинном бараке окон, даже закрытых решётчатыми створками, не было.

— Наполовину, — медик невесело хмыкнул. — В карантине ты помрёшь. Подержим тебя здесь, под наблюдением… на свой страх и риск. Тоже эксперимент, не хуже твоих.

Гедимин не стал задумываться о том, откуда медик знает о его экспериментах, — его, как он успел заметить, узнавало в лицо больше сарматов, чем мог узнать он сам. Воспоминания о последнем опыте — и в особенности о том, что он так и не был закончен — заставили его приподняться на койке. Ожоги немедленно заболели с тройной силой, и тошнота снова подкатила к горлу, но сармат только досадливо сощурился.

— Ещё кого-то ранило?

Медики дружно хмыкнули.

— Своевременная забота, — пробормотал один из них. — Был один с лёгкими ожогами… и тяжёлым испугом. Обошлось успокоительным и парой перевязок. Сегодня вечером будет рваться к тебе, но не рассчитывай, что его пропустят. Кстати, окно под напряжением.

«Ловушка для мутанта?» — Гедимин невольно представил себе, как его тело, потерявшее форму и каркас, пытается выползти через окно, и поёжился. Несмотря на все анестетики и разряд станнера в висок, сейчас его мышцы не были вялыми и слизеподобными, — скорее постоянно напряжёнными и дёргающимися во всех направлениях.

— Успокоительное?.. Кто это был? — насторожился он, когда слова медика просочились в плохо работающий мозг.

— Иджес Норд. Он помогал тебя вытаскивать из зоны облучения. Не успели отогнать, — с сожалением сказал медик.

— Мне нужно поговорить с ним, — Гедимин сел бы на койку, если бы его не прижали к ней насильно. — Или с Хольгером. Это важно.

— Не сейчас, — ответил сармат-медик. — Возможно, через неделю или две. Если отрастишь себе новый костный мозг и выделительную систему.

Гедимина передёрнуло.

— Я должен узнать, чем закончился опыт, — угрюмо сказал он. Один из врачей хихикнул.

— Атомщики!.. Не знаю, что там был за опыт. Но из тебя мы достали множество мелких осколков фрила и обрывков провода. А один кусок вынимали практически из спины — прошёл насквозь. Карта памяти, судя по виду. Прочная штучка.

Гедимин вздрогнул и снова приподнялся на кровати; медикам вдвоём с трудом удалось удержать его.

— Карта? Где она? Что там было?

— Да чтоб тебя! Придётся его отключать, — пробормотал один из сарматов. — Так он долго не протянет…

— Ничего там не было, — сказал второй, отходя к изголовью кровати. — Обугленный кусок кремния. Давай спать, экспериментатор.

Перед глазами Гедимина снова взорвалось красное кольцо с острыми зубцами. «Hasu!» — выругался он про себя, проваливаясь в черноту ещё на несколько часов.

— Выхаркивать слизистую тебе, значит, не больно, а небольшая пункция — больно? — ворчал сармат-медик, проделывавший что-то странное и неприятное со спиной Гедимина. Ремонтник не видел, что там происходит, но ощущения ему не нравились, а необходимость лежать неподвижно — раздражала.

— Всё, вставай, — на спину сармата наклеили ещё один пластырь.

— Что ещё у меня отрежут? — спросил Гедимин, расправляя плечи и потягиваясь. Затёкшие мышцы приятно было размять, и небольшая боль в проколотых и надрезанных местах почти не мешала.

Отрезать по кусочку от него начали ещё на рассвете; под полный анализ тканей сармат ещё не попадал и теперь с интересом разглядывал пластыри. На исследования годилось всё, от фрагмента кожи до образца спинномозговой жидкости, — кажется, медики ещё надеялись обнаружить где-то эа-клетки.

— Отрежут? Тебя только-только потрогали скальпелем, — фыркнул медик. — Можешь отдохнуть. Вечером переведём тебя в карантин. На проверку уйдёт три-четыре дня, если всё будет чисто, выйдешь через неделю.

— Я не мутант, — Гедимин сердито сощурился. — И сижу тут уже две недели. Что ещё вы не успели проверить?

— Ты не должен был выжить, парень, — пристально посмотрел ему в глаза медик. — По инструкции в таких случаях применяется эвтаназия с немедленной утилизацией трупа. Тебя оставили пожить из любопытства. У нас свои опыты, физик. Без лишнего грохота.

Гедимин хмыкнул, хотел задать ещё пару вопросов, но его вытолкали в коридор, и он, пожав плечами, пошёл обратно в палату.

Все две недели он провёл там один, не видя никого, кроме лаборантов с кровезаборниками и запасом анестетиков. За окном иногда мелькали тени, но двойное стекло и обожжённая сетчатка не давали даже рассмотреть их. Зрение вернулось недавно, когда ожоги превратились в тёмно-серые рубцы, а швы на груди окончательно побелели. Только они и выделялись теперь белизной на серой коже, — излучение, прошедшее сквозь Гедимина, окрасило его равномерно.

На койке лежал сдвоенный контейнер — пищевой паёк обычного сармата, безо всяких странных жидкостей и разбавленной слизи. Тело Гедимина восстановилось полностью, — и он, и медики с трудом в это верили. Он видел как-то лаборантов, прижавшихся к стеклу и глядевших на сармата по ту сторону с любопытством и страхом. «Физик-ядерщик… смертельная доза,» — донеслось до него сквозь щель в прозрачной двери. Подойти он не успел — филки в белых комбинезонах попятились и убежали, едва он направился к ним.

«Не смертельная,» — Гедимин несколько раз отжался от пола и, убедившись, что никто не смотрит, мягко взлетел на потолок и приземлился на другом конце палаты. Застоявшиеся мышцы требовали нагрузки. Сармат перекатился по полу, сделал вид, что вытаскивает из-под койки оружие, и повернулся вокруг своей оси, «обстреливая» стены из невидимого бластера. Кто-то за дверью весело хмыкнул. Гедимин вздрогнул — звук показался ему очень знакомым.

— Похоже, тебе здесь очень скучно, — донёсся из коммуникатора голос Хольгера. — Мне разрешили поговорить с тобой недолго — если хочешь, подойди к двери.

Сквозь толстое матовое стекло силуэт сармата, прижавшегося к нему, выглядел расплывчатым, — размазанное белое пятно с несколькими тёмными вкраплениями. Гедимин привалился к стеклу со своей стороны и ухмыльнулся.

— Что с Иджесом?

— Уже успокоился, — ответил Хольгер. — Но первую неделю было не вытащить его из-под окон. Еле объяснили, что ты всё равно ничего не услышишь.

— А ожоги?

— Пара серых пятен на руке, — отмахнулся химик. — Кажется, весь город уже видел их… кроме тебя, но выйдешь — и тебе покажут. Мы кричали ему, чтобы он не трогал тебя. Не знаю, с чего ему вздумалось кинуться навстречу, видно же было, что это ничему не поможет…

Гедимин недоверчиво покачал головой. «Иджес вытаскивал меня из-под излучения… Трудно поверить. Я думал, он сбежит на верхний ярус…»

— А что с лабораторией? — спросил он.

— Дезактивируется, — отозвался Хольгер. — Константин настоял на двух неделях выдержки. Стены окончательно прокрасились, теперь будем называть её «красным отсеком». С чем ты там работал? Два излучателя и сканер? Знаю только с твоих слов — их разнесло практически на атомы.

Гедимин мигнул.

— Вы узнали, что там взорвалось?

Хольгер озадаченно посмотрел на него сквозь стекло.

— А я надеялся, что ты мне расскажешь. Мы с Линкеном облазили там всё и едва сами не облучились, но никакой взрывчаткой там не пахнет. Много радионуклидов — в основном ирренция… нашли ещё полоний, кюрий и констий, но в следовых количествах. Непохоже на продукты цепной реакции. Там действительно ничего больше не было? Какого-нибудь источника фтора или водорода?

Гедимин покачал головой.

— Там, где пересекались пучки, — только атмосферный воздух. Если это был термоядерный синтез… Нет, всё равно не складывается. Такого взрыва не получилось бы.

— Да, рвануло там на славу, — кивнул Хольгер. — Линкен на тебя в обиде. Обещал больше ни на шаг от тебя не отходить, чтобы не пропустить очередной взрыв.

— Я не собирался ничего взрывать! — Гедимин стиснул зубы. «Ничего не понимаю. Что там могло взорваться?!»

— Конар писал тебе, — продолжал химик. — Я рассказал ему, что случилось, — вкратце, конечно. Он рад, что ты жив. И я не удержался — спросил, что там могло взорваться…

Гедимин вздрогнул и плотнее прижался к стеклу.

— Что он ответил?

«Ты идиот! Разумеется, в Лос-Аламосе давно поставили такой опыт. У них там много полигонов. Может, один из засекреченных взрывов как раз и объясняется…» — мысль Гедимина далеко обогнала речь Хольгера, но всё-таки была вынуждена прерваться.

— Я прочитаю. Там немного, — химик достал смарт. — «Я так и знал, что коллега Гедимин до этого дойдёт. Передайте ему, — лучше не надо.»

Сармат мигнул.

— Это всё?

— Да, больше ни слова. Выйдешь — сам проверишь, — Хольгер убрал смарт. — Похоже, они это опробовали до нас. Не моё дело — но я бы его совету последовал.

…В карантинном бараке было пусто — единственная занятая камера была отведена Гедимину. После больничной койки лежать на голом полу было неудобно; сармат устроился кое-как и, подложив руки под голову, уставился в потолок. «Ещё одна потерянная неделя,» — подытожил он. «Могли бы дать бумаги. Знают же, что я не заразен.»

Это была последняя мысль, хоть как-то связанная с карантином; мысли об эа-мутации не посещали сармата вовсе. Всё, о чём он думал, — планы предстоящих опытов и доработки в конструкции «омикрон-бластеров» и защитных экранов. «Полоний, кюрий… и констий? Странный набор. Жаль, не отследил, что откуда взялось,» — Гедимин невольно пощупал свежий шрам на груди. «Думаю, карту ещё можно было прочесть. Не захотели возиться…»

— Что, ещё неделя в карантине? — Гедимин, поднявшись с койки, настороженно посмотрел на медика. Сармат выбрался из закрытого барака ещё рано утром; последующие два часа у него брали образцы тканей и жидкостей.

— Нет смысла, — отозвался медик. — Можешь одеваться и идти. Два часа не купайся, до вечера не поднимай тяжестей. «Тяжести» — это всё, что больше пятнадцати фунтов, а не бочки с обеднённым ураном, если что.

Гедимин хмыкнул.

— А зачем вы взяли пробы? Прошлых не хватило?

— Процессы, физик, изучаются в динамике, — неопределённо ухмыльнулся сармат. — Ещё раз вызовем через неделю. Об одном можешь не беспокоиться — ты однозначно не эа-форма. Ни единой нестабильной клетки. Но кое-что запомни. У тебя теперь высокая резистентность к нашим анестетикам. Если ещё раз попадёшь сюда, придётся подбирать что-то нестандартное.

— У меня ничего такого не было, — недоверчиво посмотрел на него Гедимин. — Ты ничего не спутал?

— Мы бились с тобой, как «коза» о борт «Олимпа», — буркнул медик. — Едва не пришлось резать наживую, хорошо, станнер был под рукой. Как там зовут учёного, который облучал крыс? У меня к нему много вопросов.

— Я спрошу Герберта, можно ли на него выйти, — пообещал Гедимин. — Меня не пустят — я уже под присмотром. А тебя — возможно.

Пятнадцать минут спустя он вышел на крыльцо и сощурился на светлое небо. Солнце лежало за тучами, но рассвет уже наступил, и Гедимин медленно привыкал к яркому естественному освещению.

— Иди-иди! — крикнул ему медик, выглянувший из приёмного покоя. — На станции тебя ждут. Там всех обнимешь. А меня мять нечего. Мне этими руками ещё работать!

Гедимин виновато хмыкнул и спустился на утоптанный снег. Роботы-уборщики не успели очистить тротуары — видимо, недавно был снегопад — и только сбрызнули их реагентами, медленно превращающими наст в жидкость. Попутный глайдер до Грузового аэродрома поймать удалось быстро, дальше сармат шёл пешком до самых ворот «Полярной Звезды».

… - Атомщика выписали! — крикнул лаборант Амос в приоткрывшуюся дверь «чистой» лаборатории.

— Хорошо, что не говоришь «вылечили», — буркнул из-за двери Константин. — Я бы не поверил.

Он не вышел навстречу — ждал, пока Гедимин не снял с себя лаборантов и не вошёл в лабораторию сам. Иджес шёл рядом с ним, разглядывая и чуть ли не ощупывая рубцы на его лице.

— Как ты с этой дрянью работаешь?! — скривился механик, махнув рукой в сторону хранилища. — Хольгер говорит, у тебя кожа лопалась. Меня немного прижгло, и то я больше туда не полезу.

— А ему нравится, — угрюмо сказал Константин, глядя на Гедимина. — Так? Давно бы сказал. Нагреть кусок железа не так уж трудно. С радостью засуну его тебе куда угодно, если тебе снова захочется насладиться ожогами.

Ремонтник озадаченно посмотрел на него — ход мыслей командира не всегда был ему понятен — но тут же отвлёкся на ежедневник, лежащий на верстаке. Все инструменты и вещи Гедимина снова прошли дезактивацию, и как Хольгер ни пытался отмыть красноватый въевшийся налёт, их цвет изменился необратимо. Сармат быстро проверил их работоспособность, привычным движением вскрыл и вычистил изнутри пострадавшие механизмы, прикрепил их к комбинезону и потянулся к закрытым ящикам. Запас трубок и линз у него был; оставалось взять ещё четыре грамма ирренция…

— У нас остались запасные сигма-сканеры? — спросил он у Хольгера. Тот открыл рот, но ответить не успел — Константин перебил его.

— Традиционный вопрос к атомщику: чем это ты снова занят?

Могло бы показаться, что он шутит, но его глаза сузились и опасно потемнели. Гедимин мигнул.

— Ты знаешь, что именно там взорвалось? — спросил он. — Я — нет. Надо выяснить.

Константин тяжело вздохнул.

— Ты не будешь ничего выяснять в пределах этого здания. Кажется, мне снова придётся за тобой следить. Я думал, хотя бы лучевые ожоги научат тебя осторожности, но ты не успокоишься, пока не дойдёт до ядерного взрыва.

Линкен, до того сидевший за столом Хольгера и угрюмо косившийся на Гедимина, оживился и развернулся к сарматам.

— Эй, атомщик! Ты опять взрываешь что-то без меня? Мы что, ссорились? Я чем-то тебя обидел?

Гедимин хотел сказать, что ничего не собирается взрывать, но посмотрел сармату в глаза и осёкся.

— Ладно. Дальше будем взрывать с тобой.

Линкен, вздрогнув от неожиданности, растерянно мигнул и поднялся с места. Константин шагнул вперёд, глядя то на одного сармата, то на другого.

— Что ты этим хотел сказать?

— Не мешай работать, — Гедимин недобро сощурился. — Твоему зданию ничего не угрожает. Линкен, на твоём полигоне остались участки ровной земли? Думаю, опыты следует проводить там. Пока я не пойму, что взрывается, переносить их в закрытые помещения — опасно.

Взрывник широко ухмыльнулся и обхватил его за плечи. Он сжал сармата крепко, пальцы вцепились в тело, как крючья, но Гедимин вытерпел «ласку» молча.

— Переехать на полигон Лиска? Хорошая мысль, — сказал Хольгер. — Там достаточно места, чтобы не стоять вплотную к излучателям и взрывающимся предметам. Гедимин, у меня остался ещё один сканер, — можешь брать его, когда захочешь, но постарайся не взорвать.

— Я сделаю тебе новый, — пообещал сармат. — Линкен, смотри на схему. Нужен будет очищенный от органики участок с такими параметрами…

…Вечернее купание подо льдом Атабаски затянулось до полуночи, — Гедимину не хотелось уходить с озера, даже тогда, когда порывистый холодный ветер обжёг кожу до синевы. Когда сармат добрался до своей комнаты, синий оттенок почти сошёл под горячим душем, — но серые пятна и полосы было не так легко стереть.

На еле слышный звук открывающейся двери в коридор выглянула Лилит, увидела сармата, несущего комбинезон под мышкой, скользнула по нему задумчивым взглядом и хмыкнула.

— Новые шрамы? А ты неплохо держишься — для умирающего от лучевой болезни.

— У меня нет лучевой болезни, — отозвался Гедимин. — Есть несколько заживших ожогов.

— Можешь не стараться, — отмахнулась Лилит. — Медики на твоём примере чуть ли не обучение устраивали — «облучение и его последствия». Что ты там взорвал, в своём научном центре? Ядерную бомбу?

— Я не знаю, что это было, — Гедимин снова вспомнил уничтоженную карту памяти и досадливо сощурился. — Постараюсь выяснить. Ты ещё не хочешь к нам перебраться? Там интересно.

— Да уж по тебе видно! — фыркнула сарматка. — Спасибо, я едва ли переживу ядерный взрыв. Дашь потрогать шрамы? Я видела на Ио лучевой загар, и видела, как у сармата вытекли глаза из-за облучения. Но таких ожогов не было ни у кого на Ио. Даже те, кто работал с РИТЭГами, обходились меньшей кровью.

Гедимину давно не было больно, когда кто-то трогал рубцы на месте ожогов, — кожа там стала толще, чем была, и заметно огрубела.

— Герберт думает, что мне не стоит продолжать опыты, — сказал он, выбравшись из своих мыслей, через несколько минут, и Лилит вздрогнула от неожиданности и отодвинулась от него.

— Я думаю, атомщик, тебе надо вылезти из реактора! — фыркнула она. — Хотя бы к ночи. Ты чувствуешь хоть что-то, кроме желания продолжать опыты?

Гедимин посмотрел, где лежит её ладонь, и озадаченно мигнул. Раньше — даже после снижения уровня гормонов в крови — от подобных прикосновений он ощущал знакомое нарастающее напряжение, сползающее от солнечного сплетения к паху, но сейчас — ничего, кроме слабого тепла под рёбрами.

— Видимо, чувствительность снизилась из-за ожогов, — неуверенно сказал он. — Или из-за того, что мне запускали выделительную систему.

Лилит передёрнуло, и она убрала руку.

— Да уж, после такого не до веселья. Хотя бы ничего не болит?.. Иди спать, атомщик. Я посижу тут. Не знаю, что с твоей чувствительностью, но трогать тебя приятно.