Сказание о Волконских князьях

СКАЗ О СЧАСТЛИВОЙ ЖЕНИТЬБЕ ФЕДОРА ФЕДОРОВИЧА ВОЛКОНСКОГО МЕРИНОВА С ПОГОНЕЙ В НАЧАЛЕ И ЧЕСТНЫМ ПИРОМ В КОНЦЕ

Вечер перед назначенным в подмосковной усадьбе собранием удался на славу. Стемнело рано, сырой снег валил огромными хлопьями, заглушая все звуки. Похожие на снеговиков молодые Волконские вваливались в сени Петра Федоровича, дрожа от возбуждения. Глаза их блестели, густые бороды стояли торчком. Марфа Никифоровна, замаскировавшись под мужика, пыталась ускользнуть со всеми «на дело», но была выловлена князем Петром и водворена в терем. Есть никто не хотел, ограничились тем, чем обнесли на подносах.

Многие удивлялись потом, как Федор Федорович Меринов смог незаметно провести по центру столицы почти сорок человек с конями и возками. Говорили после, что поход на двор князя Львова был самый лихой из всех Федоровых промыслов и уж точно лучший по добыче.

В Москве не горело ни одного огня и было темно, как в погребе. Заставы и сторожа, караулившие на всех улицах и перекрестках, ничего ровным счетом не видели и не слыхали.

Волконские с седел взобрались на высокий частокол и, пока холопы сражались со здоровенными и злющими псами, ворвались в терем. Они хорошо помнили рассказ княгини Марфы Никифоровны о покоях терема и сразу нашли нужную храмину. Чтобы не вышло ошибки, завернули в шубы трех бывших там и оглушительно визжащих девиц, отнесли их в возки, а затем уже с шумом и приличествующим случаю гамом поскакали по Тверской.

Стрельцы и воротники усердно палили из пищалей, Волконские дружно разгоняли их ногайками. Езда не могла быть особенно быстрой, потому что до ворот Земляного города пришлось одолеть более десятка застав. Шум в стольном граде поднялся немалый, но объездчики[45], как водится, все оказались на другой стороне города или у себя на печках. Исключительной лихости Волконских приписывали тот факт, что никто из них не был ранен, за исключением князя Дмитрия Ивановича, укушенного неразумным псом и простоявшего всю дорогу на полозьях возка по невозможности сесть в седло.

Так что напуск на первых порах сошел Федору Федоровичу с рук. Его отряд отомкнул городские ворота и лихо помчал по первопутку. Только через несколько верст князья стали сдерживать коней, будто бы уставших, и все отчетливее представлять себе неизбежно приближающуюся встречу с грозной княгиней Марфой Владимировной.

В доме Львовых вооружились и собрали военных холопов уже после того, как похитители сделали свое дело. Князь Алексей Михайлович сообразил послать троих в угон. Он громко распоряжался о призыве всех родственников и свойственников, одновременно переругиваясь с растрепанной со сна супругой.

— Ахти нам! — причитала его княгиня. — И куда ты, старый, вооружаешься? Идти бы тебе побить челом государю и разбойников сыскать прямым сыском!

Видя в этих уговорах хитрость и подозревая уже заговор, князь Алексей Михайлович затопал ногами:

— Молчи, баба! И так над нами вся Москва надсмеется! Позор-то какой! Среди Москвы! Хочешь еще, чтоб говорили, будто Львов разбойников испугался, побежал жаловаться! Хватит у Львовых своих людей, чтобы из татей души вытряхнуть! Прозреваю, что это кто-то из именитых кобелей змеей к нам заполз, чтоб девку выкрасть. Раньше надо было тебе за княжной смотреть, а не баловать!

К утру, еще до света, собралось на дворе Львова больше пятидесяти знатных людей, каждый с вооруженными холопами. Недолго рассуждая, вскочили они на коней и поскакали за увозчиками. У Земляного города встретил их холоп и рассказал, что разбойники далеко не ушли, засели во дворе старшего Волконского Меринова. Завопили все князья, бояре, окольничие и стольники поносные слова на Волконских, один князь Алексей Михайлович призадумался, ибо имел ум востер, в придворных битвах обточен.

Быстро Львовы с друзьями прискакали к воротам усадьбы, стали кричать, из пистолетов и пищалей стрелять и саблями махать, напуская на разбойников страх. Многие из них давно не держали в руках оружия. Эти кричали особенно громко и оставались поодаль, у дороги. Все приумолкли, когда услыхали за воротами голос княгини Марфы Владимировны:

— Кто тут расшумелся?! Вот я вас!

Зная княгинин суровый нрав, стали приезжие коней придерживать и холопов подзывать. К тому же множество мушкетов и копий за тыном ввело их в сомнение. Лишь князь Алексей Михайлович не оробел:

— Это я, за своим добром.

— Ну что ж, проходи! — отозвалась Марфа Владимировна. — А воинство твое пусть остается. Авось не замерзнет.

Львов въехал в ворота с тремя старшими мужами своего рода.

Вошли они в хоромы, и княгиня всех угостила. От чарки гости не отказались.

— Где моя дочь? — спросил Алексей Михайлович.

— У меня в тереме, — ответила Марфа Владимировна. — А разбойников я посадила в погреб, чтобы остыли.

Князь заерзал на лавке, покашлял, а потом спрашивает:

— Кто же это на меня напасть осмелился?

— Кто же еще, как не мой старшой, — сказала княгиня просто, — он, подбив на это чуть не всю молодежь.

Алексей Михайлович приосанился.

— Что это он пришел, аки тать в нощи?

— Со мной они не советовались, — вздохнула Марфа Владимировна, — верно подумали, что ты сватов не примешь, потому что мы, Волконские, Львовым не в версту.

От этих слов все Львовы приосанились, и княгиня снова их принялась потчевать. Один из князей заметил, что-де многие не поверят, будто такое смелое и неисполнимое дело сделалось без тайного сговора. Другой упомянул, что Федор Меринов далеко пойдет среди Волконских, хоть Львовым и не чета, но у царя он в чести.

— Мыслимое ли дело, — сказал третий Львов, не отнекиваясь от очередной чарки, — чтобы кто-то нам противустал?!

— Не может княжна Львова венчаться тайным обычаем, — произнес Алексей Михайлович для порядка.

— Если бы мои дети не поразбойничали, — говорит княгиня Марфа, — я подумала бы, что вы приехали на пир раньше других званых. Впрочем, изволь — выдам тебе князя Федора Волконского с товарищами головою! — согласилась Марфа Владимировна.

— И Таську давай сюда сей же час, — поднялся с лавки Алексей Михайлович.

За Федором Федоровичем вошло в храмину его нежданно полоненное воинство, неся на себе следы поражения Марфой Владимировной. А Настасью Алексеевну привели под руки сенные девушки.

Алексей Михайлович, введенный в соблазн смиренным подчинением князя матери, замахнулся было ногайкой, но спрятал ее за спину. Посмотрел на всех хитрыми глазками и повелел подать себе образ.

Тут, однако, случилось еще одно затруднение. Княжна вмиг пришла в себя, стала плакать и кричать, что за нелюбого не пойдет. Но боярин взъярился, стал ее ногайкой учить.

— Мать тебя не выучила, так седня я тебя выучу!

Насилу его успокоили. Боярин благословил молодых, благословила и княгиня Марфа Владимировна.

Дальше началась суматоха: звали всех приезжих в дом, принимали из Москвы гостей, сажали за столы. Многие из прискакавших со Львовыми вспомнили, что сюда-то они и собирались, а в кольчугах казались себе героями.

— Ну и хитер Алексей Михайлович! — рассуждали среди гостей. — И молодому да раннему отказал, и сам чист, как агнец божий! Они с Григорием Кривым — два сапога пара!

Бояре с дворянами пировали три дня, а молодежь устроила себе многие потехи в поле. Потом поехали в Москву и венчали молодых в соборной церкви Успения пречистыя Богородицы. Остальные дни праздновали в доме Львова, ездили по домам всех Львовых и Волконских. Царь Михаил Федорович приходил на пир малым выходом, был весел и говорил боярам:

— Прячьте девок от татар и Волконских князей! Вона, сколь еще князей неженатых!

На Москве давно не было такой веселой свадьбы. Княгиня Марфа Владимировна отдала под руку княгини Настасьи Алексеевны поместья и вотчины, приказчиков и дворню, а сама, отрешившись от забот, нашла покой в Новодевичьем монастыре.

Настасья Алексеевна стала хорошей хозяйкой, держала дом в достатке, а людей в страхе божьем. Князь Федор ее любил, и она его жалела.