Сочинения

Не удивительно, что одна известная нам юная девица привыкла считать его самым лучшим человеком на свете – даже, увы, не исключая папеньки. Пылкая любовь мужчины делает его лучше всех других в глазах женщины. Мы, мне кажется, уже упоминали о том, что Джордж даже сам диву давался, когда, беседуя с неким прелестным созданием, чье сердце безраздельно было отдано ему, замечал, как он становится умен, остроумен, красноречив… Снова скажу: мы не станем подслушивать их любовный шепот. Эти нежные слова омертвеют, будучи перенесены на бумагу. Прошу вас, сударь, и вас, сударыня, если сердце ваше не лишено чувствительности, отложите эту книгу и поразмышляйте кое о чем. Может быть, в ваши преклонные лета вы все-таки еще не все забыли? Прошлое ушло, погребено в могиле, но вот наступает некий миг, и воспоминания внезапно встают из гроба, и вам, как в былые времена, слышится чей-то шепот, и видится чей-то проникающий в душу взгляд, и улыбка, и чья-то рука в вашей руке, и чьи-то слезы пролились на вашу грудь. Прошлое здесь, оно ожило, сказал я? О нет, оно далеко, о, как далеко! О одинокое сердце, о холодный пепел воспоминаний! Сосуд цел, но роза увяла; мы здесь, на берегу, а корабль нашего прошлого уже поднял якорь и навеки скрылся из глаз.

И так далее, и так далее, и тому подобное. Все это, однако, не более как сентиментальность, а к Джорджу и Тео не имеет никакого отношения. Я, собственно говоря, хотел только заверить вас в том, что родители мисс Тео были вполне довольны описанным нами положением дел, и хотя мистер Уорингтон еще не задал решающего вопроса, всем уже было ясно, какой последует на него ответ.

Возможно, маменьке Ламберт казалось, что вопрос этот уже давным-давно можно было бы задать.

– Чепуха, моя дорогая! – сказал генерал. – Куда нам спешить? Тео едва сравнялось семнадцать; Джорджу, если я не ошибаюсь, нет сорока. К тому же ему еще надо написать матери в Виргинию и испросить у нее благословения, а на это тоже потребуется время.

– А что, если она не даст согласия?

– Это будет черный день для всех нас, – отвечал генерал. – Скажем лучше так: а что, если она согласится? По правде сказать, моя дорогая, я не думаю, чтобы у кого-нибудь хватило духу отказать Тео, когда она крепко чего-то захочет, а по-моему, она очень хочет этого брака.

А пока в ожидании ответа госпожи Эсмонд все пребывали в большом волнении и страхе – как бы французские каперы не захватили пакетбот, который должен был доставить драгоценное послание.

Глава LXVII, в которой на сцене разыгрывается трагедия и намечаются еще две

Полковник Джеймс Вулф, новый командир Гарри Уорингтона, возвратился из Америки спустя две-три недели после того, как виргинец поступил в полк. До этого Вулф служил в чине подполковника под началом Кингсли и в награду за храбрость, проявленную им на Кейп-Бретон, был назначен командиром второго, только что сформированного батальона. Гарри, преисполненный искреннего уважения и симпатии, отправился представляться своему новому командиру, на которого теперь возлагались большие надежды, ибо все прочили его в великие полководцы. Во время последних военных действий во Франции немало офицеров, пользовавшихся хорошей репутацией, не оправдали ожиданий. Герцог Мальборо не показал себя достойным преемником своего великого предка, военный же гений лорда Джорджа Сэквилла подвергался сомнению еще до того, как его неудачные действия под Минденом помешали англичанам одержать блистательную победу. Страна жаждала военной славы, и министр лихорадочно искал военачальника, который мог бы осуществить страстную мечту народа. Мистер Вулф и мистер Ламберт оба задержались в Лондоне по делам, дружеские встречи их возобновились, и успехи молодого офицера искренне порадовали его старшего друга.

Гарри в свободное от службы время не уставал слушать рассказы мистера Вулфа о военных операциях минувшего года, которые тот описывал правдиво, без прикрас. Вулфу свойственно было открыто и щедро делиться своими мыслями. Его отличала та высокая простота, которая впоследствии была присуща Нельсону: о своих воинских подвигах он судил вполне беспристрастно. Некоторые важные особы из Сент-Джеймского дворца могли взирать на него с удивлением и насмешкой, но в тесном кругу своих друзей он, без сомнения, всегда находил восторженных слушателей. Молодому генералу во многих отношениях был присущ юношеский романтизм. Он увлекался музыкой и поэзией. В день своей гибели он сказал, что «Элегия» Грея стоит выигранного сражения. Вполне понятно, что у нашего друга Джорджа нашелся общий язык с человеком, столь преданным литературе, а поскольку оба они были влюблены, и пользовались взаимностью, и жаждали познать всю полноту счастья, можно не сомневаться, что между ними состоялось немало задушевных бесед, и для нас было бы очень заманчиво описать их, если бы мы располагали достоверными о них сведениями. Впоследствии в одном из своих писем Джордж Уорингтон писал:

«Я имел честь лично знать знаменитого генерала Вул-фа и не раз встречался с ним во время его последнего пребывания в Лондоне. Наши беседы были сосредоточены тогда вокруг одного предмета, представлявшего для нас обоих неослабевающий интерес, и его откровенность, простота и какая-то особенная простодушная смелость, не говоря уже о его прославленной храбрости, неизменно приводили меня в восхищение. Он был страстно влюблен и жаждал новых и новых побед, дабы сложить к ногам своей возлюбленной груду лавровых венков. «Если домогаться славы и почестей – грех, – любил он повторять слова Генриха V (он был горячим поклонником поэзии и драмы), – то я самый большой грешник на земле». И в свой последний день ему суждено было упиться такой славой, которая могла бы утолить самую неукротимую жажду. А он был полон этой жажды. Он казался мне не просто солдатом, исполненным решимости выполнить свой долг, – скорее, он был похож на рыцаря, ищущего встречи с драконами и великанами. Моя родина дала теперь миру военачальника совсем иного склада, чей гений являет полную ему противоположность. Не знаю, что вызывает во мне большее восхищение: рыцарственный пыл британца или поистине римская твердость нашего прославленного виргинца».

Поскольку дела мистера Ламберта все еще удерживали его в Лондоне, его семейство охотно оставалось вместе с ним, и надо полагать, что сельская тишина Саутгемптон-роу и прекрасные цветники и деревья Бедфорд-Гарденс были столь приятны мистеру Уорингтону, что он отнюдь не стремился надолго отлучаться из Лондона. Он совершил паломничество в Каслвуд, где ему была отведена комната, о которой не раз упоминал его дед, ибо она служила спальней полковнику Эсмонду в детстве; Джордж был вполне любезно принят теми членами семьи, какие оказались на месте, и провел там несколько дней. Впрочем, не может быть сомнения в том, что гораздо больше удовольствия он получил от пребывания в Лондоне вблизи некой молодой особы, чье общество было ему приятнее всего, что могло предоставить семейство лорда Каслвуда, хотя дамы были с ним любезны, а леди Мария особенно благосклонна и совершенно очарована трагедией, которую сам Джордж и капеллан Сэмпсон прочитали дамам вслух. Капеллан не уставал восторженно восхвалять трагедию, и в конце концов именно благодаря его хлопотам, а отнюдь не стараниями мистера Джонсона, пьеса Джорджа Уорингтона увидела свет рампы. Правда, мистер Джонсон настойчиво предлагал пьесу в «Друри-Лейн» своему другу мистеру Гаррику, но мистер Гаррик к этому времени уже заключил соглашение с знаменитым мистером Хоумом, автором «Дугласа», на постановку его новой трагедии, в результате чего «Карпезан» был отнесен мистеру Ричу в «Ковент-Гарден» и принят им к постановке.

Вечером в день премьеры мистер Уорингтон устроил для своих друзей угощение в «Голове Бедфорда» в Ковент-Гардене, откуда они все вместе отправились в театр, оставив автора с двумя-тремя друзьями в кофейне, куда время от времени прибегал кто-нибудь из театра поделиться впечатлениями. Роль Карпезана исполнял Барри, старого дворянина – Шутер; Реддиш, как вы легко можете догадаться, был словно создан для роли Ульрика, а роль короля Богемии исполнил молодой актер из Дублина, некто мистер Кьоухэган или Хэган, как его величали в театральном мире, вызвавший всеобщее одобрение и своей внешностью, и исполнением. Миссис Уоффингтон в первом акте выглядела несколько староватой для героини, но зато в четвертом акте, в сцене убийства (по поводу которой было высказано немало сомнений), потрясенная ужасом публика ревела от восторга. Мисс Уэйн исполнила за сценой балладу, которую поет паж короля в тот момент, когда несчастной жене рубят голову. Барри, по всеобщему признанию, был поистине ужасен и трагичен в роли Карпезана, особенно в сцене казни. Изящество и грация молодого актера Хэгана были награждены бурными аплодисментами. Постановка была очень изысканно осуществлена мистером Ричем, хотя кое-кто выразил сомнение по поводу того, стоило ли режиссеру в сцене последнего марша янычар выводить на сцену своего любимого слона, уже знакомого публике по разным пантомимам; слона вел в поводу один из чернокожих слуг мистера Уорингтона, обряженный турком, в то время как другой его чернокожий слуга, сидя в ряду, отведенном для лакеев на галерее, оглушительно рыдал и аплодировал через положенные промежутки времени.

Кульминационным пунктом трагедии была казнь Сибиллы, и, как только ей отрубили голову, друзья Джорджа вздохнули свободно, и в кофейню один за другим стали прибывать гонцы с известием об огромном успехе трагедии. Мистер Барри под гром аплодисментов объявил, что спектакль будет неоднократно повторен, и сообщил, что пьеса написана молодым автором из Виргинии, впервые пробующим свои силы на драматургическом поприще.

Нельзя не пожалеть о том, что мы не могли находиться во время представления в ложе вместе со всеми нашими друзьями и видеть, как трепетала и волновалась Тео, когда успех пьесы стал казаться сомнительным, и как запылали ее щечки и засверкали глазки, когда победа, одержанная автором, стала очевидной. Во время небольшой неполадки в четвертом акте Гарри смертельно побледнел – стал бледнее, по словам миссис Ламберт, чем Барри, несмотря на все его белила. Но если бы сам Бриарей мог хлопать в ладоши, едва ли даже он смог бы произвести больше шума, чем наш Гарри по окончании представления. Мистер Вулф и генерал Ламберт с воодушевлением кричали «ура». Миссис Ламберт, понятное дело, плакала, и хотя Этти и спросила: «Почему вы плачете, маменька? Вы же не хотите, чтобы кто-нибудь из них воскрес. Вы ведь знаете, что они получили по заслугам», – но тем не менее сама она была в не меньшем восторге, чем все остальные, не исключая малыша Чарли, отпущенного на этот вечер домой доктором Крузиусом, и мисс Люси, доставленной по случаю столь торжественного события из пансиона. Лорд Каслвуд присутствовал на представлении вместе со своей сестрой леди Марией и поднялся из ложи на сцену, дабы принести свои поздравления мистеру Барри и другим актерам, а капеллан Сэмпсон был неоценим в задних рядах партера, откуда он руководил рукоплесканиями, заранее, как мне кажется, приказав Гамбо, сидевшему на галерее, не спускать с него глаз и повторять все, что он будет делать.

Можете не сомневаться, что друзья мистера Уорипг-тона очень весело отужинали с ним в этот вечер, – куда веселее, чем, скажем, друзья мистера Гаррика, который имел довольно сомнительный успех со своей пьесой «Агис» и с ее унылыми хорами и должен был еще раз почувствовать, как много он потерял, отдав предпочтение трагедии мистера Хоума перед произведением нашего молодого автора. Весело отужинали, сказал я? Да, веселых ужинов было немало. Мистер Гамбо устроил вечеринку для всех джентльменов ливрейного сословия, которые так дружно способствовали успеху шедевра, созданного его хозяином; мистер Генри Уорингтон дал ужин в «Звезде и Подвязке» на Пэл-Мэл десяти офицерам своего нового полка, прибывшим в Лондон с единственной целью оказать поддержку Карпезану, и, наконец, мистер Джордж Уорингтон дал прием, на котором присутствовали три главных актера, занятых в трагедии, семейство его друзей из ложи бенуара, мистер Джонсон и его талантливый друг живописец мистер Рейнольде, лорд Каслвуд с сестрой и еще несколько лиц. Соседом леди Марии за столом был молодой актер, исполнявший роль короля. Сам мистер Уорингтон каким-то образом оказался рядом с мисс Тео и, надо думать, провел весьма приятный вечер в ее обществе. Ужин прошел оживленно, в самом сердечном духе, а когда стали провозглашать тосты, леди Мария предложила тост за «короля Венгрии». Сей весьма пылкий и весьма красноречивый джентльмен, отличавшийся чрезвычайно изысканными манерами, – и, как выяснилось, не только на подмостках, – в ответ на это заявил, что, хотя в этот вечер ему уже довелось один раз испытать смерть, он надеется еще не раз умереть на том же поле битвы. Однако, независимо от того, будет ли он жить или умрет, ему известно теперь, чьим преданным и покорным слугой желал бы он остаться на всю жизнь. Ах, если бы подлинная корона венчала его голову, а не эта картонная диадема, украшенная мишурой! С каким восторгом сложил бы он ее к ногам ее милости! Ни сам лорд Каслвуд, ни мистер Эсмонд-Уорингтон не были в восторге от столь чрезмерной галантности этого господина, приписав ее отчасти, и, по-видимому, не без оснований, вину и пуншу, которым тот усердно отдавал должное. Тео и ее сестра, мало бывавшие в свете, казалось, были несколько испуганы чрезмерно решительными манерами мистера Хэгана, но леди Мария, куда более опытная в этих делах, приняла их как должное. Был уже довольно поздний час, когда джентльмены проводили дам до карет, после чего некоторые из гостей возвратились к столу, и в конце концов Карпезана пришлось унести в портшезе, короля Венгрии сразила свирепая мигрень, а сам автор на следующий день, хотя и припоминал смутно, что произнес огромное количество тостов и речей, был все же крайне удивлен, когда в доме у него появилось с полдюжины гостей, которых, как оказалось, он пригласил накануне поужинать с ним еще разок.

Когда Джордж усаживал миссис Ламберт и ее дочерей в карету, дамы были чрезвычайно взволнованы и приятно возбуждены; они громко выражали свой восторг, и, само собой разумеется, наш герой на другой же день посетил их, дабы поговорить о пьесе, о публике, о зрителях, об актерах и – снова и снова – о достоинствах пьесы. Миссис Ламберт не раз приходилось слышать, что театральные дивы – опасное общество для молодых людей. Она выразила надежду, что Джордж будет благоразумен и не станет слишком часто посещать уборные актрис.

Джордж сначала отвечал с улыбкой, что у него есть надежное средство против театральных соблазнов и потому он их нисколько не боится: говоря это, он глядел Тео прямо в глаза, словно в них-то и скрывался тот талисман, который должен был уберечь его от всех искушений.

– А чего ему бояться, маменька? – простодушно спросила дочка, далекая от всяких мыслей о пороке и зле.

– Конечно, моя дорогая, я не думаю, чтобы ему что-нибудь угрожало, сказала миссис Ламберт, целуя дочь.

– Не думаете же вы, что мистер Джордж может влюбиться в эту размалеванную старуху, исполнявшую главную роль? – спросила мисс Этти, презрительно тряхнув головой. – Она же ему в матери годится.

– Скажите на милость, а ты, значит, считаешь, что дамами нашего возраста уже никто не может заинтересоваться или что у нас нет сердца? спросила задетая за живое маменька. – Думаю, – вернее сказать, надеюсь, и даже уверена, – что ваш отец, мисс Этти, придерживается другого мнения. Он, как мне кажется, вполне доволен. Он не позволяет себе насмешек над возрастом, как некоторые молодые особы только-только со школьной скамьи. Им, как видно, было бы полезно снова посидеть там и потверже запомнить пятую заповедь – вот что я вам скажу, мисс Этти!

– Чем же это я нарушила пятую заповедь – я ведь только сказала, что эта актриса годится Джорджу в матери, – возразила Этти.

– А мать Джорджа одного возраста со мной, мисс! Во всяком случае, в школе мы были ровесницами. А Фанни Паркер – она теперь миссис Маунтин – была на семь месяцев старше, и мы посещали французские классы вместе, и я никак не ожидала, что наш возраст может стать предметом пересудов и насмешек наших собственных детей, и соблаговолите в дальнейшем от этого воздержаться! А вы, Джордж, вы тоже находите вашу матушку очень старой?

– Я счастлив, что моя матушка одного возраста с вами, тетушка Ламберт, – с чувством произнес Джордж.

Сколь неисповедимы пути чувства и загадочны причуды рассудка! Нередко случается, что в период, предшествующий свадьбе, женихи прямо-таки влюбляются в своих будущих тещ! Наш добрейший генерал клялся и божился и, прямо надо сказать, не без оснований, что он ревнует. Ни одному члену своего семейства миссис Ламберт не уделяла такого внимания, как Джорджу. Она неусыпно следила за тем, чтобы Тео при встречах с ним всегда была одета к лицу; она была необычайно нежна со своей старшей дочкой и то и дело старалась привлечь ее внимание к Джорджу: «Ты не находишь, что он сегодня прекрасно выглядит?», «Тебе не кажется, Тео, что он сегодня как-то бледен?», «Ты не думаешь, что он слишком засиживается над своими книгами по вечерам?» – и так далее, и тому подобное. А стоило мистеру Джорджу схватить простуду, как она принималась варить ему овсяную размазню и настаивала на горячей ножной ванне. Она посылала ему всевозможные микстуры собственного изготовления. В его отсутствие она не уставала говорить о нем с дочерью, и, не скрою, предмет этот был мисс Тео весьма по душе. Когда же Джордж появлялся, неизменно оказывалось, что присутствие миссис Ламберт безотлагательно требуется где-то в другом конце дома, и она просила Тео занять гостя до ее возвращения. Но почему всякий раз, прежде чем войти в комнату, она так громко объясняла что-то за дверью младшим детишкам, или переговаривалась с прислугой, находившейся в верхних комнатах, или еще с кем-нибудь? Разве, когда она снова появлялась в комнате, мистер Джордж не сидел или не стоял на весьма почтительном расстоянии от мисс Тео… за исключением, пожалуй, того единственного случая, когда Тео как раз в эту минуту уронила ножницы и он, естественно, должен был наклониться, чтобы их поднять. Но почему же мисс Тео покраснела? Впрочем, для чего же розы, как не для того, чтобы расцветать весной, и для чего юные ланиты, как не для того, чтобы на них вспыхивал румянец? Да, кстати сказать, маменька никогда и не замечала этого румянца, а принималась непринужденно болтать о том, о сем, усаживаясь за свой рабочий столик и сияя от счастья.

Но вот наконец из Виргинии прибыло послание, написанное хорошо знакомым аккуратным почерком госпожи Эсмонд, и Джордж, трепеща и заливаясь краской, вскрыл конверт. В послании содержался ответ на письмо, которое он отправил домой, поведав в нем о своем чувстве к мисс Ламберт и высказав соображения по поводу приобретения офицерского чина для брата. Это его намерение в отношении Гарри получило полное одобрение госпожи Эсмонд. Что же касается его предполагаемой женитьбы, то вообще она не против ранних браков, писала маменька. Она понимает, что нарисованный им портрет мисс Ламберт сделан рукой влюбленного, и надеется, ради его собственного блага, что эта молодая особа обладает всеми теми достоинствами, которые он ей приписал. Денег, как явствует из письма, у нее, по-видимому, нет, и это чрезвычайно прискорбно, так как, несмотря на то, что их земельные владения очень велики, свободных денег у них в семье тоже не так-то много. Однако, с божьей помощью, в доме у нее денег хватит на ее детей и на детей ее детей, и с женами своих сыновей она всегда готова поделиться всем, что у нее есть. Когда она получит более подробное известие от мистера и миссис Ламберт, то, в свою очередь, напишет им более подробный ответ. Она не хочет скрывать, что лелеяла более смелые мечты, ибо ее сын с его именем и видами на будущее мог бы просить руки первой невесты в стране, но раз уж небесам угодно, чтобы выбор его пал на дочь ее старинной подруги, она дает согласие на брак и примет жену Джорджа, как свое родное дитя. Письмо это будет доставлено мистером Ван ден Босхом из Олбани, который совсем недавно приобрел большое поместье в Виргинии и отправляется в Англию, чтобы поместить свою внучку в пансион. Она – писала про себя госпожа Эсмонд – никогда не была корыстолюбива, и если ей желательно, чтобы ее сыновья оказали мистеру Ван ден Босху всяческое внимание, то это вовсе не потому, что его внучка является наследницей очень большого состояния. Поместья их расположены рядом, и если бы Гарри обнаружил в этой молодой особе те качества души и ума, которые принято считать первостепенно важными для спутницы жизни, для его матери было бы большим утешением на склоне дней видеть обоих своих детей возле себя. В заключение госпожа Эсмонд передавала самый нежный привет миссис Ламберт и выражала надежду получить от нее письмо, а молодой особе, которая должна стать ее нареченной дочерью, посылала свое благословение.

Письмо не отличалось сердечностью, и автор его, по-видимому, был не слишком доволен полученным известием, но так или иначе, формальное согласие было дано, и Джордж с долгожданной вестью в кармане помчался в Сохо. Надо полагать, что наши достойные друзья прочли эту весть при первом взгляде на его лицо, иначе почему бы, как только Джордж провозгласил, что письмо из дома получено, миссис Ламберт, сжав руку дочери, поцеловала ее с таким необычайным жаром? Сообщив эту весть, Джордж страшно побледнел и, обращаясь к мистеру Ламберту, произнес срывающимся от волнения голосом:

– Это письмо госпожи Эсмонд, сэр, – ответ на мое, в котором я извещал ее, что мое сердце принадлежит отныне одной особе, проживающей здесь, в Англии, и просил материнского благословения на наш брак. Я счастлив сообщить, что она дает свое согласие, и теперь мне остается только надеяться, дорогие друзья, что и вы будете столь же ко мне благосклонны.

– Благослови тебя бог, мой дорогой мальчик! – сказал добряк генерал, кладя руку на голову молодого человека. – Я рад назвать тебя моим сыном, Джордж. Полно, полно, не нужно становиться на колени, дети мои! Джорджу, впрочем, не возбраняется на коленях возблагодарить бога за то, что он послал ему в жены лучшую девушку в Англии. Да, моя дорогая, могу сказать, что ты никогда не причиняла мне огорчений, разве что когда тебе случалось заболеть, и счастлив тот мужчина, который назовет тебя своей!

Ну конечно, молодые люди, по обычаю того времени, преклонили колени перед родителями, и, конечно, миссис Ламберт расцеловала их обоих и, тоже как положено, обильно оросила слезами свой носовой платок. Этти не присутствовала при этой трогательной сцене, а, услышав о том, что произошло, сказала холодно и с невеселым смехом:

– Уж не думаете ли вы, что сообщили мне какую-то новость? Господи, да я знала об этом много месяцев назад! Вы, верно, считаете, что у меня нет ни ушей, ни глаз?

Впрочем, оставшись наедине с сестрой, она проявила гораздо болыпе сердечности. Она бросилась Тео на шею, горячо ее обняла и поклялась, что никогда, никогда никто не будет любить Тео так, как она. С Тео она стала необычайно нежна и кротка, но с Джорджем не могла удержаться от своих обычных насмешек и подшучиваний, однако Джордж был слишком счастлив, чтобы они могли его задеть, и слишком чуток, чтобы не понимать причины ее ревности.

Однако, когда все ознакомились с содержанием письма госпожи Эсмонд, послание это, надо признаться, показалось им довольно туманным. В нем содержалось только обещание принять молодую чету в свой дом, но не было сказано ни слова о том, на какие средства они будут жить. Генерал задумчиво покачал головой, – он удосужился прочесть письмо лишь спустя несколько дней после помолвки его дочери с Джорджем Уорингтоном, и теперь был несколько обескуражен.

– Не тревожьтесь, – сказал Джордж. – Я получу триста фунтов за свою трагедию, а затем без труда могу писать по пьесе в год, и, на худой конец, мы сумеем прожить на эти деньги.

– На них и на отцовское наследство, – сказал мистер Ламберт.

Джордж не без смущения вынужден был объяснить, что после оплаты счетов его маменьки, покрытия долгов Гарри и покупки ему офицерского чина, а также выплаты выкупа, от отцовского наследства не осталось почти ничего.

При этом сообщении лицо мистера Ламберта потемнело еще больше, но, перехватив взгляд дочери, смотревшей на него с надеждой и тревогой, он заключил ее в объятия и торжественно заявил, что, как бы плохо пи обернулось дело, он не допустит, чтобы что-нибудь помешало счастью его дочери.

Что же касается возвращения в Виргинию, то – откровенно признался Джордж – мысль о том, чтобы поселиться в доме матери и жить в полной от псе зависимости, мало его прельщает. Он обрисовал генералу Ламберту свою жизнь на родине и не утаил, сколь тягостным было для него это рабство. А почему бы ему не остаться в Англии? Он будет писать пьесы, изучать право, может быть, поступит на службу. В самом деле, почему бы нет? H он с ходу начал набрасывать план новой трагедии. Время от времени он приносил отрывки из написанного мисс Тео и ее сестре. Этти, читая, зевала, но Тео находила эти писания еще прекраснее и восхитительнее прежних, которые, по ее мнению, были совершенны.

О помолвке нашей юной пары оповестили родственников, а сэра Майлза Уорингтона племянник Джордж поставил в известность церемонным письмом. Поначалу сэр Майлз не имел никаких возражений против этого брака, хотя и полагал, конечно, что мистер Уорингтон с его именем и видами на будущее мог бы найти себе партию получше. Сэр Майлз считал, что госпожа Эсмонд выделила сыну весьма значительное состояние и он человек более чем обеспеченный. Однако, когда он услышал, что Джордж в денежном отношении полностью зависит от матери и что его собственная небольшая доля наследства уже растрачена, подобно тому как была растрачена доля его брата, возмущение сэра Майлза безрассудством племянника не знало границ; у него не хватало слов, чтобы выразить свое изумление и гнев по поводу столь полного отсутствия нравственных устоев, какое было проявлено этими несчастными молодыми людьми; он считал, что долг повелевает ему не оставлять этого без внимания, и, не мешкая, отправил письмо вдове своего брата в Виргинию, в котором и высказал все начистоту. Ну, что сказать, писал он про генерала Ламберта и миссис Ламберт, которые как будто слывут почтенными людьми! Можно ли допустить, чтобы они окрутили этого нищего молодого человека со своей нищей дочкой? И сэр Майлз полностью изложил госпоже Эсмонд все, что он думает по поводу семейства Ламберт и поведения Джорджа, после чего, если Джордж наведывался к нему, подавал племяннику два пальца и даже не угощал его своим прославленным слабым пивом. По отношению же к Гарри он теперь несколько смягчился. Гарри исполнил свой воинский долг, и о нем отзывались с похвалой в самых высоких кругах. Он отдал дань заблуждениям юности, по теперь, по крайней мере, делает некоторые шаги к исправлению, в то время как Джордж, промотав наследство, стремится очертя голову к полной гибели, и имя его упоминается в семействе сэра Майлза не иначе, как с осуждением. Есть ли в наше время, спрашиваю я себя, такие же несчастные молодые люди, которых их высокопоставленные родственники гонят и преследуют, осуждают и побивают камнями и вкладывают с той же целью камень в руку ближнего своего? Силы небесные! Промотал все наследство! Сэр Майлз просто бледнеет, когда в доме появляется его племянник. Леди Уорингтон молится за него как за опасного нечестивца, а Джордж тем временем разгуливает по городу, совершенно не подозревая о том, какой изливается на его голову гнев и какие возносятся за него молитвы. Он берет юного Майли с собой в театр и приводит его обратно. Он посылает билеты тетушке и кузинам, и им, сами понимаете, неловко их не принять, – ведь такой полный разрыв вызвал бы слишком много толков. Поэтому они не только принимают билеты, но всякий раз, когда в Лондон наезжают из их округа избиратели, просят прислать побольше билетов, не упуская при этом случая давать самые скандальные объяснения дружеским отношениям Джорджа с театральной братией и намекать на непозволительно интимную близость его с некоторыми актрисами. Впрочем, когда одна августейшая особа соизволила посетить театр, а потом в беседе с сэром Майлзом на утреннем приеме у его королевского высочества в Сэвил-Хаус выразить свое одобрение пьесе мистера Уорингтона, сэр Майлз, как и следовало ожидать, несколько изменил свое мнение об этой драме и в дальнейшем отзывался о ней более уважительно. А Джордж тем временем, как мы уже говорили, безмятежно проводил свои дни, нимало не заботясь о мнении всех дядюшек, тетушек, кузенов и кузин, вместе взятых. У большинства своих родственников по эсмондовской линии Джордж встречал все же более сердечный прием, нежели у родственников из семейства Уорингтон. Лорд Каслвуд, несмотря на свои дурные замашки за карточным столом, испытывал, по его словам, расположение к братьям-виргинцам, и Джордж находил удовольствие в его обществе. Лорд Каслвуд был куда более одаренным человеком, чем большинство людей, сумевших преуспеть в жизни. Он унаследовал хорошее имя и ухитрился его запятнать; обладал незаурядным умом, который ни в ком не вызывал доверия, и весьма богатым жизненным опытом и знанием людей, что научило его не верить никому, а особенно самому себе и, возможно, послужило ему немалой помехой в жизни. Леди Каслвуд, женщина светская до мозга костей, была неизменно закована в броню вежливости, безукоризненно любезно принимала Джорджа и великодушно позволяла ему оставлять на ее карточных столах сколько угодно гиней. Мистер Уильям никогда не жаловал братьев-виргинцев, так же, как они его, а что до ледц Марии, то, хотя с ее романтическим увлечением было покончено, она не проявляла злопамятности и даже оказывала сугубое внимание и расположение своим кузенам, а те о благодарностью отчасти платили ей тем же. Она, как зачарованная, слушала рассказы о подвигах Гарри; она была в восторге от успеха пьесы Джорджа в театре; она не пропускала ни одного спектакля и знала наизусть все лучшие монологи Карпезана; и как вы думаете, кого повстречали однажды мистер Джордж и мисс Тео во время одной из своих романтических прогулок в Кенсингтон-Гарден, как не свою кузину Марию в сопровождении некоего джентльмена в элегантном костюме и нарядной, расшитой позументом шляпе? Ну конечно же, это был его величество Людовик, король венгерский, сиречь мистер Хэган! Отвесив поклон, он тут же поспешил ретироваться. Леди Мария всего минуту назад повстречалась с ним – совершенно случайно, разумеется. Мистер Хэган, по его словам, заглядывает сюда порой, чтобы в тишине и уединении парка повторить свою роль, пояснила леди Мария. Обе дамы в сопровождении Джорджа направились к дому лорда Каслвуда на Кенсингтон-сквер, и по дороге леди Мария рассыпалась в комплиментах по адресу Тео: она расточала похвалы ее прелестной внешности, ее высоким добродетелям, ее папеньке и маменьке, ее будущему супругу, с которым ее ждет счастье, ее очаровательной накидке, хорошеньким маленьким ножкам и даже пряжкам на ее башмачках!