Современная финская новелла

Р. Винонен. «Человек не должен замерзать»

Проза писателей Финляндии советскому читателю довольно хорошо известна. Книги Майю Лассила и Мартти Ларни давно и прочно вошли в наш круг чтения, попробуйте спросить их в библиотеке: наверняка придется обождать. На ту же полку сегодня встают тома эпопеи «Здесь под Северной звездой» нобелевского лауреата Вяйне Линны, тетралогия Ээвы Йоенпелто «Сквозит изо всех дверей», «Горящая головешка», «Соленый дождь», «В прихожие и на пороги» (два первых романа уже переведены на русский язык), книги Вейо Мери, Эйлы Пеннанен… Событием стал и выход на русском языке девяти томов «Библиотеки финской литературы» — событием не только чисто литературным, не только художественным (книгу прекрасно оформили финские художники): нельзя преуменьшать и политического значения этого примера. Ведь в нем выразился тот самый «дух Хельсинки», с которым связывала и по сей день связывает столько надежд не одна лишь Европа, но и весь мир. Призыв к развязке международной напряженности, прозвучавший из небольшой северной страны, был услышан и понят человечеством как единственный путь к собственному спасению в ракетно-ядерный век. Не случайно поэтому наши столь не похожие ни по географическим масштабам, ни по общественному строю страны идут в авангарде также и культурного сотрудничества.

Так вот, с удовлетворением отмечая успехи в деле перевода литературы нашего соседа, мы видим также, что она представлена у нас по преимуществу в своих крупных жанрах — романах, повестях. Книга, которую сейчас открыл читатель, расширяет наше представление до области новеллистики, рассказа. Здесь под общей обложкой собраны произведения более двух десятков авторов, объединенных, впрочем, не только обложкой, а прежде всего общностью побудительных мотивов творчества.

Мы привыкли определять гуманистическую направленность писательского труда как реализм — и лучшего слова, пожалуй, до сих пор не найдено. При всем индивидуальном разнообразии творчества участников сборника можно надеяться, что в целом они выражают характер литературы, ее, так сказать, лицо, черты которого всегда проступают лишь там, где ищет выхода правда. С какой глубиной и силой она сказалась — это уже дело отдельно взятого таланта, того начала, что, как говорится, «от бога». Но важен фундамент, который «от себя». Журналист из рассказа Марьи-Леены Миккола «Зной» конечно же передает авторские мысли о тех, кто отворачивается от социальных задач литературы: «Эти типы воображали себя учеными и обещали разобраться в сущности человека путем разрушения синтаксиса». Голод по большой, содержательной, духовно устремленной литературе — а значит, и жизни — часто испытывают герои этих произведений. У той же М.-Л. Миккола в другом рассказе героиня, изнывающая от литературной поденщины, недаром по нескольку раз перечитывает Чехова: «Рассказы, которые она переводила, были совсем иными — герои в них не имели ни сердца, ни души, они жили непонятно где, всегда поступали стандартно и пустыми глазами смотрели на все со стороны. Сини думала: „Какое счастье было бы переводить такие рассказы, где у людей есть почва, окружение, есть мир, заставляющий их страдать“».

К чести авторов, с творчеством которых нашему читателю предстоит познакомиться на этих страницах, каждое их произведение есть попытка заглянуть в глаза именно правде жизни — пусть она трудна, не отвечает многим внутренним запросам и не всегда достаточно элегантна. В рассказе Матти Росси «Арендатор» мужики, хапуги кулацкой закваски зверски избивают арендатора, работавшего на них человека, а в итоге тот оказывается пройдохой похлеще их. Начало рассказа Даниэля Каца «Сон Рантанена» трагично, даже не без детективной таинственности, но развязка проясняет всего лишь отвратительные отношения между супругами, двумя по-своему сильными и привязанными друг к другу людьми — и спрашивается, разве с риском для жизни можно решать такие затхлые, обывательские проблемы?

Новеллу называют микророманом. И это верно, потому что основное качество малого жанра — крупный план. И тут из узких рамок повествования начинает мощно выпирать быт. Повременим судить, хорошо это или плохо, но в большинстве читаемых рассказов это так. Человек, придавленный заботами буден, остается одинаково удручающим под пером самых различных писателей, из какой бы социальной клетки он ни был выбран, под какою бы крышею — чужой или собственной — ни жил. Чем денно и нощно озабочена мать в рассказе Эйлы Пеннанен «Страх! Страх! Страх!»? У нее в голове один вопрос: «Как же мы справимся, если хозяева закроют завод?» Что, кроме работы от зари до зари, знает с юных лет батрачка Сенья из одноименного рассказа Антти Хюрю? Почему вопрос, где достать уголь и согреть холодный дом, полный детей мал мала меньше, должен заслонять для матери семейства весь дневной свет? Но это и происходит в рассказе Эльви Синерво «Уголь».

Все эти люди на редкость трудолюбивы, и ведь это их руками созданы все те блага и достигнут тот уровень производства, который вызывает заслуженное уважение людей со стороны, туристов, посещающих Суоми, край тысяч озер, горделивых сосен, ломающих корнями гранит. Но глазами писателя мы видим национальное и социальное бытие изнутри — и тогда лак, которым покрыты вещи «на экспорт», не мешает взглянуть на живой срез жизни и труда, которым жизнь держится. И оказывается, что наполненность дня всякого рода сиюминутными однообразными хлопотами далеко не всегда дает человеку удовлетворение в самооценке, не приобщает его к Труду с большой буквы, чтобы герой мог осмыслить и себя как Человека с большой буквы, чтобы будни обратились в праздник.

Рассказ Илкки Питкянена называется «Обыкновенные люди». Это весьма объемистое для взятого жанра произведение интересно тем, что в нем… ничего не происходит. То есть люди работают, едят, пьют, беседуют друг с другом, но что меняет в их жизни очередной день? И как же в таком случае оцепить труд самого писателя? Разве не он виноват, что мы не только не в силах полюбить его героев, но по прошествии времени затрудняемся даже отличить их друг от друга, от персонажей, которые ведут то же монотонное, бесстрастное существование в соседних новеллах. Например, рассказ «65° северной широты» Антти Туури хотя и написан от лица рассказчика, демонстрирует ту же манеру, когда без комментариев регистрируется каждый шаг героя: «В гардеробе я снял пальто, вынул из портфеля туфли и переобулся, причесался и направился в свой кабинет, здороваясь в коридоре со знакомыми. В кабинете я сел за стол и стал смотреть в окно на город…» И так далее.

Нет, здесь положительно должна быть какая-то цель, сверхзадача. Иначе прав будет Мартти Ларни, сказавший с присущей ему едкостью «Несколько слов о финской прозе»: «Почти все наши соотечественники, обученные читать и писать, убеждены в том, что писать прозу столь же легко и просто, как говорить». Что ж, шутка шуткой, но отнесемся с пониманием и к тому, что не без преувеличения высмеял Ларни. Ведь похоже на то, что многие финские новеллисты, стремясь ярче показать автоматизацию современной жизни, ее технократовы усилия подчинить живого человека своим устойчивым ритмам — похоже, что эти авторы пытаются осуществить свою творческую задачу и в самом стиле. Содержание предельно сливается с формой. Это бы куда как хорошо. Но вместе с тем нельзя не признать и того, что одно другим не подменимо и очень даже просто может привести к размыванию как стиля, так и содержания. Одним словом, финский рассказ как жанр движется, и повороты могут быть самыми неожиданными. Во всяком случае обнадеживает то, что во многих произведениях затаенный конфликт сбрасывает с себя оковы неподвижности — и тогда высвобождается подлинно человеческий шест. Так разрешается новелла Э. Синерво «Уголь»:

«Мать раскрыла дверь и с грохотом швырнула мешок на пол:

— Ну вот, девочки, теперь погреемся!

Ее щеки были красны, из-под шапки торчали растрепанные волосы.

— Человек не должен замерзать».

Да, заповедь «не укради» остается в силе. Но по какой заповеди гора угля без пользы лежит под снегом, а в доме замерзают и кашляют дети?

Нечто подобное совершается и в рассказе «Два бутерброда»: молодая учительница ради спасения человеческого достоинства маленькой ученицы поступает вопреки общим, без рассуждения принятым нормам. Но разве читатель осудит ее? Значит, есть справедливость более высокая, есть заповеди, еще не ставшие общим достоянием. Недаром у Ауликки Оксанен героине рассказа «Ужин» мерещатся «далекие мерцающие острова»:

«Как жизнь коротка! Вот стоит Лейла на крыльце, и есть у нее ребенок — комок счастья, спеленутый горем, прозрачное зернышко, запрятанное глубоко под чешую, под колючки. И она должна ему дать то, чего не имеет сама. Но где ее найдешь — иную жизнь?..»

Об «иной жизни», вероятно, подумывает и один из «обыкновенных людей» И. Питкянена: он украдкой назначает свидание девушке, с которой его соединяет не более того, что принято называть «случайная связь» и чему солидный семьянин не придает особого значения. Но чем-то необыкновенным, самостоятельным веет от его подруги, их мимолетной встречи. Минуты, проведенные вдвоем в полупустом кафе, — они, конечно, из рода «мерцающих островков» в монотонном течении жизни. Но, увы, они тоже украдены у обыденщины. И сознание этого герою, человеку в общем честному, не по плечу.

Так бесстрастность, безучастность авторского стиля исподволь преодолевается самим содержанием — но она же требует повышенной встречной активности в восприятии. Ведь умение читать не исчерпывается знанием букв. И если ясней ясного, что без активной жизненной позиции нет писателя, то как раз и важно понять его внешнюю отстраненность как прием, как нечто художественное, основанное на боязни каких бы то ни было «художеств», прикрас, граничащих, в конечном счете, с ложью.

Однако такой стиль, когда главным событием произведения оказывается «бессобытийность», тем лучше оправдывает себя, чем крупнее талант автора. Не этим ли и выделяются, например, новеллы Вейо Мери? Такие писатели обычно умеют и в стиле подняться выше того, что иной раз принимает характер литературного поветрия или моды.

Вообще нельзя не заметить, с какой последовательностью, но вместе с тем и с осторожностью финские рассказчики проводят общую мысль о том, что так называемая частная жизнь, напрочь отгороженная от больших социальных, общественных дел, оказывается несостоятельна.

Прямее других ее выразила М.-Л. Миккола в уже упоминавшемся рассказе «Зной». Молодые (в смысле супружеского «стажа») муж и жена решают расстаться — на какое-то время, как они обманывают себя. Неудовлетворенность жизнью ради хлеба насущного внушила им, что оба они просто устали друг от друга. Но вот в разлуке герой сталкивается с тем, от чего он был далек в столице, где сочинял для некой газеты «репортажи о хельсинкских пьянчужках» и тому подобные «материальчики». Здесь, в провинции, судьба вовлекла его в острый социальный конфликт между рабочими и предпринимателями. Он всем сердцем на стороне забастовщиков, но понимает и беду людей, которых безработица толкает в штрейкбрехеры. Впервые журналист задумывается не о том, сколько заплатят за репортаж, а о том, «кто это напечатает?». Новый духовный уровень меняет и его «частную жизнь»: он начинает чувствовать необходимость Розы…

Другой важной темой многих рассказов — где подробно, где намеком — становится война. Военное прошлое так или иначе положило свою печать на душу каждого финна. Полное лишений детство, женские, материнские тревоги тыла, калечащий и убивающий мужчин фронт — этот тематический круг неразрываем по сей день, потому что минувшее расходится по всей человеческой жизни, касаясь и тех, кому повезло родиться после войны. К настоящему обращены мальчишки, которые борются, как могут, с войной в рассказе Калеви Сейлонена «Украденная винтовка», о настоящем и будущем побуждает нас задуматься девочка из новеллы Лайлы Хиетамиес «И тогда мне станет грустно…», о болью хранящая память о своем погибшем отце. Живо изображена ловкая хозяйка ресторана, красивая изящная спекулянтка, обирающая измученных войной и голодом людей в рассказе Кертту-Каарины Суосальми «Милая госпожа». По сути дела предостерегает от забвения уроков прошлого и М. Ларни в своем «Миротворце», где выведен образ американского торговца оружием с его убийственной логикой: «Чем больше покойников, тем крепче и надежнее мир».

Тема войны и мира по преимуществу есть тема будущего, а оно всегда связано с подрастающим поколением. Финские писатели живописуют детей с особенной любовью. Фигура ребенка, даже если она порой лишь мелькнула в рассказе, иногда оказывается ключевой, как, например, в «Мартышке» Юхи Маннеркорпи. Здесь одинокий киоскер, сознание которого, кажется, уже мутится от старости, ежедневно по несколько минут любуется появляющимся на перекрестке незнакомым мальчиком, играющим в регулировщика. И для старого чудака это событие становится содержанием дня. «Мой сын» — так он и заявляет обескураженной и рассерженной матери «регулировщика». А когда у Ауликки Оксанен мужчина в черной рубашке из одноименного рассказа мимоходом обманывает малышей, два доверчивых существа, ищущих, где бы заработать на билет в цирк, на наших глазах рушится мир.

Полны сочувствия к своим маленьким, но уже обездоленным героям авторы «детских» рассказов Сульвей фон Шульц («Белые мышата») и Кристина Бьёрклунд («Новогодняя ночь»). Даже угрюмый самогонщик — «Арендатор», коего мы помянули недобрым словом по рассказу М. Росси, он ведь тоже в финале приоткрыт душевным просветом: ради учебы дочери обворовывает он таких же воров; дочь — последнее видение его свободы. И в новелле Юхани Пелтонена «Мартовский туман» романтически настроенного, хотя и пожившего человека, истинно поэтическую душу не случайно сопровождает дитя. Да, недаром еще в начале века русский писатель Александр Куприн в очерке «Немножко Финляндии» сказал: «Мне кажется, можно смело предсказать мощную будущность тому народу, в среде которого выработалось уважение к ребенку».

Финны вообще нация молодая. Велик ли срок в полтора столетия, за которые финский язык, боровшийся за собственное литературное достоинство при изначальном господстве шведского, «дорос» до произведений, снискавших мировое признание? Период мал, а путь огромен. И наверно, здесь будет справедливо и уместно напомнить, что пробуждение национального самосознания финнов ускорено сближением с Россией. Именно с выходом России к морю связано ослабление влияния всего шведского на Суоми — страну крестьян, охотников, рыболовов, короче говоря, — не аристократов. Приходится признать, что тогда и закладывались основы независимости, полученной Финляндией в результате Великой Октябрьской революции. Поэтому да не ускользнет от внимания читателя, что когда в ряде рассказов настоящего сборника заходит речь о восточном соседе, то у героев преобладает доброжелательное отношение. Тучи, иногда омрачавшие былое, рассеяны общими усилиями, и это главное.

Кто в курсе того, как финские рабочие трудились на строительстве металлургического комбината у нас в Костомукше, тот, прочитав, скажем, рассказ А. Оксанен «Похитители вишен» о девушках, подавшихся на заработки в ФРГ, увидит контраст не только между двумя социальными системами. Он подумает и о различной мере взаимного уважения, основанного не на принципах эксплуатации, а подлинной дружбы.

Самых разных героев встретит читатель на страницах этой книги. Здесь и отрешающие себя от повседневной суеты персонажи («Für Eliselle» Ханну Канкаанпяя), и одержимые труднопонятными для окружающих идеями люди («Исцелитель живых и мертвых» у Ойвы Арволы), и тонко сопрягающие реальность и фантазию герои новелл Бу Карпелана. Горек юмор, с которым выписана и Арто Сеппяля в сущности жалкая и одинокая, сменившая родину на Америку «дама из рая»: без умолку трещит она о своем счастье, а настоящего-то счастья, увы, не знает…

И все же в центре внимания современной финской новеллистики остается человек трудящийся. Как бы ни был он порой стиснут будничной повседневностью, придавлен к земле бременем забот о насущном, его человеческое достоинство финские рассказчики рассматривают в основном с позиций, на которых не утрачивается память об идеале.