Современная финская новелла

Дама из рая _{Перевод с финского Р. Виртанен}

Ой, какая дивная шаль! А краски! И мягкая, как котеночек, ой-ой.

Да, да, я вновь вернулась в Финляндию. Только едва ли останусь здесь. Эта страна холодная, так далеко от центров цивилизации. Меня аж знобит, когда гляжу на эти полураздетые манекены. Да накиньте же на них что-нибудь, дорогая!

Что, госпожа еще помнит меня? Как восхитительно, что здесь интересуются делами большого мира. Называйте меня просто госпожа — эти американские имена невыносимо трудны для финнов. Я хорошо помню, как отправилась на запад, как устраивалась там, как вышла замуж. С трудом привыкала к этому имени — «миссис Тоусэр». А когда приезжала сюда, на свою прежнюю родину, ухо резало — одни меня называли Таусери, другие Тоусери. Ах, значит, госпожа меня помнит? Конечно — я все эти годы была на виду — на радио, телевидении, в мэгэзинах… или как их здесь называют… женских журналах.

Ну и что? Всегда интересуются, в каком году я стала Мисс красоты, какой титул принцессы получила… была ли признана идеалом. Об этом столько написано в газетах и книгах, что я устала от общего внимания. Глядя на меня, ведь не скажешь, что это было так давно — many years[45]? Я-то знаю, что прошло, скажем, два десятка лет, ха-ха.

Утомительное занятие быть из года в год в центре внимания — выступать по телевидению, появляться на страницах прессы. Просто жутко. Но популярность для меня то же, что работа, что рай — да, рай и ад. Поверьте. Я, честно говоря, не могу пожаловаться — ой, до чего же веселая жизнь у меня! Каждый день что-то новое, большое, необычайно яркое. Да я и не вынесла бы серых буден.

Есть у меня желание — поездить по миру, но быть при этом неузнанной, пожить где-нибудь тихо, наедине со своими мыслями. Люблю заглядывать в маленькие лавочки. Хочется быть неприметной, а это так трудно в наш век. Здесь у вас можно скрыться от любопытных взглядов, спрятаться от шушуканья и пересудов. Не то что в больших магазинах. Интересно встречаться с простыми людьми, болтать с ними. Уверяю вас, госпожа, — я благодарна людям, подобным вам. Я и их хорошо понимаю, простых людей.

Временами меня охватывает нестерпимое желание поехать в Финляндию. Я не ездила бы сюда часто, да человек так устроен, что рвется куда-нибудь, пока жив и хватает здоровья. Для меня лично весь мир — мой дом. Я нигде не испытываю трудностей, поскольку всем владею: языками, манерами, этикетом. Выгодно быть космополитом, you know[46].

А природа Финляндии, а простые финны! Иногда я так тоскую по лесу, по березкам! Правда, у меня в квартире есть птичий хор — на кассетах — сижу на балконе и слушаю его пение, если конечно, мы не на ранчо.

Поверьте, госпожа, жизнь моя такая веселая и разнообразная! После того как я оставила занятия манекенщицы, я не искала другой работы. Не хотелось конкурировать с молоденькими, да и нужды в том не было. Меня, конечно, приглашают — не забыли. Для времяпровождения я нахожу разные забавы, по привычке; мне вообще-то везде хорошо, даже в большом мире.

А это что — цена, госпожа? Довольно дешево. Хотя у вас и уровень жизни другой — зарплата меньше, чем в Штатах. Да что уж — многое у вас по-другому, ну хотя бы газеты… Я с интересом следила за новостями еще до приезда сюда. Всю весну пресса печатала сообщения, что «бывшая Мисс красоты, ныне живущая в Соединенных Штатах миссис Тоусер посетит свою прежнюю родину». До чего мило со стороны вашей маленькой прессы! По приезде в Финляндию я дала в газету подтверждение — это все так просто! Госпожа, вероятно, читала это — и вот я перед вами. Я пыталась скрыть день своего приезда, но увы! Мне не удалось избежать бурной встречи — ярко-алые розы, море роз! Газеты писали: «Миссис Тоусэр очаровала всех калифорнийским загаром и улыбкой, подобной солнцу Сан-Франциско». Умеют же они… хотя это истинная правда.

И еще было сказано: «Красавица произвела на всех сильное впечатление. К ее чисто финскому облику добавилось что-то юное, легкое, зажигательное, галантное и нежное, что особо подчеркивал ее смелый экстравагантный комбинезон». Я вообще-то не люблю слово «комбинезон»: оно как-то напоминает о тяжелом изнурительном труде. «Прическа миссис Тоусэр вернула давно забытый всеми деловой элегантный стиль. Прежде спадавшие на плечи белокурые локоны теперь коротко острижены, и новая прическа придает миссис истинную женственность, charm[47] зрелого возраста…»

Очень это трогательно: приехать и пережить такую искреннюю встречу — все желали все знать! Мне было что рассказать — так много накопилось за год. Трудно было скрыть слезы радости. Печально только, что мать уже не встречала меня. Какая-то газета отметила, что «влажный блеск делает глаза миссис Тоусэр еще более лучистыми и красивыми». И далее: «Она сохранила типичное для финок изящество, которое делает женственными, теплыми и сердечными ее беседы с людьми».

Все, конечно, хотели знать, кого из знаменитостей я видела в последнее время и где; там, в большом мире проявляют особый интерес к людям известным. Я, естественно, рассказала — для меня это не ново. Да и как говорят мои финские друзья, рассказывать я мастер. Может, это нескромно? А знаете, госпожа, в нью-йоркском аэропорту я встретила очаровательного киноактера Лорна Грина, даже обменялась с ним впечатлениями по некоторым насущным вопросам. У Грина такой благородный и приятный голос, что я ничуть не удивляюсь успеху этого актера. Не уверена, знают ли его здесь. Зато в Штатах он очень популярен. Он покорил миллионы американцев, даже из образованных кругов. А серебро его волос… Ой-ой-ой! Перелет из Нью-Йорка в Лондон был удивительным. Кресло опускалось, превращаясь на ночь в постель. Лежа можно было любоваться тысячами звездочек над головой, что горели на потолке салона. Ах, как приятно снова говорить по-фински, хотя язык иногда заплетается.

Перелет прошел превосходно. Я ночевала в Лондоне, позвонила оттуда дочери Аннине в Сан-Франциско. Она очень беспокоилась — ведь за последние дни произошло несколько ужасных авиакатастроф. Аннина учится на врача, так что в старости мне обеспечен личный доктор. И не надо будет ничем заниматься — знай себе ходи по магазинам, покупай тряпки, украшения и косметику. А что еще нужно?

— Скажите, госпожа, думаете ли вы когда-нибудь о старости, о смерти?

— Да, иногда я боюсь смерти, правда, совсем немного. Как это — меня вдруг не станет, и я ничего не буду чувствовать, не буду видеть, просто возьму и уйду от друзей… Это меня печалит. Я надеюсь на красивую старость — конечно, если сохранится здоровье и не будет мучительных болезней. Ничего нет прекрасней, чем в старости листать хранящие память альбомы, переживать заново богатую и многоликую жизнь. Именно так я представляю себе старость. У меня есть несколько толстенных альбомов с газетными вырезками и фотографиями, интервью и тому подобным. Подумать только, мой муж Джимми наклеил все это в альбомы. Он настоял и на моей поездке сюда.

Вы заметили, как мой голос хрипит?.. Временами — он делается до невозможности грубым и сиплым, становится трудно дышать и глотать. Что мне от вас скрывать, смотрите, госпожа, щитовидка… Прессе я об этом не говорила, сами узнают. Хотя вообще не понимаю, зачем в газетах писать о болезнях людей. Я вынуждена носить на шее шарфик. Так незаметней — не правда ли? Закрывает? К счастью, мне не надо позировать в бикини на пляже — я сама выбираю время и место.

Конечно, это некрасиво, я знаю. Мужа это не смущает. Джимми и поездку мою сюда затеял, чтобы я оперировалась в Финляндии. Это обойдется дешевле, хотя поездка тоже стоит достаточно. Я согласилась, потому что верю финским хирургам — они известны в Америке. Так Аннина говорит. Порою я до слез боюсь этой операции, хотя все успокаивают, говорят, что она легкая и быстрая. Каким будет шов — вдруг он меня изуродует? Я вот и теперь плачу, не обращайте внимания — сейчас перестану.

И надо же — человек, для которого красота значила все, стареет и заболевает! Вся жизнь — это молодость и здоровье. И вдруг они исчезают! Страшно даже подумать, хотя все мы будем старыми, никто не вечен. Только и стареть надо уметь красиво, с достоинством, степенно. Как моя мать умела. Ее больше нет — умерла прошлой зимой. Сколько раз я обещала ей оплатить поездку в Америку, чтобы показать все земные красоты и прелести. Теперь это мучает меня.

Мать была швеей, портнихой. Не бедная, одевалась со вкусом. И меня научила шить, только я ношу готовые вещи. Мать тоже страдала щитовидкой, но никогда об этом не говорила, не жаловалась. И умерла она тихо и незаметно.

На следующей неделе моя операция. А что, если и я умру… Профессор отнесся ко мне внимательно — думаю, знает, кто я. Он заверил, что персонал исключительно доброжелательный, зря беспокоить не будет. Никаких интервью я давать не стану. Профессор тоже считает, что лучше держаться подальше от журналистов. Не надо гласности. Но тайну не сохранишь, все равно всплывет — и начнут трепать. Лишь бы фоторепортеров не пускали.

Быть популярным — неплохо, но с другой стороны — как хорошо быть обычным человеком, на простой работе — никому до тебя дела нет! Посудите сами, каково было, когда мой автомобиль прибыл пароходом… об этом тоже писали газеты. Четыреста восемьдесят лошадиных сил, потрясающая скорость — триста километров в час. Серебряная стрела — да и только. Я была на причале, когда автомобиль спускали с океанского судна. Едва пробралась к своему «шевроле» — так много было народа. Пресса писали, что «первое впечатление от фантастического зрелища было шокирующим». Джимми не очень нравится, что я беру с собой автомобиль. Это дорого, зато облегчает мои поездки по Финляндии — здесь все отстоит одинаково далеко. Мне необходимо побывать в Иматре и Куусамо, навестить друзей в Рованиеми, Вазе и Вийтасаари. После операции отдохну недельки две у родственников под Пори. Лишь бы все обошлось! Чтобы ко мне вернулись красота и здоровье — суть моей жизни. Попросту говоря, не будь я здорова и красива, разве я смогла бы попасть в большой мир, увидеть и испытать все то великолепие, что предлагают разные страны. Для обычного человека это было бы просто невозможно. Вот вы, госпожа, куда отсюда денетесь — да никуда! Продаете красивую одежду. Нет у вас возможности уехать…

Завидую ли я вам или вы мне? Каждому — свое. Я никогда никому не завидовала. Если откровенно — иногда чуть-чуть ревновала молодых и красивых. Надо же, в памяти всплывает вся сладкая жизнь, это как ностальгия. I don’t know[48]. Не понимаю. Do you understand?[49]

А что, если вся красота уйдет вместе со здоровьем? Вся, до капельки. Я знаю, что моя болезнь не смертельна, но может наступить духовная смерть. Вы понимаете: человек, проживший красивую и полную жизнь, становится вдруг никому не нужен. Газеты больше не пишут о тебе, телевидение не приглашает. Закинут меня куда-нибудь подальше. И перестанут меня интересовать поездки, кассеты с голосами птиц, прогулки на серебряной стреле, не будут флиртовать со мной известные мужчины. И зачем мне тогда калифорнийский загар, красивые тряпки? К чему?

Пока так не случилось, следует задуматься. Стоп. Я опять попла́чу, чуть-чуть. Только, пожалуйста, госпожа, не рассказывайте об этом никому. А может, надо? Пусть пресса знает. О своих несчастьях трудно говорить кому бы то ни было, потому-то я нередко засыпаю в слезах.

Джимми был прежде так добр, но у него свои болезни. Я не хочу быть ему обузой. Джимми старше меня на одиннадцать лет и, если откровенно, очень болен. Я у него ничего не прошу. Одно слово, добрый взгляд могут быть спасительными. Как, например, застенчивая улыбка Лорна Грина там, в нью-йоркском аэропорту. Между нами ничего не было, просто поговорили как друзья. Но газетчики спокойно могут из мухи сделать слона, как остроумно говорят в Финляндии.

Легкий флирт — это неплохо. Я привыкла, а вот Джимми привыкал с трудом. Но это так прекрасно, когда сходятся глаза и губы двух людей… представьте себе… когда приятная дрожь пронизывает и обжигает. Вы — женщина, знаете, что это такое. И что это я болтаю о флирте и всякой чепухе? У меня хороший муж. Джимми хороший муж. Как посланец неба, как счастливая звезда явился он когда-то предо мной. Красавец мужчина — работал он тогда в администрации авиакомпании. Как сейчас помню, сказал он мне «how do you do», и я ему ответила «how do you do». Языков я тогда не знала, но эти несколько слов Джимми сказал таким голосом, о, господи! Я сгорала от стыда, когда он называл меня ягодкой-брусничкой. По-английски это звучит длиннее: red whortlberry. Это я-то брусничка!

Я всегда думала, что не буду связывать себя браком, однако быстро выскочила замуж. Джимми стал надежным мужем, хотя газеты пишут только обо мне. Боюсь, что здоровье у него подкачает — сердце пошаливает. После смерти мужа мне достанется солидное наследство. У Джимми нет других родственников. Лишь бы не умереть раньше его. Да что об этом думать? После меня все перейдет к Аннине в Сан-Франциско. Вот так-то!

Да, а зачем же я, собственно, зашла? Ведь хотела что-то купить, а потом вспомнила Джимми — так всегда. Лорн Грин и прочие — это лишь знакомые. А люди всякое болтают.

Может, мне после смерти Джимми, когда остановится его золотое сердечко, все продать и вернуться в Финляндию? Как мне одной там, в чужой стране? И здесь мне делать нечего — никого близких. Мать — и та умерла. Самое верное, пожалуй, умереть вместе с Джимми, в один день, в один час. Только так хочу умереть!

Вспомнила — шарфик или шаль я хотела купить. На витрине увидела — такие дивные и теплые. У меня много шарфиков, всегда можно обвязать шею — в теплую погоду шелковым, в холодную — шерстяным. Очень полезно для здоровья. Заметили, госпожа, голос сразу лучше стал, как только я шаль накинула. Прямо хоть пой!