Современная финская новелла

Первый день лета _{Перевод с финского Т. Джафаровой}

Утром, на восходе солнца, море спокойно дремало под белым одеялом тумана. Чувствовалась жара, она наступила как-то сразу, он и не помнил, что лето бывает таким. «Значит, пришло все же, — думал Ветсикко, бегая трусцой вдоль берега, — целый год его дожидались».

Дома он сбросил пропотевшую одежду и долго стоял под душем. Хотел с вечера все заранее подготовить, а вместо того взял и отправился бегать. Такой уж у него принцип, — блюсти свое тело. Вошло в привычку, которая теперь сильнее его. Горячая вода навевала дремоту, и он, уже достаточно закаленный, пустил холодную воду. Под холодным душем долго не простоишь, Ветсикко окончательно проснулся.

Прошел час, солнце, напоминавшее скользящую вдоль неба шайбу, передвинулось и теперь било прямо в глаза. Значит, пора выходить из дому, оставив недочитанной газету, недослушанными — известия, недоеденными — бутерброды, термос с чаем и скомканное мокрое полотенце. Нужно еще достать что-нибудь из одежды и надеть на себя. Так, кажется, становятся человеком, то бишь принимают человеческий облик.

Предстоит долгая поездка по пустым улицам, где на перекрестках глаза светофоров показывают дорогу вперед, к сердцу города. В автобусе, кроме него, одни пожилые дамы. Интересно, куда они едут? Сам он вроде знал, куда спешит. Йоуко, Йоуко, Йоукахайнен, скажи в чем же жизни смысл тайный? Еще год назад этот вопрос рассмешил бы его. Забавный вопрос. Вполне в его духе.

На работе никого не было, да и откуда бы им взяться. Лето, выходной день, и такая рань. Он поднялся по лестнице, ощущая боль в мышцах после утреннего бега, и в полной темноте прошел в свою комнату, в которую он и с закрытыми глазами нашел бы дорогу. Комната выходила на север, в ней было светло, когда было светло на улице: с неба что ли, свет падал? Большие окна глядели искренне и доверчиво, как и сам он когда-то в молодости. Когда еще верил, надеялся и чего-то ждал от жизни. А теперь вот он сидит за столом и разбирает какие-то цифры, нацарапанные на бумаге, считает одними уголками губ и записывает в книгу, откуда поступил счет. Он работает. Это так называется.

А что бы он сейчас делал, если бы не работа? Читал книгу или женский журнал, бродил по городу, пил вино, спорил с друзьями, запускал в них чашкой или допытывался, как зовут самую красивую девушку?! Нет уж, хватит с него, пожалуй, достаточно всего этого было, и он устал, отныне и навсегда. Теперь у него планы поважнее: нужно определить собственную ценность, разложить все по полочкам, да еще сделать выводы на будущее. Вот, значит, какое у него сейчас главное дело. Он спокойно ощупал карманы, — так, лекарства на месте, знал, что они там, но проверка успокаивала, придавала уверенности.

Порознь — это лекарства, а вместе? Он не знал, слышал только. Странно — может, и с людьми так же? «Чрезвычайно стройный образ мыслей», — съязвил он в свой адрес, так пастор обычно кроит свои проповеди. Итак, жили-были два лекарства, то есть два человека, мужчина и женщина, и каждый сам по себе был личностью, а вместе что? Взрывоопасность какая-то! Вот и все.

Ветсикко снял телефонную трубку и начал набирать знакомые до дрожи цифры. Сейчас раннее утро, а никто не отвечает, слышно только, как телефон звонит в той дали. Звонит и звонит. Не отвечают. Он усмехнулся, теперь ему не отвечают. Там, вдалеке, в комнате, которую он отлично представляет себе, под сенью цветущих растений, вздрагивают, смотрят на захлебывающийся звоном телефон и не отвечают. На линии, сквозь гул, слышится неясный шепот, бормотанье, двое разговаривают. Слов не разобрать, сплошной шум, да это и не важно.

Ветсикко некоторое время с любопытством глядит на телефон, потом кладет трубку. Все это он уже проделывал и переживал не раз в свое время. Но сегодня — первый день лета, и кажется, что жизнь начинается снова и все гораздо проще. Свет пока неярок, но его много. Скоро, ближе к десяти, окончательно рассветет. Будет тепло, даже жарко. Вот приходит лето, тепло. Люди улыбаются, вспоминая прошлые годы. Они еще не вполне верят, что уже жарко. А потом скидывают рубашки и выставляют напоказ свои мяса в уличных кафе.

Он глядит в бумаги, на которых нацарапаны цифры. Какая все это чушь! Дебет, кредит! Современный человек не бывает без долгов, но с ними можно разделаться, это не беда. Ну и что! От этого не легче. Кого это радует, если даже ему теперь это безразлично. Подумав, он зачеркивает графу «прочие доходы», недостаточно убедительно. Из области надежд. Мечтаний. Деньги за работы, за которые он еще и не принимался. Это, к сожалению, не имеет никакого значения.

Ветсикко поднимает голову и с удивлением оглядывает комнату, в которой находится. Ему хочется пить, он выходит в коридор и приносит стакан теплой мутной воды. За неимением другой приходится пить такую. Он вытаскивает из кармана коробки с лекарствами и достает маленькие, как сухарные крошки, таблетки. Говорят, они успокаивают. Химия. Выходит, химия владеет душой человеческой. Эти действуют успокаивающе, а потом надо принять другие. Он допивает воду и смотрит в окно. Телефон на столе, красного цвета телефон, молчит.

Прямой номер знают только три человека в мире. Впрочем, наверное, знает справочная и еще кто-нибудь из посторонних. Но никому сейчас до него нет дела, никому и в голову не приходит, что он сейчас на работе. Если бы даже и пришло, все равно им не о чем говорить. Он сидит на своем стуле вялый, полузакрыв глаза, и думает, что живет уже так долго. За плечами — годы, хотя кому-то может показаться, что их мало. Но точному математическому подсчету — средний возраст человека. Начиная с этого момента он будет все быстрее двигаться к концу. Если, конечно, хватит терпения дожидаться. Ветсикко едва не заснул, голова клонилась на грудь, он с трудом силился вспомнить, что ему нужно было делать.

С улицы доносился далекий и монотонный, как церковная проповедь, шум машин. Ветсикко изо всех сил напрягался, чтобы не заснуть. Комната на мгновенье раздвоилась, потом все снова стало на свои места. За окном стремительно пронеслось что-то ослепительно белое. Ветсикко вздрогнул, прежде чем сообразил, что это чайка, рассекающая воздух, точно нож бумагу. И чего это он вздрогнул? Испугался, видите ли, что кто-то нападет на него.

Ему теперь, вроде, не положено ничего бояться, значит, в нем еще осталось что-то, относящееся к разряду чувств. Ветсикко встал, походил немного и снова плюхнулся в кресло, откинувшись назад, как только позволяли пружины. Чувства! Что это такое? Химия? Электричество? Передача информации из одной клетки в другую? Наследственное, врожденное, приобретенное? Без них так же трудно прожить, как и с ними.

Маленькая комната, в которой раздавались его телефонные звонки, с самого начала была близкой, и понемногу он с нею сроднился. Слишком долго он смотрел на тот цветок — его рука все еще хранит аромат лепестков — и на ту женщину, что, любуясь и колдуя над цветком, поливала его и приподнималась на цыпочки, точно птица перед полетом. Все это она делала бессознательно и притом улыбаясь, просто оттого, что ей улыбалось. Трудно объяснить, это почему-то переворачивало его душу и сами собой возникали слова.

Разные слова, их было сказано достаточно. В большинстве своем это были хорошие слова, которые сами складывались в предложения. Так возникло чувство, поселилось в нем, создало свой собственный язык и мир, с ощущением которого он прожил один лишь миг, как в палатке, в походе летом, когда не надо никуда спешить и поляны полны спелой земляники, аромат которой разносится далеко-далеко, сливаясь с запахом скошенного сена. Воздух дрожит; черпая воздух, дрожат крылья бабочек: они живут лишь миг, не подозревая об этом.

Разве он умнее? Разве он предвидел, чем все это кончится? Времена года меняются, это-то он знал, и в палатке, как в палатке, поздней осенью жить труднее. Не спасают ни теплый спальный мешок, ни походы за грибами, ни слова, какими бы они ни были ласковыми. Все это не поможет, и если не найти какой-то другой источник вдохновения, душевное тепло начинает понемногу иссякать. Но не это пугало его. Это естественно, к этому можно привыкнуть, можно было бы начать строить маленький корабль, с которым хлопот хватило бы до конца дней, можно было бы прожить дни по заведенному людьми обычаю: замечать все, кроме того, что рядом, и тем самым исполнить свое назначение. Поднимая паруса, можно было бы забыть обо всем грустном и далеком, чего в мире гораздо больше, чем Ветсикко согласился бы себе признаться.

Произошла какая-то ошибка. Какая? Одной из причин, возможно, было то, что Ветсикко уже успел построить два корабля, и мысль о третьем вначале, по правде говоря, пугала его. Получалось, что старые корабли слегка дали течь, новый проектировался, и палатка на то время была бы временным, но вполне приемлемым пристанищем. «Что бы он там ни говорил, а действия его всегда были направлены на это», — думал Ветсико. Так и создалось положение, которое называют противоречием между словом и делом. Он сознавал это, но признаться самому себе было трудно.

Теперь он больше не раздумывал бы, каково самое быстрое и практическое разрешение этого вопроса. Было только одно. Глядя на черные крыши города, равнодушно дремавшие перед его взором, Ветсикко твердил себе, что все могло бы сложиться лучше и счастливее, если б только он был в состоянии изменить тогда свою жизнь, отказаться от привычных тропинок и проспектов, погрузиться в новое, без долгих раздумий, очертя голову, как тогда, в молодости. Это был бы действительно отчаянный прыжок, но ничего, оправился же он после первого шока, смог бы и во второй раз.

Он знал это. У него уже был опыт. Что же заставляло его всякий раз возвращаться в знакомую конуру, как старого пса? А то, что он и был этим самым старым псом. Тот навсегда разучился играть, кто уже наигрался в домики, такая есть присказка. Ветсикко встал и сделал два осторожных шага. Голова кружилась, во рту был какой-то непонятый привкус, то ли мыла, то ли лекарства, то ли водопроводного крана.

Ему говорили: трудные герои сейчас в моде, значит, с тобой все в порядке, о’кей. Все женщины, которые хотят быть в ногу со временем, ищут теперь трудных героев, это — престижно, признак высокого жизненного уровня. А он, как выяснилось, именно такой, ему не раз говорили об этом. В связи с этим всплеском моды трудностей и борений у него прибавилось.

Привкус металла во рту усилился, комната как-то сузилась, изменилась в пропорциях. Вот оно, начинается, подействовало. Спокойствие. Теперь я могу быть спокойным. А что, если предсказание сбылось бы на самом деле? Он мог бы долго пребывать в этом состоянии, у него появились бы вполне дозволенные занятия: издеваться над теми, кто ему нравился. Влюбляться самому, влюблять их в себя, а потом внезапно менять «курс» в связи с переменой чувств и настроения. И в конце концов возвращаться в каждое из бывших пристанищ его чувств.

Это было правдой, он всегда возвращался. Проверить позиции. Старые и новые. А смог бы этот трудный, в духе моды, герой, обратить сейчас поражение в победу? Подумать только, все, что его мучило, довело до такого состояния, обратилось бы в полную противоположность, химические цепочки складывались так, чтобы грусть превратилась в радость, исчез бы стыд собственного бессилия, и он обрел спокойствие, мог бы спокойно быть самим собой, и не надо было бы этого стыдиться.

Ветсикко снова набирает тот же номер и звонит. Звонит долго, но снова никто не отвечает. И хотя солнце светит ярко, припекает, на какой-то миг отраженный морской свет, свет лета, сгущается, на небе появляется белая дымка и заволакивает солнце. Откуда она и почему возникла именно в тот момент, никто не может ответить. Хотя научных объяснений сколько угодно. В таких случаях достаточно спросить: отчего, отчего тень появилась именно в тот момент?

Он снимает трубку и звонит теперь по разным другим номерам. Сначала в тот дом, в «конуру», куда он всегда возвращается после своих вояжей. Говорит односложно: «Да, конечно, нет». Хотя, если правду сказать, ничего важного у него нет, он просто привык звонить, это из той же области. «Нет, никакого дела, просто звоню с работы. Загляну как-нибудь. Привык приходить, хотя бы иногда. Ха-ха. Я — старый пес, трудный герой. Такие теперь в моде, не слышала? Читай газеты, чтобы поспеть за временем».

Теперь на очереди был второй дом. Надо долго ждать, прежде чем ответит слабый голос старушки, он знает это и всегда звонит долго. Ей нужно отставить костыли, опереться на край стола и поднять трубку. Он представил себе выражение ее лица, представил, как поднимается немощная рука, потому что надо, но больше думать о ней он сейчас просто не в состоянии: ни о чем, кроме себя. Он слушает разговор как бы со стороны и ненавидит свой голос и слова, которые срываются с губ. Они ничего не значат, их вполне можно заменить другими, так же как не выполнить обещание. Справедливость, несправедливость, правда, ложь — одного поля ягоды.

Ему предстоит еще один разговор. По голосу он догадывается, что юноша вполне в своей тарелке, отвечает торопливо, думая о другом. У молодых всегда спешка. Впереди — полжизни, сегодня вдобавок — первый день лета. Да и кто бы стал разговаривать, на его месте, тем более и говорить-то не о чем, так, одни эмоции. Зимой — другое дело. «Привет, звони». Отбой. Все, больше, вроде, звонить некому.

Внезапно приходит настоящий страх. Кажется, лекарство подействовало — так вот в чем, оказывается, дело! Но страх — тоже чувство. Итак, любовь, ненависть, грусть, боль, тоска, раздражительность, скука, страдание и т. д. — химия, легко переходящая из одного в другое, миром и людьми управляют схемы. Он-то думал, что уже рассчитался с чувствами, но нет. Отчего же теперь он испугался, так безумно боится?

Еще один, последний раз он пробует звонить в ту квартиру. Никто не отвечает на звонки, и он кладет трубку. Что ж, эта часть жизни теперь навсегда в прошлом. Палатка иссушена солнцем, истрепана ветром, солнце — во рту, в дыхании, в волосах, глазах. Опять этот взгляд. Прочь! Он полон решимости. Раз и навсегда. Только этой дорогой можно не увязнуть.

От таблетки клонит в сон. Стоит продолжить рассуждения, раз он так спокоен. Чего он, собственно, хотел от жизни? В детстве мечтал вырасти и стать инженером. Более нескладного человека, чем он, пожалуй, трудно найти. По крайней мере, среди своих знакомых он не встречал. Потом его желания переменились, некоторые из них он осуществил, большинство — нет.

Люди, как в лифте, входили и выходили. Он же всегда только ехал. И никогда никуда не приезжал. Наверное, и не хотел приехать.

Ветсикко тряхнул головой. О, Йоуко, Йоуко, Йоукохайнен, маленький мальчик, затерянный в большом холодном мире. Всякое лезет в голову.

Каждый раз он бывал счастливым лишь недолго.

Однажды в палатке, однажды на пароходе, много раз — в прохладных постелях. Они по большей части бывали прохладными, и это ему нравилось. Еще вспоминается берег моря, морской песок излучает аромат влажности, тонко и протяжно поет птица. У самых ног плещется море, огромное, сверкающее, движущееся и в то же время такое спокойное, непостижимое: он любил его, любил прозрачную светлую даль. В тот миг.

Во всяком случае, это чувство и теперь сохранилось в его памяти, как картина прошлого. Он не в состоянии был отделаться целиком от своих хороших ощущений.

Выходит, это и все, ради чего стоило жить до сих пор? Ветсикко задумался. Как-то он был почти счастлив, вдыхая молочный аромат ребенка, запах его светлых волос. И еще один раз, в молодости, когда каноэ беззвучно скользило по темному ночному озеру, и он не думал о том, что будет после, а просто ощущал всю прелесть этого мгновенья. Другой раз, поднимаясь в гору, он видел безлюдное пространство, небо, много воздуха, вокруг больше никого, и это было прекрасно. Ландшафт лежал в полном спокойствии, точно бог. Наверно, это и был он. Но не тот бог, которого человек придумал для своих нужд. Такой может отыскаться снова, и не один, они сейчас в моде, как и трудные герои. Все больше людей теперь обращается к вере, это своеобразный уход от реальной жизни. Но он тут при чем?

У людей много способов сводить счеты с жизнью. Он не может их осуждать, особенно теперь. И все же именно этим он сейчас и занимается. Ветсикко встряхнул головой, стараясь отделаться от этих мыслей, как забывают все, что было записано на листе покупок. Наступает оцепенелое спокойствие. Знакомое равнодушие. Он усмехается и снова прокручивает свою жизнь в хронологическом порядке, начиная с детства. Вспоминаются несколько счастливых минут и долгие скучные дни, когда хотелось лишь мгновенно вырасти, стать взрослым, совершеннолетним, делать все по-своему. Тогда-то он и будет счастлив, казалось ему. И ради такого короткого счастья ему нужно было плести эту огромную жизненную сеть? О боже, откуда эта пасторская терминология?! Из него, верно, получился бы отличный священник. И вот эта сеть обветшала и рвется от малейшего прикосновения. Издали, у стены лодочного сарая она еще смотрится, но в воде такой много не наловишь.

Были ли другие по-настоящему счастливые минуты в его жизни? Ветсикко поймал себя на мысли, что снова и снова думает об этом. Выходит, ему необходимо знать. Может, он был счастлив в те моменты, когда решал освободиться от чего-то, что начинало тяготить, когда стоял на распутье. Да, уход всегда хорошо на него действовал. Можно было обдумать прошлое и представить, что его ждет впереди. Нужно только спокойно сидеть где-нибудь, все равно где: в такси, автобусе, поезде, самолете, на пароходе, лишь бы ехать куда-то, где его, кто знает, может быть, ждет то, что называется счастьем. Может быть, это все же правда?

До сих пор, как бы ему ни было хорошо, это проходило, и он снова видел себя в дороге куда-то. Он умел уходить, наслаждаться мгновеньем, когда главная цель еще вырисовывается неясно и все — только начало. Вот, кажется, то, что он знает о своей жизни. Настал момент подвести черту. Итак, он и теперь все тот же — снова уход и снова дорога, как всегда. Был ли теперешний миг счастьем? Он поглядел на небо, свет стал бледнее, тени сгустились. Ветсикко рассмеялся, — как это символично! И то, что он всегда замечает такое. И запоминает навсегда. От этой привычки не избавиться, неотъемлемое свойство старого пса. Она всегда будет в нем, пока он жив. А потом это продолжится в ком-то другом. И так будет вечно.

Ветсикко поглядел на телефон, будто ожидая, что кто-то позвонит и скажет ему, что все в порядке, проблемы отпали, впереди — радость жизни. Но никто не звонил, а сам он больше не хотел никуда звонить. Итак, вот, оказывается, в чем дело, что ж, да будет всеобщая связь! Таблетки на столе теперь казались ему чепухой, так же как и затея с телефоном. Реквизит! Он вдруг ясно ощутил, что и сам является участком спектакля. Тихонько поднялся, улыбаясь своим мыслям, сгреб таблетки и швырнул их в корзину, точно осенний ветер — мокрый снег.

Черт побери, все это нужно устраивать гораздо торжественнее, фанфары, фейерверк, по меньшей мере.

Спустя мгновение он уже сидел за столом и работал как ни в чем не бывало. Под усыпляющий шум города он писал цифры, одну за другой, он переводил цифры на язык слов. Краски лета за окном постепенно угасали, Ветсикко откинулся в кресле и целиком погрузился в мир размышлений. Скоро ночь беззвучно упадет на землю, и под сенью ее мы увидим сны. Море станет спокойнее и неподвижнее. Сегодня утром казалось, что огромная птица распростерла свои крылья на его поверхности, собираясь взлететь. Откуда она и куда исчезла?

Впереди длинная череда дней и слов, которые можно варьировать как угодно. С их помощью можно вить веревки, можно взлетать под облака, можно продолжать жить. Будут все новые и новые взлеты и падения. Все, что угодно. Лишь бы сил достало. И он снова улыбается, словно нашел решение всего.