Современная финская новелла

Дешевый специалист _{Перевод с финского А. Хурмеваара}

Работники фирмы, доставившие котел для горячей воды, предложили также свои услуги по установке труб. Я спросил, сколько это будет стоить. Они помялись немного, переглянулись, вроде бы обдумывая. Затем один из них выпалил сумму. Она втрое превышала ту, которую мне уже называли. Эти даже не говорили ничего насчет объема работ. Я подумал, если у парней такой широкий размах, то мне нечего с ними связываться.

В тот же день я позвонил специалисту, который обещал сделать все по дешевке, и сказал ему, что он может приступать к работе.

Дешевый специалист прибыл через два дня, он въехал во двор на стареньком «пикапе». Я вышел из дома и увидел его на садовом стуле возле куста белой сирени. Мужчина сидел так, что был освещен солнцем лишь с одной стороны, и поэтому оставшаяся и тени половина его тела казалась холодной, неживой.

Я поздоровался. Такой большой руки мне еще не случалось видеть. Настоящий северянин, высокий, широкоплечий. Я предложил ему папиросу: он оказался некурящим.

— Потешный был случай сейчас. Одна тетка чуть под машину не загремела, — сказал он.

— Под вашу машину?

— Ну да. Давайте начинать. Шланги можно втащить через эту боковую дверь.

— Идет, — ответил я.

Мужчина подошел к машине и открыл заднюю дверь. Подошел и я. В машине стояли и лежали баллоны с кислородом и ацетиленом, баллон с жидким газом, ящик с инструментами, плитка с двумя конфорками, кастрюля, сковородка и — я глазам своим не поверил — на свободном месте лежал матрац, одеяло и простыня — словом, постель.

Я ни о чем не спрашивал. На полу машины валялись разные инструменты, словно рабочие начали забастовку и ушли, побросав орудия труда где попало.

Слесарь начал разбирать шланги, я пошел открывать боковую дверь. Заходя в дом, я вдруг подумал, не лучше ли было все-таки принять условия фирмы. Но ведь работы здесь не так много. И все наверху, землю копать не надо, только в нескольких местах пробить пол. Если мой «специалист» хоть чего-то понимает, то должен справиться.

Я повел его в подвал, где будет удобно вести сварку и заниматься другими подготовительными работами. Мастера почему-то разбирал смех, он оглядывал помещение, точно собирался его арендовать, и при этом все время хмыкал.

Затем он вышел к машине, держа в руках концы шлангов.

— Ну ладно, начнем работу.

— Только ведь у меня нет ни труб, ни вентилей и всего прочего.

— Как нет?

— Я думал, что у вас, у мастера…

— Ясно, — перебил он, — потеха да и только.

Мастер поднялся из подвала, волоча за собой шланги. Я шел следом, размышляя: может, он слабоумный? Тут он собрал свои шланги и затолкал их обратно в машину.

Я подошел поближе. Перегаром вроде не пахло. Сейчас, когда работа кончилась, так и не начавшись, у меня еще была возможность отказаться от его услуг и поблагодарить за беспокойство. За одно перетаскивание шлангов взад-вперед он, наверное, не потребует с меня платы.

— Поглядим тогда, чего не хватает, — сказал мастер весьма деловито и достал из кабины карандаш и блокнот.

Тут я сообразил, что не с моим характером говорить «нет» — даже такому «специалисту». Значит — чему быть, того не миновать.

Мы вернулись в дом и подробно осмотрели фронт работ. Мастер чего-то измерял, записывал цифры в блокнот и разъяснял, где какие трубы нужно провести, и тут мне снова показалось, что он понимает в этих делах. Котел для теплой воды он разглядывал долго, молча и задумчиво.

— На четыреста литров, — сообщил я.

Мастер ходил вокруг котла, изучал места входа и выхода воды и наметил на стене положение запасного бака. На это ушел час, после чего список недостающих материалов был готов.

— У меня в магазине есть счет, — сказал специалист. — Хорошо, что ты не успел запастись всем этим. Я достану подешевле.

«Вот это по-честному. Значит, дело пойдет», — удовлетворенно подумал я. За материалами мы поехали вместе. В магазине мой специалист оказался своим человеком. Мы погрузили в машину трубы разной толщины и целую коробку мелочей: вентилей, соединителей, смесителей, душевой стояк.

На обратном пути специалист внезапно разразился смехом. Я с удивлением посмотрел на него.

— Очень потешные случаи в жизни бывают, — объяснил он.

С этого момента я стал про себя называть его Потехой. Когда приехали, он посмотрел на часы, циферблат которых едва виднелся из-за густой растительности на руке. Было послеобеденное время.

— Пожалуй, сегодня не стоит приниматься, — сказал он. — Завтра приеду пораньше.

И он уехал. Выпить захотелось или какая-нибудь женщина ждет его? — спрашивал я себя. Трубы и все остальное я отнес вниз, в подвал, потом сел и долго разглядывал их, перебирая в памяти дневные события, и наконец пришел к выводу, что пока, во всяком случае, ничего непоправимого не произошло.

С утра началась работа. Я наблюдал, как Потеха наполнил трубу мелким песком, нагрел ее и согнул. После этой операции труба стала пестрой, шершавой.

Во время сварки я был за подручного и держал трубу. Потеха защитился маской, мне пришлось отворачивать лицо от искр. Отсветы огня бегали по стенам.

Я рассматривал его руки, казавшиеся слишком большими и медлительными даже для такой грубой работы. Карандаш в его пальцах выглядел тоненькой спичкой.

Когда начали ставить трубу, обнаружилась неточность в измерениях. Потеха вдруг умолк, словно не веря своим глазам, потом засмеялся, поглядывая на меня с удивлением, почему я не присоединяюсь к его веселью. Отсмеявшись, кивнул на кучу новеньких, блестящих труб и сказал:

— Ну что ж, начнем с начала. Материалов хватает.

«Хватает!» — вздохнул я, с досадой поглядев на испорченную работу. Метра три самых дорогих труб было загублено.

Мы взяли новые куски. На этот раз я, в меру способностей, принял участие в измерениях. Опять нагрели. Согнули. Снова я держал трубу во время сварки. Я сохранял серьезность, поскольку уже начал сердиться, но вдруг мастер снова расхохотался и пришлось остановить работу.

— Прямо потеха, чего только ни случается, — объяснил он мне.

Я вышел в соседнюю комнату, ругаясь про себя. Будет ли толк от всей нашей возни? С каким специалистом приходится иметь дело! Я прижался лбом к металлическому баку. Это немного успокоило. Тем временем он возобновил сварку. Увидев это, я вернулся и стал держать трубу. Слесарь работал серьезно, и на этот раз все подошло точно.

Я начал пробивать отверстие в цементной стене. Потеха совсем загрустил, и это заставило меня подойти к нему, чтобы как-то ободрить его. Я спросил:

— Когда тут пройдет труба с горячей водой, как это будет в смысле пожарной опасности?

— Чего, чего?

— Стена у нас не загорится? Ведь тогда до трубы не дотронешься. Вода же будет нагрета до восьмидесяти градусов.

Глаза Потехи выразили полное недоумение.

— Это против законов природы.

— Почему же?

— Вода ничего зажечь не может. Никак.

— В принципе может, — настаивал я.

Потеха улыбнулся.

— Не встречал никогда такого принципа на этой работе.

— Нагретая до высоких температур — может. Металл ведь тоже нагревается!

— Что против законов природы, то против, — сказал Потеха с уверенностью специалиста и вышел в банное помещение.

Я продолжал долбить стену уже без воодушевления.

Тут я заметил исчезновение Потехи. Я вылез из погреба и увидел «пикап» во дворе. Слесарь сидел в машине и поджаривал на газовой плитке колбасу. Рядом он разложил пакет с молоком и хлеб.

— Поел бы на кухне, — предложил я.

Он молчал.

— Часа в два сварим кофе.

Я тоже влез в машину. Потеха сидел на баллоне с ацетиленом, я устроился на сосуде с кислородом.

— Твой «пикап» совсем как машина для путешествий, — начал я. — И постель есть, и все, что надо.

Потеха ел колбасу, откусывал от целой булки и запивал молоком. Слова мои его не интересовали. Попробую о другом:

— Вообще-то ты берешь умеренно за свой труд.

— Работы хватает.

— Можешь, наверное, и поднять цену немного, — сказал я, хотя это было невыгодно для меня.

— Надо, чтобы всегда была работа. Иначе не будешь чувствовать себя свободным человеком. Надо ведь иногда и дома побывать.

— Значит, из-за этого?

— Просто мне так нравится.

— Но ведь вечера и ночи ты проводишь дома?

— Не всегда, особенно летом. Когда как. Как захочу…

— Ну а как же?

— Остановлюсь где-нибудь на лесной опушке. Или в каком-нибудь овраге. Вот хорошее место. Людей там не видать. А это лучше всего.

«И здесь он ночует, среди газовых баллонов и инструментов», — добавил я мысленно.

— Я свободный предприниматель, — сказал Потеха и выключил плитку.

В машину проникло благоухание сирени. Я подумал о краткости времени, отведенном нам на земле. Жалкие мы существа… И что значат несколько метров испорченной трубы в сравнении с несчастной человеческой жизнью! И я решил не принимать близко к сердцу, если опять произойдет что-либо подобное.

Я вылез из машины, оставив Потеху заканчивать обед. Спустился в подвал, но продолжать работу не стал: еще подумает, что я его тороплю. Я снова вышел во двор и увидел, что Потеха лежит на матраце, подложив руки под голову и устремив вдаль задумчивый взгляд.

Я опустился на стул. Какая-то птица на дереве пробовала голос. Я прислушался: нет, незнакомая. Природа не ведает, что ей готовят люди — не была бы такой спокойной, молчала бы. Я оставался на месте, пока не увидел, что Потеха направился к дому.

К двум часам я расковырял в стене достаточно большое отверстие и пошел варить кофе. Накрыл стол так красиво, как только сумел. Постелил белую скатерть, поставил хорошие чашки, принес ложечки, положил на блюдце печенье, не забыл даже салфетки. Я сделал несколько бутербродов с толстыми кусками ветчины. Молоко налил в сливочник, который поставил на маленькую металлическую тарелочку. Закончив приготовления, пошел звать Потеху. За столом я поинтересовался:

— Семья у тебя большая?

— Сын. Он проповедник. У сектантов.

Больше вопросов я не задавал, пил кофе, глядя во двор. В гуще лиственницы зяблики ловили мошек. В конце лета и в теплые осенние дни за окном их целые тучи, словно висит серая марля.

После кофе мы просунули трубу наверх и начали сварку там. Сварочный шов у Потехи выходил грубый, но я не стал делать ему замечания.

До самой ночи я пыхтел над отверстиями в цементной стене бани. А слесарь не приехал ни утром, ни днем. Он явился только на следующий день и добродушно рассказывал, натягивая комбинезон:

— Такая потеха получилась. Я пошел в кабак, а очутился в чужом приходе, да еще с женщиной!

Потеха провел трубу в баню, и мы снова занялись сваркой. За день работа сильно продвинулась, и пришло время ставить душ. Тут обнаружилось, что стояк не годится, поскольку был на десять сантиметров выше потолка. Потеха забыл измерить высоту комнаты!

Потеха плюхнулся на табурет и начал радостно колотить себя по коленям огромными кулачищами.

— Во потеха-то! Но ничего, маленько отрежем от стояка.

Я молча смотрел на его старания, но он справился быстро и все ухмылялся.

В эти дни я заметил в себе нечто новое. Неудачи стали забавлять меня. Прямо-таки ждал трудностей, стараясь угадать, что еще припасла нам нечистая сила.

Что-то в Потехе все же вызывало уважение. Этот человек выдерживает жизненные передряги благодаря своей физической мощи. Он разворачивается в жизни как большой корабль в узком фарватере, где при каждом движении в нем что-то ломается. Нос и корма уже повреждены, а средняя часть корпуса еще в целости и хорошем состоянии. Доброе сердце и все остальное наверняка в порядке. Я вспомнил его недавнее любовное приключение и попытался представить, как он поведет себя в случае неудачи на этом поприще.

— Гляди-ка, с точностью до миллиметра, — похвастался Потеха, укрепив стояк, который теперь был плотно прижат к потолку.

— До того точно, что когда от горячей воды он расширится, то обязательно согнется.

Но он смотрел на дело рук своих с удовлетворением.

— Тут готово. Давай установим запасной бак.

Мы подвесили резервуар на стену, и Потеха соединил его с котлом при помощи обрезка водопроводной трубы, который он принос из машины.

— Можно пробовать.

Я открыл кран. Пришлось подождать, пока в котел налилось четыреста литров. Потеха встал, чтобы увидеть, когда избыточная вода пойдет в бак.

— Сразу завинчивай, как я скажу.

Я сидел на корточках перед котлом, держа руку на кране, но команды все не было. Потом вдруг раздался крик:

— Закрывай! Закрывай!

Я закрыл кран и подошел к Потехе: он вытаскивал из трубы какие-то мокрые лохмотья.

— Засорилась.

— Надо было сначала трубу проверить!

Пришлось разбирать все сооружение. В трубе оказалось изрядное количество пакли. Когда все вычистили, я открыл кран, и вода сразу полилась в резервный бак. Можно было закрутить кран.

Потеха снимал комбинезон.

— Все в порядке. Красивая работа.

Ночью я проснулся от грохота. Встал с постели и поспешил вниз. Плохо прикрепленный к стене запасной бак лежал на полу.

В последний день работы Потеха назначил испытание всей системы под давлением. Я с опаской осторожно приоткрыл главный вентиль. Прислушался: тишина. Я открутил побольше, потом — полностью.

Мы проверили все краны, сварочные швы и соединения, Потеха перетрогал все гайки. Вроде бы все было в норме.

Я сварил кофе: надо же было отметить окончание работы. Мы долго сидели за столом, вспоминая свои беды и радости.

— Случается то одно, то другое, но в конечном счете это все одна цепь событий. У события нет собственной ценности: хорошо или плохо, решает человек, а само событие — это холодное, можно сказать бесчувственное явление…

Пока я это излагал, меня постепенно охватило какое-то облегчение, освобождение, что ли… А Потеха улыбался. Не знаю, понял ли он меня. Возможно, таким людям и не нужны подобные рассуждения.

Я расплатился с ним. Отсчитал купюры на его огромную ладонь. Он усмехнулся и небрежно сунул деньги в карман. Он обещал приехать завтра удостовериться, что все в порядке.

Ночью наверху потекло в нескольких местах. Я закрыл воду. Утром позвонил Потехе, но не застал его и попросил ответившую мне женщину передать мастеру мою просьбу заехать.

Прошло два дня. На третий во дворе появился знакомый «пикап». Я подождал, но из машины никто не выходил. Мне стало как-то не по себе, словно машина сама прибыла по своим делам. Я вышел во двор, открыл заднюю дверь «пикапа».

Потеха сидел на ящике с инструментами, уставившись в пол. Матрац и одеяло были сбиты в кучу, точно человек плохо спал и всю ночь ворочался в постели.

Наконец он медленно повернул голову, взгляд его коснулся меня.

— Сын убил себя, — сказал он.

Я поднялся в машину, сел на баллон с кислородом.

— Проповедник?

Он разглядывал свои руки, поворачивал их ладонями вверх-вниз, потом ответил горестно:

— Это-то и есть самое потешное.

История дорожного мастера _{Перевод с финского А. Хурмеваара}

Дорожный мастер оставался на платформе до тех пор, пока поезд не скрылся за поворотом. Ночью выпал снег, и на нем отпечатались следы его жены, только что севшей в вагон. С мастером поздоровался станционный рабочий, одетый уже по-зимнему. Рабочий толкал пустую тележку и замедлил шаг, ожидая какого-нибудь замечания мастера. Но тот промолчал, едва взглянув на рабочего.

Дорожный мастер изменился с некоторых пор, как-то притих.

Станция была маленькая и находилась в стороне от густонаселенных мест. Кроме основного пути, на ней имелось две боковых ветки, одна вела в пакгауз. Когда-то грузов было много, о чем свидетельствовал обшарпанный вид грузовой платформы. В те времена, когда дорожный мастер принял этот участок, отправляли и получали довольно много грузов и работы было достаточно. Сейчас хватало только одному станционному рабочему. Погрузку леса прекратили здесь уже несколько лет назад. Улетучился горький запах дубильной коры. Дорожный мастер понимал, что участок потихоньку умирает. На тупиковой ржавой колее, в летнее время зараставшей травой, стояли два снегоочистителя и еще какие-то машины, которыми за все годы его работы на станции никто никогда не пользовался. А проработал он здесь уже десять лет.

Незаметно для себя дорожный мастер очутился в зале ожидания. На его сапогах таял снежок. На истертых до блеска скамьях сидели немногочисленные пассажиры. Ощущение застоя, неподвижности усиливали висящие по стенам яркие рекламы банков и тракторных заводов.

Дорожный мастер почувствовал, что у него кружится голова. Теперь это случалось с ним часто. Потом, непонятно почему, он ощутил, как чуждо ему все окружающее, такое обычное, хорошо знакомое ему до последней мелочи: истоптанный пассажирами пол, заметно понизившийся перед окошком кассы; латунная ручка входной двери; особый воздух в зале ожидания, в котором смешивались запахи застарелой грязи, теплой железной печки и кучи березовых дров в углу. Мастеру вдруг показалось, что все здесь дожило до своего конца. Что скамейки только кажутся скамейками, а если подойдешь и дотронешься, рука повиснет в пустоте. Отчего это головокружение и внезапная слабость в ногах? Может, потому, что пол уже изъеден этой удивительной личинкой отчуждения, нереальности?

Начальник вокзала из окна своего кабинета давно следил за дорожным мастером и постучал ему карандашом по стеклу. Мастер вошел в кабинет и сказал после не долгого молчания:

— Ветку разберут!

Начальник вокзала, словно оцепеневший за своим столом, посмотрел на дорожного мастера, потом стал разглядывать стоящие на столе предметы. В тишине кабинета громко поскрипывали старые стенные часы. Дорожный мастер взглянул на них и вдруг подумал, что маятник раскачивается взад-вперед точно так же, как мысли в его голове в эти последние дни.

— Что за чертовщина!

Начальник вокзала, живший с семьей в тесной квартире, прежде всего обрадовался: ведь перевод дорожного мастера на другой участок дороги означает, что освободится его домик.

— Жене я еще не говорил, — сказал дорожный мастер. — А ты что-нибудь слышал об этом?

Начальник вокзала кивнул задумчиво. Дорожный мастер вышел из кабинета, а начальнику захотелось немедленно пойти и рассказать новость жене. Или пока подождать? Наконец-то его семья получит в свое распоряжение дом дорожного мастера. А в квартиру начальника тогда переселится станционный рабочий.

Семья дорожного мастера занимала казенный дом рядом со станцией. Дом построили в начале пятидесятых годов, он был из бревен, позже его обшили досками и выкрасили в желтый цвет. Неподалеку за насыпью и высокими березами, увешанными скворечниками, проходила одноколейка. Из окон дома была видна станция. Летом в комнаты проникал запах нагретой щебенки, любимый привычный запах.

Во дворе тоже росли старые, но еще крепкие березы. Удобств в доме не было, и сколько ни просил дорожный мастер, к этим капитальным работам так и не приступили. Возможно, высшему начальству давно было ясно, что место это в недалеком будущем опустеет. У дорожного мастера были свои рассчеты: он требовал переделок не только для того, чтобы в доме появились водопровод и туалет. Он хотел, чтобы государство вложило бы в дом побольше средств, надеясь, что это в случае чего задержит ликвидацию ветки, чего он так боялся. Но в последние дни он начал понимать, насколько наивными были его хитрости.

Потолки в доме были высокие, комнаты просторные, с хорошими печами. Почему-то государство предпочитало строить такие дома для своих служащих. Ежегодно осенью мастер получал от государства уже готовые наколотые дрова: их доставляли прямо к сараю. В колодце, не высыхавшем даже в самые жаркие летние месяцы, была вкусная и чистая вода.

Дорожный мастер сидел в своем кабинете перед расписанием поездов. Свет, особенно яркий от первого снега, лился на цифры и строчки, и вдруг в глазах мастера помутилось. Карандашные пометки показались ему рабочими, трудившимися на рельсах. Отчего эта тяжесть в висках? Может, надо сменить очки? Дорожный мастер убрал листы с расписанием в стол: успеется, подождет до завтра. А вот хорошо бы этой ночью выспаться как следует.

Значит, с начала года работы для него не будет.

Дорожный мастер вспомнил, и как бы снова пережил утро в среду, когда пришло извещение о приказе начальника железнодорожного округа. Все вдруг замерло без движения, как машины на яркой рекламе, висящей в зале ожидания, как этот нарисованный трактор на поле, которое никогда не покроется снегом, на взрыхленную землю которого никогда не сядут скворцы. Где останется навечно осенняя пахота, бесснежное, бесплодное время, когда лето уже кончилось, а зима еще не началась.

Начальник уже накануне говорил с ним по телефону. После этого разговора на следующее утро мастер почувствовал, что он больше никогда не сможет выйти на линию, встретиться с рабочими. Словно в одно мгновение пролетели эти часы и дни от среды, от конца октября до Нового года. Но сейчас ему еще предстояло через силу прожить время, которого уже не существовало.

Дорожный мастер прижал пальцы к мраморной столешнице. Разве мало его перебрасывали с места на место? Разве мало того, что он, мужчина в возрасте, приближающемся к пенсионному, уже сделал: строил железную дорогу в лесной чаще Кайнуу, жил со своей семьей в полном одиночестве, слушал тишину, нарушаемую только тяжелым грохотом снегоочистителя да обдумывал неопределенные обещания о вакансиях на юге страны.

А годы, когда он был прорабом? Несколько послевоенных лет в красном домике у железной дороги. В домике сначала жил дорожный сторож. Фасад был украшен резным деревянным кружевом, во дворе хлев, сарай, погреб с кирпичным входом. В июле он косил сено для своей коровы вдоль железной дороги и свозил его на дрезине домой. Иногда случалось, что стог сена сгорал от паровозных искр. А когда меняли шпалы, разрешалось пилить и колоть на дрова старые. Это были годы сорок седьмой, сорок восьмой и сорок девятый. В середине пятидесятых ему наконец дали звание дорожного мастера и назначили на север. Было написано много заявлений, и когда прибыло сообщение о переводе на этот участок дороги, он подумал, что получил место, на котором проработает до пенсии.

За последние годы дорожный мастер так привык к этой мысли, что даже тени сомнения не возникало у него, когда стали доходить слухи о том, что снимают некоторые железнодорожные ветки. В какой-то день решают удлинить какую-то захиревшую линию, и тогда прежде самостоятельный участок становится только отрезком крупной дороги, а мастера, работавшего на этом самом участке, переводят в другое место.

Теперь таким мастером оказался он.

В высокой железной печке в кабинете горели дрова. Дорожный мастер разглядывал свои освещенные огнем руки. Слышалась музыка: дочери наверху включили проигрыватель. Мастер прислушался к ритму: что-то южноамериканское.

Дорожный мастер сел к столу и разложил листы с расписанием поездов.

Мимо прогрохотал товарный. Поезда проходили редко, пассажирские и того реже, скорые вообще не появлялись. Дорога не вела в интересные места, вдоль нее не было ничего любопытного, жилья и то мало. Только лес да болота, да холмы, заросшие можжевельником. Местами — ржавые срезы скал, которые весной и осенью трескались и разрушались от замерзшей в расщелинах воды. Это была грузовая железная дорога. Дорога руды, дорога леса. Рельсы были старые. От лета к лету красный иван-чай забирался все выше по насыпи. В сырых низинах вверх по откосу карабкался густой ивняк. Никому дела не было и до этого: колея-то зарастала.

Дорожный мастер знал свой участок протяженностью в десятки километров. Он помнил каждый поворот, прямую и подъемы. Знал на память все места, за которыми нужно было особенно тщательно следить в жару и в сильные морозы.

Во второй половине дня начался сильный снегопад. В кухонное окно дорожный мастер видел, как большие снежинки медленно опускаются к земле, словно тишина надает с неба. На фоне леса четко выделялись белые угловатые формы снегоочистителей.

— Эти гробы, — сказал за обедом дорожный мастер, — следует куда-нибудь передвинуть отсюда. Надо будет распорядиться…

Девочки-близнецы за столом переглянулись. На их лицах отразилась беспомощность и страх. Сестры и сейчас, в семнадцать лет, были поразительно схожи меж собой. Всю жизнь они провели вместе. Дорожный мастер и его жена, как все родители похожих близнецов, любили рассказывать, что и душевные их переживания одинаковы. Девочки спокойно относились к этому, но когда заметили, что отца такие разговоры не интересуют, они стали делиться только с матерью. Когда год назад отец попал в больницу из-за нервного переутомления, девочки словно забыли о своих чувствах и больше молчали. С тех пор дорожный мастер избегал смотреть на дочерей; ему часто казалось, что в нем самом, и в глазах и в душе, все двоится.

А сейчас, уставясь в свою тарелку, он вдруг увидел: красный как кровь сок свеклы разлился между овощами винегрета.

Посреди обеда дорожный мастер встал из-за стола и закрылся в своем кабинете. Под вечер он вышел и поднялся наверх в комнату девочек. Он нес в руке баранью шкурку, которую обычно держал на стуле, — говорил, что это помогает ему от ревматизма. Он разложил шкурку на кровати внутренней стороной кверху.

— Посмотрите — червяки… — она вся кишит маленькими белыми червяками…

И он с отвращением отодвинулся от кровати.

Ноябрьский день угасал, пора было зажечь лампу. Девочки осмотрели шкуру, но ничего не нашли в ней.

А дорожный мастер больше не обращал внимания на шкуру и не слушал уверения близнецов. Он сидел в плетеном кресле до тех пор, пока не заметил, с какой злобой глядит на него бумажная маска, прикрепленная к стене.

На пороге он обернулся:

— Да… я пришел сказать… что затоплю баню.

Из прихожей послышались тяжелые, неровные отцовские шаги. Немного погодя стукнула входная дверь. Девочки спустились вниз и стали наблюдать за отцом из окна родительской спальни. От их дыхания колыхались тюлевые гардины.

В нетронутом снегу отпечатались свежие следы отца. Вот он вышел из черного проема сарая с охапкой дров и направился к бане. Скоро из трубы повалил дым. Потом дорожный мастер появился во дворе с лопатой и принялся сгребать снег.

Во время вечернего чаи дорожный мастер сказал:

— Подумайте-ка, девочки, как много выстрадали лошади. Когда воевали верхом, пиками вспарывали животы коням, а шеи им рубили мечами. Когда изобрели огнестрельное оружие, лошади опять были на войне самыми беззащитными. В них стреляли. Я видел мертвых лошадей. Они распухают, только шея и голова остаются без изменения, но это уже не лошадь, а какое-то чудовище.

Было шесть часов вечера, на улице стемнело, а в доме всегда горел свет, потому что дорожный мастер бесцельно ходил из комнаты в комнату. Накрывая на стол к чаю, девочки видели это и вдруг вспомнили случаи из прошлого.

Когда отцу исполнилось пятьдесят лет, он дважды исчезал из дому. Тогда они жили уже здесь. Потом он ушел куда-то два года назад, осенью. Мать, правда, о чем-то догадалась, потому что поведение отца стало таким же, как перед первым уходом. В какие-то дни отец становился необычно деятельным и разговорчивым, в другие — почти не открывал рта. Он часами сидел за столом в кабинете, и если звонил телефон, велел матери отвечать, что его нет дома, а он там-то и там-то. По вечерам он какое-то время спокойно смотрел телевизор, но потом принимался ходить из комнаты в комнату. Он рано ложился, но не мог спать. Мать знала, что на работе ничто не раздражало отца, но там вскоре заметили, что он не выполняет свои обязанности, и дело кончилось тем, что отцу дали две недели отпуска по болезни.

Когда этот отпуск начался, мать стала внимательно следить за отцом. Но он был такой спокойный, такой обычный, что все домашние забыли о своих подозрениях. На кухне облупился потолок и отец сказал, что завтра покрасит его. Он принес все необходимое и вечером даже расстелил газеты, чтобы не запачкать пол. Рано утром отец оделся в своем кабинете и исчез, его нигде не могли найти. Так прошло несколько дней. По станции пошли слухи. На вторую неделю пришла открытка из Стокгольма. Почерк был знакомый, но ничего, кроме адреса. Отпуск кончился, матери пришлось объясняться с начальником. А однажды утром заметили, что кто-то мылся в бане. Пол был мокрый, и под лавкой в предбаннике лежал узел грязного белья.

Спустя два дня отец пришел домой. Он сразу взялся за работу, и жизнь продолжалась, точно ничего не случилось. После до них стали доходить какие-то сведения об отцовских путешествиях. В своих блужданиях он иногда останавливался в гостиницах или домах для приезжих, иногда жил у родственников. Кто-то рассказал, что получил от отца с севера странное письмо в разрисованном конверте: «Если со мной что случится, то…» Так никто ничего и не понял. Куда-то он пришел с бутылкой коньяка, но сам пить не стал и очень чудно разговаривал. Кому-то он сказал, что он находится в годичном отпуске, другому — что в поездке по делам службы, третьему назвался пенсионером по нетрудоспособности. Лишь в одном месте он занял денег.

Дома об отъездах отца в его присутствии никогда не говорили, и казалось, что он сам о них забыл. Врач объяснил матери, что ничего сделать нельзя, поскольку отец неповинен ни в каком преступлении. Невозможно ведь задерживать человека за рассказывание историй, в которые он сам верит. Позднее отец согласился пролежать неделю в больнице, после чего все пошло нормально.

— Лошади тащили пушки и тяжелые возы по грязи и бездорожью, — говорил дорожный мастер. — Их били, а если у них не было сил тащить, солдаты пристреливали их. Сейчас, девочки, в мире стало хорошо. Что бы где ни происходило, а животных уже так не мучают. А памятник лошади не поставлен… не горит вечный огонь в память лошадиных страданий… на совести людей тяжелый камень…

Дорожный мастер редко курил, но сейчас он зажег папиросу, и комната наполнилась горьким дымом.

— Теперь, когда шпалы делают из бетона, а насыпи из щебня… они будут служить целую вечность и рабочих надо поменьше. Идите-ка, девочки, в баню.

Дорожный мастер сидел, согнувшись и свесив руки между коленями.

— Может, ты отдохнешь и не думай больше о лошадях.

Дорожный мастер поднял голову. Взгляд его был мрачен и полон удивления.

— О лошадях? Я думаю о снеге. Если снег будет сыпать всю ночь, утром надо послать на линию снегоочистители.

— Лучше бы ты не уезжала, — сказал дорожный мастер жене накануне вечером. Она же не видела причины менять свои планы, поскольку муж никак не обосновал своей просьбы. Тем более что неделю назад он не был против ее поездки.

— Лучше бы ты не уезжала, — повторил он, когда жена уже спала.

Дорожный мастер сдвинул одеяло и стал разглядывать жену. Супружеская близость между ними давно прекратилась, и сейчас жена показалась ему чужой. Костлявая, сухая…

Тишина опустилась на ночной дом. Лампа на тумбочке освещала картину на стене. Дорожный мастер долго смотрел на нее. Когда-то он получил эту картину в подарок от товарищей по работе. Близнецам тогда было два года. Картина изображала ангела, который вел двух детей через рельсы, а на заднем плане к ним приближался огромный, окутанный дымом паровоз.

Они сказали, что подарок не простой и символичен для получателя.

Рано утром одна из двойняшек обнаружила странные следы на снегу. Она позвала сестру поглядеть. Следы огибали дворовые постройки и кончались перед банным окном, дальше они никуда не шли, можно было подумать, что на этом месте ходившего вынули из его следов или что он взлетел как птица.

За завтраком девочки рассказали отцу об увиденном.

— Вот как, — медленно произнес дорожный мастер, но смотреть не пошел. Отец был в легких брюках и рубашке в сеточку, очки он снял, от них на носу осталась вмятина. На оконном карнизе лежал белый снежный воротник, а лес за железной дорогой, который еще вчера темной линией опоясывал пейзаж, сегодня весь побелел. На его фоне едва можно было различить контуры снегоочистителя.

Дорожный мастер сказал, что поднимется на чердак за валенками.

— Зачем тебе валенки в выходной день?

— Сейчас самое время.

Девочки услышали, как отец поднялся по лестнице на верхний этаж и открыл дверь на чердак. Чердак был узкий, на всю длину дома. Там в картонных коробках лежала старая одежда, валялись разные ненужные вещи. Пыль покрывала все толстым слоем, сквозь маленькие окошки едва пробивался свет. До девочек доносились приглушенные шаги отца по чердаку. Затем какой-то звук посильнее, точно передвинули тяжелый тюк.

Когда через десять минут отец не вернулся и наверху не было ничего слышно, Анита решила пойти и посмотреть.

Почти сразу раздался пронзительный вскрик. И другой, тихий.

Вторая сестра бегом помчалась наверх.

И тоже увидела…