Современная финская новелла

Украденная винтовка _{Перевод с финского М. Лааксо}

Мама увезла меня в деревню подальше от войны.

Однажды в пятницу вечером, когда я стоял на лестнице с соседскими девочками, через город пролетел самолет и направился прямо в нашу сторону. Мама случайно вышла на порог и загнала нас в дом. Помню, как сердито она посмотрела на самолет в небе. Наутро говорили, что он бомбил аэродром и убило корову тамошнего сторожа. Мама сказала, что немедленно увезет меня в деревню.

Во второй половине дня мы сидели в автобусе и ждали отправления, мама — впереди, рядом с водителем, я — сзади, между курящими стариками. Они прочищали трубки или стучали папиросой о пачку и походили на игроков, ожидающих, что кто-то сделает ход. Было шумно. Люди не переставая говорили, каждый как бы разминаясь и вызывая других на откровенность. Старики избегали разговоров о собственных делах и обсуждали соседей, пересказывали всякие слухи, вспоминали совершенно незнакомых людей и многое другое. Так бывало всегда, да и теперь дальше этого не пошло.

Потом автобус тронулся и поехал по булыжной мостовой, подпрыгивая, грохоча и дребезжа. Перед лицами пассажиров качался дым. На улице стояло лето.

В деревне Майвала у бабушки тоже было лето. Нам с мамой пришлось идти пешком от развилки, и мы обливались по́том.

Бабушкин дом стоял на холме между большими березами. Мы поднялись к нему с проселочной дороги по тропинке, окаймленной каменной изгородью. Это так называлось — «каменная изгородь», хотя на самом деле по обе стороны дорожки были просто навалены кучи камней.

Со двора далеко за полем виднелась следующая деревня, где родился папа. Простор был наполнен светом. Где-то там в лесах стояли бедные избы, про которые рассказывали разные истории. Где-то муж убил жену или жена мужа, где-то в давние годы кто-то поджег соседский дом, и теперь лишь руины зарастают травой. Лес походил на книгу, из которой постепенно исчезают буквы.

Пока я шел, у меня рубашка прилипла к спине. Бабушка в белом платке начала хлопотать, кормить и поить нас. Я почувствовал себя дома и стал собирать цветы в стеклянную банку.

В деревне у меня было много приятелей, одного из них звали Ристо. Вечером мы пошли на рыбалку и удили чуть не до темноты, хотя мама и приходила на берег звать нас. Ристо был старше меня на несколько лет. С этим низкорослым, но сильным мальчиком не стоило ссориться и драться. Перед тем как разойтись, мы почистили рыбу и договорились, что на следующий день пойдем гулять по деревне.

Войны здесь не было и следа, но в тот же вечер в сторону города пролетел самолет. Я стоял во дворе у поленницы и смотрел, как он грохочет навстречу закату. Обычно самолеты появлялись вечером или ночью. Он постепенно уменьшался, сперва исчез звук, а потом и сам он пропал из виду.

Бабушка рассказала, что в начале войны, когда прилетели первые самолеты, Ристо привязал к палке красный платок, залез на крышу школы и стал им размахивать. Он думал, что они не будут бомбить, если увидят красный флаг. Учитель обозвал его предателем и с досады стучал палкой по стремянке. Кончилось дело тем, что Ристо оставили в школе после уроков.

— Он даже говорит по-немецки, — сказала бабушка об учителе. — Злится, что не может идти на фронт, чтобы воевать за великую Финляндию. Он такой близорукий, что его не взяли.

Я видел, что маме не нравятся бабушкины разговоры, потому что папа был на войне, но она промолчала.

На следующий день мама вернулась в город, и я остался в деревне. После маминого отъезда бабушка села в кресло-качалку и стала мурлыкать себе под нос. Постепенно в ее песне появились слова. Это была очень красивая песня без начала и конца.

В полдень пришел Ристо, и мы отправились гулять. За полями виднелась школа, и мне хотелось расспросить его о том случае с флагом, но я не стал. Я подумал, что Ристо может рассердиться. Мы кидали камнями в телефонные столбы, а Ристо рассказывал, как прошлым летом он заблудился в лесу и бродил там до ночи.

Мы ушли от дома, наверное, на километр, и тут нам попался хозяин Валкейнен на телеге. Рядом с ним сидел худой, сердитый на вид мужчина в кепке. Проехав мимо, хозяин Валкейнен остановил лошадь и позвал нас.

— Эй, ребята! Подойдите сюда.

Пока мы шли к телеге, мужчины смотрели на нас через плечо. Хозяин Валкейнен вынул из кармана пакетик конфет и дал его Ристо.

— Везу гостинцы из села. Поделите их между собой по-христиански. Таких в наше время нигде не достать.

— Спасибо, — удивленно поклонился Ристо.

— А мальчики не боятся войны?

— Не боятся, — ответил Ристо.

— Но если встретят известного убийцу Пааво Мянникке, наверное, коленки у них задрожат. Ты знаешь его?

— Да.

— Он как хищный зверь рыщет по лесам с винтовкой. Он здесь не появлялся?

— Нет, не появлялся. Изба пустая стоит.

— Его искали с собаками. У него где-то есть землянка, но он и домой к себе захаживает. Пойдите, ребятки, и заберите у него винтовку, пока он никого из нас не застрелил. Он не подумает, что вас надо бояться, и ничего не сделает вам. Попробуете?

— Можно, конечно, пойти посмотреть, — сказал Ристо. — Но силой у него винтовку не отнимешь.

— А вы не силой. Улучите удобный момент, хватайте ее и несите мне. Я вам дам хорошее вознаграждение. Только об этом никому не слова. Даже дома. Если Пааво узнает, он вам головы поотрывает.

Мы, конечно, сразу же отправились к избушке Пааво Мянникке. В конце поляны дорога поворачивала налево, опускалась в лощину, а за мостом круто поднималась вверх. На каменистой почве росли чахлые березы и высокая трава.

Дорога вела к дому, в котором жили три скупых старых девы. Изба Пааво Мянникке стояла ближе к деревне в густом ельнике. Я вспомнил, как однажды мама Ристо пошутила, что Пааво следовало жениться на одной из трех женщин и переселиться к ним.

— А вдруг у него с собой собака? — сказал Ристо. — Она же нас почует.

Перед развилкой у избы Пааво мы завернули в лес и подошли к ней сзади. В ельнике было сыро, узкий ручеек журчал по камням. Мы старались идти осторожно, чтобы не наступить на сухую ветку. Временами мы останавливались и прислушивались.

Некрашеная дощатая избушка казалась пустой. На окнах висели цветастые занавески. У сарая были свалены ржавые железки, ломаные ободья.

— Давай спрячемся здесь, — предложил Ристо. — Хотя он сейчас и не придет. Он появляется ночью.

Если смотреть с нашей стороны, за домом шла проселочная дорога, дальше превращавшаяся в тропинку и ведущая мимо болот, где росла морошка, в соседнюю деревню. Я ходил по ней с мамой и бабушкой собирать ягоды.

Мы лежали на мягких кочках, не спуская глаз с избы. Прилетела трясогузка и, помахивая хвостиком, села перед сараем.

— На что спорим, что трясогузка перепрыгнет на кучу железа?

— Откуда ты знаешь? — спросил я.

— На что спорим? На марку?

— Если она улетит со двора, ты проиграл.

— Ладно. Только чур не спугивать.

Вдруг из-за дома вышел мужчина с дробовиком на плече и остановился на дороге. У него была клетчатая рубашка и рюкзак за спиной. Это был не Пааво Мянникке.

Мы лежали тихо-тихо и смотрели на мужчину. Он зашел во двор и подергал дверь избушки, но она была заперта. Он двинулся к сараю, открыл его и заглянул внутрь. Притворив дверь, он вернулся на дорогу и исчез.

— Это Топи Хуттинен, — сказал Ристо. — Он идет с охоты, а рюкзак пустой.

Но вскоре мы увидели Топи — он направлялся к болотам, туда, откуда пришел.

Я видел, что Ристо, ничего не понимая, крепко задумался. В этот момент Топи появился снова. На сей раз он шагал в сторону деревни и больше во двор не заходил. Только бросил взгляд.

Ристо поднял голову и осмотрелся. Мы прислушались. Было тихо, даже ветер не шумел в деревьях.

— Пошли? — спросил я.

— Подождем еще немного.

На дворе и в лесу стало еще тише, чем мгновение назад. Природа никуда не торопилась. Даже если бы никто из людей никогда не пришел бы сюда, она так же существовала бы и ждала. Осенью трава пожухла бы, листья с деревьев осыпались и стали коричневыми. Землю покрыла бы слякоть.

Больше я ни о чем не успел подумать — из-за угла показался Пааво Мянникке и приблизился к избушке. На плече у него была винтовка. Пааво шагал, легко поднимая ноги. Черная борода и коричневые сапоги двигались в такт. Около двери он остановился и стал прислушиваться. Постояв немного, он наклонился, достал ключ из тайника и зашел в избу.

Опять наступила такая же тишина, как и раньше, но Пааво уже был внутри. Скользнул в дом, как лисица в нору. Мы слышали, что он открыл заднее окно. Вскоре распахнулось и окно во двор, и я увидел, как мелькнула рука Пааво. Ристо прижал рот к самому моему уху и медленно произнес:

— Теперь он слышит, что происходит на улице.

Не успел Ристо закончить, как Пааво с ведром в руке направился к колодцу за сараем. Колодец не был нам виден, но мы слышали, как Пааво переливал воду в ведро.

Он унес ведро в дом и разжег огонь в печи. Из трубы потянулся дымок.

Мне казалось, что мы лежим на краю леса уже много часов. Ристо прирос к месту, и я видел, что он размышляет о чем-то. Иногда из избы доносились приглушенные звуки, но большей частью было тихо. Наконец Ристо опять повернул голову в мою сторону и прошептал:

— Теперь я понял. Топи Хуттинен остался на развилке караулить.

— А как же он предупредит, если кто-нибудь появится?

— Как? Выстрелит в воздух. Потом скажет, что метил в тетерева, но промахнулся.

— Думаешь?..

— Тс-с!

Пол в сенях заскрипел, когда Пааво направился к выходу. Постояв немного во дворе, он прошел к сараю, и оттуда послышался звон пилы.

— Идем, — шепнул Ристо.

Мы шли на цыпочках, согнувшись в три погибели. Если пила переставала звенеть, мы падали на землю. Когда Пааво опять начинал пилить, мы продолжали путь. Так мы прокрались за избу.

— Ты останешься здесь на углу часовым. Если он выйдет, сразу же стучи в окно.

Я встал на углу, уставившись на дверь сарая, видневшуюся за кустами. Ристо подошел к открытому окну, подпрыгнул и перелез через подоконник. В окне мелькнули его башмаки. В сарае Пааво все еще пилил дрова. Ристо высунул голову и помахал мне. Я подбежал и взял из его рук винтовку. Ристо выпрыгнул, взял винтовку, и мы бросились наутек.

Мы перескочили через дорогу, ведущую к болотам и углубились в лес. Нам казалось, что кругом стоит страшный треск, хотя мы старились двигаться как можно тише. Ристо бежал впереди, а я за ним. Мы пересекли шоссе и двинулись по краю луга. В лесу тропинка сворачивала направо под скалу. Теперь мы уже не бежали, шли спокойно. Ристо похлопал себя по карману и сказал:

— Я и патронов взял.

— Когда пойдем к Валкейнену?

— Сперва постреляем немного. Винтовку можно спрятать, и никто ничего не узнает. Ходили бы в лес охотиться на птиц и зайцев. Я и раньше стрелял. Из отцовской винтовки на том болоте. У нее сильная отдача.

Мы поднялись по склону на скалистую вершину холма. Из-за деревьев достаточно хорошо была видна деревня, особенно то место, откуда мы пришли.

Ристо выбрал подходящую сосну, ножом срезал часть коры на стволе, так что получилась белая точка. Нашел удобное место на земле и лег. Зарядив патрон, прицелился в точку.

— Винтовку надо плотно прижимать к плечу. Иначе она может поломать кости.

Мне показалось, что дуло двигалось, но выстрел Ристо попал прямо в центр. После него долго звенело в ушах.

Мы подошли поближе и потрогали дырку от пули.

К пальцам прилипла смола. На другой стороне дерева следов не было видно, значит, пуля осталась внутри.

— Черт возьми, какая точная винтовка! Теперь твоя очередь.

Ристо зарядил ружье и показал правильное положение. Я нажал на курок. Раздался гулкий звук выстрела, приклад ударил в плечо. Но подойдя к дереву, пули мы не обнаружили.

— Мимо.

Потом промахнулся Ристо. На второй раз моя пуля только оцарапала сосновую кору.

Ристо приставил ружье к дереву, и мы сели. Я положил руку на камень и позволил муравьям ползать по моей ладони.

— Сколько же Валкейнен заплатит за винтовку? — задумался Ристо.

— Надо было договориться о цене.

— Давай спрячем ружье на сеновале и пойдем договоримся. Не стоит его дешево отдавать.

Пааво Мянникке так быстро выскочил из-за скалы, что я испугался. Ристо бросился к винтовке и, направив дуло на Пааво, громко крикнул:

— Черт побери!

Но Пааво отвел дуло в сторону и забрал ружье у Ристо.

— Это моя винтовка, — сказал он. — Ты бы выстрелил, если бы успел?

— Да, — ответил Ристо. — Выстрелил бы, но она не была заряжена. Проклятый убийца.

— Какой же я убийца? Я никого не убивал.

— Хозяин Валкейнен так говорит.

— Ах вот оно что! Это он вас надоумил?

Ристо ничего не отвечал. Просто смотрел на Пааво, будто прикидывал, можно ли у него вырвать ружье.

— Убийцы те, кто ведут войну. Я туда не пойду, даже если силком потащат. А вы что, на стороне Гитлера?

— Вот и нет, — буркнул Ристо.

Пааво велел нам сесть и сам пристроился на скале с винтовкой между ног. Потом мы разговаривали, вернее, говорил Пааво, а мы слушали. Потом Ристо сердито стукнул кулаком по колену и воскликнул:

— Я еще застрелю этого хозяина Валкейнена! Он же обманывал нас.

— Успокойся, — сказал Пааво. — Никого не надо стрелять. Давайте условимся, что никому ничего не скажем и все останется между нами. Договорились?

— Договорились, — ответил Ристо.

— По рукам.

Ристо и я пожали Пааво руку. Он похлопал нас по плечу и рассмеялся. Перед расставанием Ристо вынул из кармана патроны и сказал:

— Если тебе понадобится помощь, рассчитывай на нас. Так ведь, Арво?

— Конечно, — подтвердил я. — Если от нас может быть какой-то прок.

— Ты только дай знать, если что нужно.

Прошло три недели, а от Пааво не было никаких известий. Потом Ристо рассказал, что заходил Топи Хуттинен. Топи объяснил, что ложится в больницу, и спросил, не можем ли мы передавать Пааво еду. Ристо ему обещал. Раз в неделю мы должны были получать сверток от старой хозяйки Вильякайнен. Топи указал точный маршрут, которым следовало идти, и место, где надо было оставлять еду.

В назначенный день мы забрали у хозяйки Вильякайнен тяжелый пакет, завернутый в газету.

— Если спросят, скажи, что это я послала твоей бабушке.

Мы отнесли его в условленное место, но не увидели и следа Пааво. Когда мы шли туда и обратно, нам все время казалось, что за нами следят, хотя из леса не слышалось ни одного шороха, и даже тень не мелькнула за деревьями. Сверток надо было оставить за большим камнем, что мы и сделали.

Пааво появился только на третий раз. Едва мы спрятали пакет за валуном, как он поднялся с земли прямо рядом с нами и стал стряхивать с одежды сор. Потом он уже выходил нам навстречу в разных местах. И всегда он разговаривал с нами и рассказывал, что делается на фронте. Мы очень удивлялись, откуда он знал про это.

Так мы стали друзьями и тайными союзниками. Ристо и я носили Пааво еду, и иногда он посылал с нами письма. Мы вручали их хозяйке Вильякайнен, а она передавала их дальше.

Дома я, конечно, ничего не говорил бабушке об этих делах. Поэтому я очень удивился, когда однажды вечером после чашки кофе она отыскала в своей комнате фотографию Пааво и сказала:

— Этот Пааво был влюблен в твою маму и ухаживал за ней, но она выбрала более богатого.

Лучший друг управляющего _{Перевод с финского О. Парфеновой}

Управляющий Хилтунен ходил в коричневом костюме. У него было продолговатое лицо. Однажды у ресторана какой-то пьяный заорал на него:

— Эй, ты, лошадиная морда! Тебе говорю!

Эти слова врезались в память, не выбросить их из головы.

Рабочий день заканчивался. Хилтунен как раз взглянул на часы, когда раздался телефонный звонок. Звонил один квартиросъемщик. Недавно он развелся с женой и через фирму хотел бы обменять двухкомнатную квартиру на однокомнатную. Хилтунен записал и пообещал сообщить, если что-то подходящее освободится.

Хилтунен стоял на площади в ожидании автобуса и рассматривал людей. Если бы можно было делать то, что хочешь, он только бы и наблюдал за людьми. По едва уловимым жестам, по одежде, по походке, выражению лица, по всему, даже по манере курить, многое можно узнать о человеке. Люди по сути своей трусливы и не уверены в себе. Лжет тот, кто пытается доказать обратное. Если чего-то и стоит бояться, то только смерти. Можно, конечно, притвориться, не показывать свою усталость или слабость. Человеческая слабость интересна для изучения, но этот объект быстро надоедает.

Перед Хилтуненом стоял человек, — квартиросъемщик, — который долго оглядывал его со всех сторон. Хилтунен знал или только предполагал, что многие его считали высокомерным человеком, потому что он уже давным-давно перестал здороваться с жильцами. Иногда кто-нибудь и сейчас кивнет, поднимет шляпу в знак приветствия, а он отвернется, сделав вид, что не замечает. Высокомерным он не был, — он это знал наверняка, — но что будет, если он начнет здороваться со всеми? Люди ведь думают только о себе: их не интересует, как он сам к этому относится. Начнет приветствовать каждого, тогда ему придется ходить, вообще не надевая шляпу.

В подъезде Хилтунен заметил, что на доске весит объявление. Поправив очки, он прочел, что в четверг, на следующей неделе, состоится собрание квартиросъемщиков. «На собрании будут обсуждены текущие проблемы и возможные пути их решения». В собрании примет участие также юрист, специалист по квартирным вопросам. Под объявлением стояла подпись: «Группа жильцов».

«Вот так, — подумал Хилтунен. — Стоит приложить усилия, даже если это безнадежно. Мы живем в свободной стране, и каждый гражданин имеет право постоять за себя. Также и фирма. У нее свои законы, коммерческие и хозяйственные. В противном случае фирма бы не существовала. На сегодняшний день есть только одно средство: чтобы повысить арендную плату, надо подать в суд на квартиросъемщиков. Но тут фирма ничего не сможет сделать. Однако будь что будет. Пусть дела идут своим чередом. Это избавит нас от лишнего шума. Вот как бы повел себя самый справедливый юрист».

Хилтунен добрался до третьего этажа. Он поднял с пола почту и положил ее на столик в передней. Набрал номер Нииттюнена, но ответа не последовало. За окном летали вороны. Весной они появлялись здесь целыми стаями. А раньше можно было увидеть лишь случайно залетевшую птицу. Теперь, когда их стало много, птицы осмелели.

Нииттюнен, мужчина средних лет, прихрамывал. Жена у него умерла лет десять назад. Он служил в фирме. Хилтунен еще никогда не встречал человека со столь подвижным лицом. Выражение его лица менялось мгновенно: то доброжелательное, то недовольное или наоборот, как у ребенка. Отчасти естественное, отчасти притворное, но что есть что, — тут сам черт не разберет! Нииттюнен был единственным сотрудником фирмы, которого Хилтунен презирал, но тем не менее поддерживал с ним ровные отношения.

— Он дерьмо, — сказала однажды жена Хилтунена.

— Да, это так. Но дерьмо полезное. В работе это не важно. Конечно, он дерьмо, но мы все дерьмо, каждый по-своему.

— Он такой проныра.

— Его все знают, из-за угла чувствуют.

Через полчаса он позвонил снова и попросил Нииттюнена пойти на собрание квартиросъемщиков.

— Там будет какой-то юрист. Наверняка придет с намерением заполучить деньги. Должно быть, жулик. Надо кому-то выступить. Жильцы не должны вкладывать деньги в это предприятие. За повышение арендной платы ратую не я, а юристы фирмы. Я, в силу своих возможностей, поддерживаю интересы жильцов. Но я-то ничего не смогу сделать, если фирма продаст эти дома. Пожалуй, она продаст, но в том случае, если цены повысятся.

В четверг Нииттюнен проходил через двор, волоча ногу. Он хромал с рождения. Не понятно по какой причине, но левая его нога была короче правой. С самого детства ему твердили об этом. С такой ногой, конечно, его не взяли в армию. Эта мысль неотступно преследовала его. С ней трудно было примириться. Однажды ему приснился сон, в котором он ходил, ходил не хромая, но он даже и представить себе не мог, что такое возможно. Нога отличала его от других людей, всегда отличала, возможно и на том свете будет отличать. Вот что занимало его мысли.

Пробираясь по коридору сквозь толпу, он обратил внимание, что здесь собралось по крайней мере полторы сотни человек. Вокруг стоял гул недовольства. Такую орду ничем не остановишь. Вставлять им палки в колеса все равно что строить на песке. Его так и подмывало посмеяться над собой.

Пожилые женщины сидели на скамейках, как когда-то в бомбоубежище. Между скамейками зияло пустое пространство. Все ждали выступления. У двери надрывался от плача ребенок, на которого громко шикали. Нииттюнен приподнялся, чтобы посмотреть, что там происходит. Привели сюда детей, да они еще орут.

Во время войны стены бомбоубежища были такими, как будто по ним прошлись отбойным молотком. Такого бы не выдержало обычное помещение, к примеру подвал. Потолок рухнул бы после первого же взрыва.

Начали уже после десяти часов. Угрюмого вида шофер, чей зеленый «пикап» часто встречал Нииттюнен, потирал руки и ждал, пока все успокоятся. На нем была клетчатая рубашка. В руках он держал бумаги. Кратко отчитавшись за истекший период, он представил стоящего рядом юриста. Это был молодой мужчина, в очках. Произнося речь, он все время глядел в бумаги и перелистывал их.

Нииттюнен взялся руками за спинку скамьи и осмотрелся вокруг. Он увидел ничего не выражающие лица. Юрист говорил тоненьким голоском, но в комнате было так тихо, что его слова звучали отчетливо, слышен был даже шелест бумаг.

Когда юрист закончил, шофер, председатель собрания, спросил:

— Какого вы мнения? Пожалуйста, кто хочет выступить?

Сначала все молчали, а потом одновременно вверх взметнулось много рук. Первой выступила женщина с пепельными волосами, которая сидела впереди Нииттюнена. «Квартиры в плохом состоянии, — сказала она, — ремонт не делают, что-то приходится делать самим, а в подъезде сломаны перила. В любой момент ребенок может свалиться».

В том же духе были и другие выступления. Казалось, недовольны все. Юрист предложил собрать деньги: каждый, подписавший доверенность, платит десять марок. Сумма получится вполне сносная.

Потом слово взял Нииттюнен. Он напомнил, что квартплата по сравнению с любой другой фирмой здесь довольна низкая.

— Принесет ли это реальную пользу? Не могу поверить. В любом случае, бесспорно, цены повысятся. Может случиться так, что фирма продаст эти дома. Многие страховые общества уже продали подведомственные им здания, так как они не рентабельны. Вкладывая таким образом деньги, они получат большие проценты. А коль квартплата в любом случае увеличится, то не имеет смысла вкладывать деньги еще и сюда.

Трудно было разобрать, заставили ли его слова кого-нибудь задуматься. Пока он говорил, вокруг стоял ропот неодобрения. После Нииттюнена двое мужчин на всякий случай выступили против повышения цен. Больше никто не возражал. Тогда председатель закрыл собрание, сказав, что перед уходом все желающие подписывают доверенность.

Чтобы продвинуть дело, выбрали рабочую комиссию. В нее вошло пять человек, один — по фамилии Хилтунен. Нииттюнен попросил слова.

— Я хотел бы только узнать, имеет ли госпожа Хилтунен какие-нибудь родственные отношения с управляющим Хилтуненом.

Это было совершенно напрасно, но ничего более разумного Нииттюнен придумать не мог.

— Нет, — ответила женщина. — Слава создателю.

Все рассмеялись. Потом встали. Перед юристом водрузили стол, и тут же образовалась длинная очередь желающих подписать доверенность. В очереди были почти все. Она напоминала большой круг.

В пятницу управляющий отправился в торговый центр, в ресторан. Обычно он ходил туда с женой, но сейчас она уехала к матери, в Ловиису.

В дальнем углу сидел Нииттюнен, один за столиком на четыре персоны.

— Что ты здесь сидишь один? — спросил управляющий.

Нииттюнен сделал вид, что не слышит, хотя укол явно ему был неприятен. Он знал, что люди избегают его. В автобусе сначала занимали места подальше от него. И только когда набиралось много народа, кто-нибудь осмеливался подойти к нему. Он ощущал это интуитивно. Животные тоже сторонились его, особенно собаки, которые оскаливали зубы и рычали, будто чуяли неприятный запах. Сам Нииттюнен объяснял это своей исключительностью: он был таким хитрым и изворотливым человеком, что вряд ли кто хотел попасть ему в руки. Животные чуяли, что его надо опасаться, и в этом они были правы.

Управляющий сидел молча и наблюдал за официанткой, которая стояла поодаль с подносом в руках и разговаривала с посетителями.

Нииттюнен вдруг подумал, что управляющий здорово постарел. Блестели очки, а вся его внешность говорила о том, что он страшно измотан. В нем уже не было того прежнего пыла, который заставляет человека увлекаться чем-то новым. Нииттюнен размышлял: сам он совсем не постарел, так как и молодым он никогда не был. В глубине души он всегда был юношей, который все время рвался из него, а вырваться не мог.

Через несколько часов они были уже пьяненькими. За столиком сидели еще двое незнакомых мужчин, на которых они не обращали никакого внимания.

— Поверь мне, — говорил управляющий. — Фирма — это не что иное, как абстракция. Об этом надо всегда помнить. А люди воспринимают меня так, как будто я — не кто иной, как сама фирма. Скажи мне, что такое государство.

— Это система.

— Хорошо. Конечно это система. Ты попал в самую точку. Фирма — тоже система. Мы думаем, что мы управляем ею, а в конечном итоге она управляет нами, а не мы. Не я распоряжаюсь этими домами, а дома имеют власть надо мной. Понимаешь?

Швейцар пригласил к телефону одного из сидящих за их столиком незнакомых мужчин.

— Послушай, — сказал управляющий. — Поедем ко мне на дачу. Жена у матери. Растопим сауну. Завтра порыбачим. У меня есть там водка.

— Прямо сейчас?

— А почему бы и нет? Мне не хочется ехать туда одному.

— Как туда ехать?

— На такси. Это стоило около ста пятидесяти марок. Я заплачу. Вернемся в воскресенье рейсовым автобусом.

— А, черт, поедем.

— Пошли.

Швейцар открыл им дверь. На улице было уже темно. Только сейчас они почувствовали, какие они пьяные. Подъехала машина, и они забрались на заднее сиденье. Услышав адрес, шофер заколебался. Но когда Хилтунен вытащил кошелек и отсчитал деньги, он согласился.

— Дашь сдачи, если набьет меньше. Остановись на какой-нибудь заправочной станции. Надо купить поесть.

Когда подъехали к станции, Хилтунен протянул Нииттюнену деньги и велел купить ему хлеб, масло и спиртное.

Поехали дальше. Через некоторое время Нииттюнен заметил, что Хилтунен спит.

— Разбуди, когда приедем, — сказал он шоферу, устраиваясь поудобнее.

Ему не спалось. Уличные фонари отражались на дороге желтым светом. Дорога была прямой и свободной, поэтому водитель гнал очень быстро. Так мчались, что только свистело в ушах. Как же они устали. Голова у Нииттюнена была тяжелая, а в ушах до сих пор стоял ресторанный шум.

Нииттюнена разбудил ослепительный свет солнца. Зеленые шторы утопали в солнечных лучах. На соседней кровати лежал на спине управляющий с открытым ртом. Нииттюнен встал на ноги. Во рту у него пересохло. Приоткрыв штору, он увидел за березами сверкающее спокойное озеро.

Нииттюнен передвигался осторожно, чтобы не разбудить управляющего. Его мучила жажда. На кухне он нашел бутылку пива и выпил ее.

Наружная дверь скрипнула, когда он выходил. В лицо пахнул свежий воздух. Щебетали птицы. Жужжали насекомые. На веранде стояли стол и два стула. На берегу виднелась сауна. За домом был обрыв.

Слева растекалось озеро. Берег казался скалистым, кроме того места, где до самой воды росла ольха. Нииттюнен шел по двору, а голова раскалывалась, и он вернулся назад, к веранде. Сел на стоящий там стул и вытащил табак. Теперь он смутно припоминал, как они ночью приехали сюда. По небу плыли облака. Вот так бы сидеть и наслаждаться жизнью, но похмелье все портит. Пожалуй, стоило бы искупаться, но его знобило даже от одной мысли.

Собравшись с силами, Нииттюнен побрел к сауне, заглянул внутрь и дошел до конца мостков. Опустившись на колени, он зачерпнул воды и ополоснул лицо. Прохлада воды бодрила, а в пустом желудке пылало пиво.

Управляющий, проснувшись, сварил кофе. Достал из шкафа бутылку водки. Опрокинув по рюмочке, они направились к озеру покататься на лодке. Нииттюнен на веслах, Хилтунен сидел на корме и тянул блесну. Солнце спряталось за тучу и не слепило больше глаза.

Вернувшись с озера, зашли к соседу, у которого было такси. Они съездили в магазин и купили продукты.

Поели и растопили сауну. Нииттюнен рубил дрова. Управляющий сидел на веранде сауны и только изредка вставал, чтобы подложить дрова в печь. Время от времени прикладывались к бутылке водки. К семи часам сауна была готова, и первая бутылка выпита. Откупорили вторую.

На полках сауны их разморило. Выступающий пот щекотал кожу.

— Квас-то забыли, — сказал управляющий. — Поди возьми бутылку-две и колбасу принеси.

Нииттюнен ушел. Управляющий слез с полка и плеснул квас на каменку. Резкий запах солода окутал всю сауну.

— Сатана, какой запах! — сказал Нииттюнен. — Пахнет солодом.

— Приятный запах, но нельзя лить много, только несколько капель.

Попарившись, вышли на воздух. Затопили снова, сильнее прежнего, и отправились купаться. Нииттюнен спустился с мостков, и сразу его ноги увязли в илистом дне. Жутко противно. Погрузившись в воду, он почувствовал холодные струйки на разгоряченной коже.

Управляющий сидел на полке́. Волосы прилипли к ушам. Нос распух, а голова, казалось, стала меньше.

После сауны обсохли и оделись. Управляющий спросил:

— У тебя сильный пресс?

— Чертовски сильный. Так, по крайней мере, говорит доктор.

— Но ты ведь совсем худой.

— Я? — удивился Нииттюнен. — Разве худой? Просто у меня не так много жира, как у тебя.

— Держу пари, что ты не сможешь перенести меня на спине отсюда до мостков.

— Перенесу.

— А вот не сможешь. Спорим на пятьсот марок, что не сможешь.

Нииттюнен промолчал. «Этот черт заплатил бы пятьсот, если бы я пронос его хоть немного. Но он такой пьяный, что наврет с три короба. А ведь вполне может обмануть!»

Управляющий, подтянув ремень на брюках, подзадоривал:

— Сразу же получишь пятьсот, если перенесешь меня отсюда до мостков.

— Ну, сатана! Ладно! Лезь на ту скамейку!

Нииттюнен согнулся. Управляющий встал на скамью и взгромоздился на спину Нииттюнена, обхватил руками шею и зацепился ногами. Нииттюнен шел, спотыкаясь, по тропинке. Управляющий размахивал руками как крыльями, пытался ударить пятками Нииттюнена в бедро и горланил:

— Но, кляча, сатана, тащи! Чертова кляча! Ты побежишь, или я отдам тебя на бойню, сатана!

Нииттюнен еле-еле держался на ногах, но все-таки донес управляющего до мостков. А тот орал во все горло:

— Давай, кляча! Я не зря плачу деньги, сатана.

Нииттюнен шатался. Тут не только бежать, пройти бы по-твердому. В конце мостков он остановился и нагнулся, пытаясь сбросить управляющего в озеро головой вниз. Но Хилтунен так крепко держался за него, что они оба упали в воду. Прежде чем вынырнуть, управляющий коснулся руками дна. Нииттюнен схватился за мостки и влез на них. В нос управляющему попала вода.

— Чертова кляча, что ты наделал?

— Держись, морда.

Нииттюнен стоял на мостках и смотрел, как бултыхается в воде управляющий. Повернувшись, чтобы уйти, он заметил сидящего на берегу мужчину с удочкой.

— Как клев? — прокричал он.

Рыбак не ответил. Управляющий взобрался на мостки и посмотрел, к кому обратился Нииттюнен. Ему стало не по себе. Что же они натворили?

Когда управляющий подошел к дому, Нииттюнен стоял с вытянутыми по швам руками.

— Отсчитай пятьсот марок да побыстрее.

— Ты — дерьмо. Я ничего тебе не заплачу. Ты сбросил меня в озеро.

— Ах, не заплатишь! Ты же дал слово.

— Чертова кляча, ты ведь мог убить меня.

— Не заплатишь? Это последнее твое слово?

— Да.

Нииттюнен подошел поближе и сильно ударил управляющего в челюсть. Управляющий вздрогнул, покачнулся и рухнул.

Нииттюнен взял управляющего под мышки, оттащил его к кровати и уложил. Расправив ему руки и ноги, он достал из заднего кармана его брюк кошелек и вынул оттуда банковский билет в пятьсот марок. В кошельке оставалось еще много сотенных.

В шкафу он нашел сухую одежду. Надев ее, Нииттюнен бросил мокрую в сумку и ушел. Он заглянул к соседу, к тому, у которого было такси, и договорился, что его отвезут в Хельсинки.

— А Хилтунен остается? — спросил шофер.

— Он перепил, спит теперь, а мне надо ехать. Мужик, который не умеет пить, — дерьмо!