Современная финская новелла

Тучи с гор _{Перевод с шведского В. Морозовой}

Женщина поднялась с камня, отвела глаза от гор, она поправила поношенное, прилипшее к телу платье. Передышка не принесла облегчения, наоборот, расслабила, и усталость не проходила.

Старик на дворе стоял в полной растерянности. Ветер стал порывистым, резким. Женщина прищурилась, она почувствовала приближение дождя.

— Дед, втащи телегу под навес. Дождь будет.

Тот не шелохнулся.

— Дождь, еще тебе и дождь, — бормотал старик… — А он там, наверху.

— Ничего не поделаешь. Сегодня мы больше ничего не успеем.

— Он там, наверху. — Голос старика был хриплым.

— Втащи телегу!

— Наверху и сражается с ветром. А тут еще дождь собрался.

— Дед, я тебе о телеге твержу!

— Если они схватят его, к чему жить? Я за такую жизнь и пригоршни навозу не дам.

— Легко говорить! А жизнь идет себе своим чередом. И телегу надо убрать под навес.

Женщина закрыла глаза. Картины сегодняшнего утра все еще живут в ее памяти, волнуют. Было в них что-то притягательное и одновременно стыдное: его руки, горячие влажные губы и солнце, бьющее в глаза…

И опять голос старика, приглушенный, точно идущий из-под земли, возвращает ее к действительности.

— А если они схватят его? В таких тучах там, наверху, сплошная мгла. Моросит, словно острыми иглами пронизывает. Ты-то никогда не была в горах.

— Я ненавижу эти горы!

— Что ты сказала? — Голос старика звучал по-детски жалобно, и он, запинаясь, чуть не хныча, убеждал: — Горы нельзя ненавидеть. Ты ведь никогда там не была. Стоят они себе — и все. А если с кем стрясется беда, вини только себя.

— Прекратил бы ты болтовню, дед.

— Разве мне он менее дорог, чем тебе?

— Мне самой не втащить телегу. — Женщина ухватилась за оглобли крепко, решительно. Чуть поодаль стояли волы, повернув головы к горам.

Женщина могла бы справиться с телегой сама, но ей хотелось заставить старика замолчать.

— Нет, горы нельзя ненавидеть. Это все равно что ненавидеть себя. Что горы? Они стоят себе на месте. А что там, за горами, все зависит от нас, от нашего воображения.

— Ну и разошелся ты сегодня…

— Что ж, завтра буду молчать, а может, и плакать.

Она выпрямилась, давая понять, что терпение ее не бесконечно, и приказала резко:

— А ну-ка, тащи телегу! А то вдруг ветер налетит и опрокинет ее.

Без особого труда они втащили телегу.

— Хорошо смазана. Это он потрудился.

— Да, сегодня утром.

И вот телега водворена под навес. Под колесами хрустнула слетевшая с крыши черепичная плитка… Прошуршала ящерица у стены, там, где лежал скошенный, но необмолоченный овес. Сытно пахло зерном. Женщина набрали в охапку колосьев. Сильно запершило в горле, глубоко, почти в легких. Однажды она лежала здесь рядом с ним, вдыхая одновременно запах его тела и запах зерна. Потом долго щекотало спину, острые соломинки плотно вонзились в платье.

Сегодня утром он стоял здесь, возился со старыми колесами. Руки в масле, струйки его стекали до самого локтя. Он работал увлеченно, с любовью, вкладывая в это всю душу.

Такие проворные руки. Она глядела, боясь пошевелиться. Солнце ярко освещало надворные постройки.

Женщина заметила, что старик наблюдает за ней.

— Вчера колеса так скрипели, точно в ушах у меня гальку в песок перетирали.

Она неохотно расставалась с воспоминаниями.

— Э-хе-хе, — пробормотал старик, — телега наша тяжелая. Он знал, как держать ее в порядке.

Старик был доволен. Он любил работать бок о бок с ним, потому что нуждался в поддержке.

— Тебе бы стоило пойти туда, поглядеть дорогу.

Чего он хочет? Послать ее туда? Самому ему уже не под силу туда отправиться.

Вот они, три горные вершины. Самая высокая Петрус, средняя Паулус и самая низкая, покрытая кустарником и деревцами, — Йоханнес.

Старик вытащил трубку, отошел подальше от стога, опасаясь пожара.

Пройти через горы в непогоду — дело непростое. А когда тучи тяжелые, там чертовски холодно. Смерть так и шагает следом. Лучше всего укрыться и переждать. А то нетрудно угодить в какую-нибудь расщелину… Все покрыто ледяной коркой. Не доведи бог сорваться, тогда уж не удержаться, ухватиться не за что.

— Расщелины, пропасти, — задумчиво произнесла женщина.

— Само собой. Сегодня я бы не хотел оказаться там. Опасно.

— Дед, захвати серпы.

Какую цель он преследует, вселяя в нее свою тревогу, будто она сама не охвачена ею? Она передумала обо всем задолго еще до того, как он заговорил об этом.

Сейчас горы были скрыты грудой туч. Долина же хорошо просматривалась. В солнечных отблесках виднелись дома, маленькие, словно игрушечные, с зелеными и красными крышами. Желтыми пятнами выделялись цветы. В воздухе угадывалась близость моря.

— Оказаться там наверху одному… — простонал старик.

— Что ты хочешь от меня? Что я должна сделать? Он не признает меня! Он не видит меня! Он не слышит меня!

Старик испугался, посмотрел на иссушенные поля с чахлыми колосьями и перевел разговор.

— Я-то спал, — сказал он, стараясь помириться.

— Когда?

— Когда он ушел.

— Никто не смог бы его остановить. Он должен был уйти. Он не мог больше выносить нас.

— Да, это так, — промолвил старик понимающе.— Петрус — самая опасная гора. Ты не видела, куда он направился?

— Разве отсюда увидишь!

Боясь, что ответ прозвучал безразлично, она добавила:

— Пошел напрямик. Я не рискнула пойти за ним. Видела его еще некоторое время, но у поворота… ты же знаешь, как там.

— Да.

Она старалась не произносить высоких слов и все же должна была сказать:

— Он вдруг поднялся за облака и исчез.

— Совершенно верно, — подтвердил старик, несколько удивленный ее тоном. — Там очень резкий поворот, и если облака опускаются низко, то было именно так, как ты сказала.

Опять нахлынул страх. Старик, пытаясь перевести разговор на обычное, заметил:

— Грабли в исправности.

— Да, я нашла их в хижине, когда пришла.

— Я занозил себе руки.

— С граблями всегда так.

Натруженные коричневые руки старика, казалось, были из шершавого узловатого дерева, с которым он возился. Дом стоял на южном склоне, внизу пролегала долина. Позади дома среди скудных пастбищ, высохших кустарников, груды камней тянулась заброшенная дорога и скрывалась под ветвями чахлых зеленовато-коричневых сосенок, редкая полоска которых покрывала подножие гор, a выше виднелись одни сухие кустарники и бурая трава, только там да сям торчали одинокие деревца на голых склонах.

— А я спал себе преспокойно.

— Ну и хорошо, чему быть, того не миновать, кто мог знать, что у него на уме.

— Он иногда узнавал меня, заговаривал со мной.

— Никогда никто не знал, как он поведет себя.

— Ну и мрачная сегодня вершина Петруса.

— Внеси грабли, дед.

— Ты права, завтра они тоже не пригодятся!

— Они долго не пригодятся.

— Когда-нибудь да сгодятся. Все же хорошо, что пойдет дождь.

Они не решались зайти в дом. Женщина чувствовала, как усиливается ветер.

— На Паулусе не так страшно. Хотя в такую погоду все горы опасны. На Йоханнесе за последние годы появилось больше зелени. Хорошо, что ветер дует с гор. Он как бы прижимает вниз, не взлетишь в воздух. А как хорошо, когда наконец спустишься с гор!

Эти слова заронили слабую надежду. «Правда, разве подымаются в горы и спускаются вниз в тот же день», — подумала женщина.

— Подняться на вершину Петруса нелегко. Тот не может считать себя мужчиной, кто не одолел ее. Он взобрался на гору, когда ему было четырнадцать.

— Он всегда был настоящим мужчиной.

Ей доставляло радость говорить о нем. Она представляла его сильную фигуру, крепкую шею, густые волосы.

— Физически да. Он мог потянуть целый воз. Однажды поднял огромную бочку с вином, которую не могли одолеть три дюжих парня. А вот отчего помутился у него разум — непонятно.

— Этого не понять.

— Это выше всякого понимания.

— На свадьбе Педроса он голыми руками опрокинул навзничь молодого быка, — бормотал старик, погружаясь в воспоминания. — Ему шел в ту пору двадцать второй год — это было до тебя.

— А если придет доктор сегодня, что мы ему скажем?

— Все как есть.

— Не поймет он.

— Его дело.

— Сказал, что придет в начале недели.

— Верь этим докторам. Да еще теперь, когда они вовсю зарабатывают на туристах.

Голос старика стал резким, он не любил докторов.

— Странное дело, стоя здесь, думаешь, что там, наверху, что-то движется, какая-то черная точка.

— Отсюда ничего не видно, — проворчал старик.

— Просто так кажется.

— Сегодня гор не видно, а чудится всякое потому, что знаешь, там, наверху, находится… — Старик замолчал, пососал трубку.

— Вот уже два месяца, как он прекратил всякие разговоры со мной, и четыре дня, как стал вовсе избегать.

— Знать бы причину…

— Разве узнаешь!

— Докторам тоже не понять.

— Это выше всякого понимания.

Они прибегали к этой фразе каждый раз, когда не хотели или не могли продолжать разговор. Слова эти служили и объяснением и предупреждением. Похолодало. Внизу, в долине, тучи наползали на солнце. Все вокруг стало серым.

— Последнее, что он сделал сегодня утром, это смазал колеса.

— Не только.

— Что ты сказала?

Женщина подыскивала нужные слова, торжественные, и, не найдя их, ограничилась этими:

— Он опустился на колени. Склонил голову к земле, словно целовал ее. А может, просто искал что-то.

— Он никогда не был близоруким.

Женщина умолкла, вопросительно посмотрела на старика. Тот отвел взор.

Как же так? Она сидело у окна и все видела. Или ей показалось, или она все придумала? Да нет же, он стоял на коленях посреди двора и касался губами земли.

Целовал он ее? Почему именно это показалось? Она была так близко, даже видела крест в расстегнутом вороте рубашки, свисавший до самой земли, твердой, точно потрескавшийся асфальт.

— Как-то в детстве я встречал человека, который мог по желанию вызвать дождь. В ту пору верила в такое… — Старик умолк, вглядываясь в долину, прислушиваясь.

— Не иначе как затарахтела машина. Может, доктор?

— Ты прав. Там вдалеке серая машина.

— Тогда это он. — Старик был доволен тем, что так хорошо еще слышит. — Ну, я пошел в дом.

— Нехорошо, могут подумать, что ты прячешься, дедушка.

— Не терплю докторов.

— Может, он хочет расспросить нас.

— Тебе же все известно.

— Откуда я знаю, что взбредет ему в голову?

Они еще долго препирались, но все же старик настоял на своем.

— Я пойду. Он, наверное, торопится. Докторам всегда некогда.

— Странно, что он приехал. Он не любит выезжать.

— Наверное, священник замолвил слово.

— Похоже на то.

Вдруг она заколебалась:

— А если он предложит, чтобы мы пошли за ним в горы?

— Твое дело решать.

Старик ушел. Он не прятался. Он просто не выносил докторов.

Оставшись одна, женщина успокоилась. Как всегда, предоставленная самой себе, она чувствовала, что обретает силу. Словно упорное насекомое, медленно, с трудом автомобиль взбирался в гору. Женщина накачала воды из колодца и полила привядшую розу у стены дома. Земля шипела в том месте, куда попадала влага. «Подумать только, как все пересохло», — заметила она про себя. В сухой траве шуршала ящерица, мухи удивленно ударялись о побеленную стену. Автомобиль остановился почти рядом с женщиной. Только тогда она обернулась.

— Ля Бранда здесь?

— Да, мы ждем доктора.

Доктор оказался моложе, чем она предполагала. И почему-то подумалось о священнике, вспомнились его добрые, усталые глаза, седые волосы, очки, которые он постоянно теребил, то насаживал их на нос, то брал в руки, и так без конца. Подчас на исповеди она нередко задумывалась, слушает ли он ее вообще.

Доктор вышел из машины. У него был новый портфель ярко-желтого цвета.

— Где ваш муж?

— Ушел в горы. Рано утром.

— Один? Он отсутствует уже целый день?

«Целый день», — подумала женщина, глядя на молодое, энергичное лицо доктора. В сущности, ведь сейчас уже вечер. Когда нет солнца, день кажется либо чрезвычайно коротким, либо слишком длинным.

— Он часто ходил туда?

— Несколько раз в году. Когда был здоров.

— В последнее время?

— Дважды собирался, но нам удавалось вернуть его.

— Это небезопасно для него.

— Он поступает так, как считает нужным.

— Но он больной человек и не может отвечать за свои поступки.

— Что мы можем сделать?

Где взять силы, чтобы все объяснить заново? Он, этот доктор, так молод. Его блестящий портфель, мятые брюки, поношенная куртка с кожаными заплатами на локтях для прочности, лицо, сосредоточенное и решительное. Нет, он не старается произвести впечатление. Он естествен.

— Мне кажется, вы не вполне отдаете себе отчет.

— Он был моим мужем пятнадцать лет.

— Вы прекрасно понимаете, что нужно организовать поиски, созвать всех мужчин в деревне и заставить его спуститься вниз.

— Никто здесь не знает гор так, как он. Если он не захочет, вам его не найти. Его нельзя преследовать.

— Мы должны спасти его. Может быть, придется призвать на помощь полицию и военных.

— Его нельзя преследовать, — упорно твердила женщина.

Она подняла широкое, резкое лицо. Внутренняя сила придавала ему необыкновенную красоту. Кожа натянулась на скулах. Доктор невольно подумал: ни дать ни взять хищное животное. Жилы на шее вздуты, черные глаза устремлены на него в упор, дуги бровей взметнулись высоко, и иссиня-черные волосы свисают словно грива. Не исключено, что в жилах ее течет мавританская кровь. Спокойствие женщины обезоруживало доктора.

— Мне нужно выяснить кое-что.

— Что вы хотите знать?

— С тех пор как это началось, прошло два года, не так ли? У вас был выкидыш?

— Да.

— Он принял это слишком близко к сердцу?

— Мы ждали ребенка двенадцать лет. Он родился мертвым и уродом.

Она выдержала взгляд. Это доктору пришлось отвести глаза.

— Вы знаете, что говорят здесь, в деревне, о тех, у кого нет детей? Над ними висит проклятие!

— Он стал читать книги о Хиросиме, об атомной бомбе?

— Да. Ему удалось раздобыть их. Здесь не так легко достать книги. Но он теперь берет их из города. Это страшные книги, все об уродах, которые рождаются из года в год. В городе он даже видел фильм об этом. Я никогда не отважилась даже перелистать эти книги. Но люди передают их друг другу.

— Он решил, что вы стали жертвой атомных осадков. Грозовых туч.

— Это было позже. Кто знает, что приходит человеку в голову, в каком направлении идут его мысли. Он читал и все думал, а потом дошел и до этого.

— И каждый раз, как собирались тучи в горах, его охватывало беспокойство?

— Да.

Женщина поняла, что доктор успел поговорить со священником. Она была рада, так ей легче было вести разговор.

— Началось с того, что он стал бояться людей. Или старался избегать их. Боялся новой войны. Не знаю, как вам объяснить. Он много читал о Вьетнаме. Становился все более замкнутым и сдержанным.

Женщина задержала взгляд на молодом бесстрастном лице.

— Вы знаете, ходили слухи, что американский самолет здесь, у побережья, уронил бомбу. Потом они нашли ее и увезли этот страшный груз вместе со слоем плодородной земли. Говорят, что теперь здесь не смогут больше разводить овощи. Они будут ядовиты. Ходит так много слухов, и только никто не знает, что же правда.

Было ли с вами такое, когда ваш близкий изо дня в день отдаляется от вас, уходит в себя, становится чужим, и ты ничего не можешь поделать, и ты любишь этого человека?..

Опять она почувствовала, что не может объяснить по-настоящему. То же ощущение, что при разговоре со священником, то ли в саду у него под палящим солнцем, а вокруг порхают бабочки, тяжкий запах роз, тупая боль в голове… то ли в прохладе церкви на исповеди — тень от его склоненной головы, блеск глаз, хотя она и сомневалась, слушает ли священник ее вообще.

О, если бы кто мог вникнуть в ее душу и понять!

— Вы думали о том, чтобы вновь завести ребенка?

— После этого он ко мне не прикасался.

Теперь она опустила глаза. Как она хотела привлечь его! Ходила по двору в облегающем тело платье, спала голая рядом с ним и ждала. Первое время он лежал неподвижно, только глаза были наполнены ужасом. Затем ушел и спал отдельно.

— Что же мы стоим здесь? — спохватилась женщина. — Не хотите ли вина?

— Нет, спасибо.

Доктор опустился на скамейку у стены. Женщина выпила стакан вина. Она почувствовала себя усталой, словно выдержала длинный, изнурительный допрос, окунула руку в воду из колодца и провела ею по лбу.

— Вы обращались прежде к врачу?

— Он не хотел. Нам не удалось убедить его. Старый доктор умер. Целый год мы были без врача, пока не приехали вы. Кому охота ехать сюда, в эти горные места!

— Ему стало хуже с пасхи?

— До этого он работал как всегда. Иногда обращался к нам. Но неожиданно на пасху совсем от нас отвернулся. Продолжал заниматься своим делом, ухаживал за скотиной, работал, но нас, казалось, не выносил.

— Вы понимаете, мы должны вылечить его, а для этого нужно заставить его спуститься с гор.

— Я думаю об этом целый день. Если вы начнете преследовать его, то загоните еще выше в горы. Каждый звук будет пугать его, как бы благородны ни были ваши намерения, ему все едино — зло. Он никогда не позволит вам подойти к нему. Вы затравите его, как зверя. Он никогда не поймет, что вы хотите помочь ему.

— Вы считаете, что он скорое…

— Он никогда не дастся вам в руки.

— Вы уверены, что он спустится сам?

— Не знаю.

— И вы так спокойны, хотя это может грозить ему гибелью?

В глазах женщины мелькнула усталость. Кто может ее понять? И поняла ли она сама все, хотя думала, что понимает?

— Он хорошо знает горы. Наверно, он должен был поднятся туда. К этим грозным тучам.

«Женщина страшно утомлена», — подумал доктор.

— Вы могли бы пойти за ним?

— Он не узнает меня. Я так же опасна для него, как и все остальные. Такое же зло. Такая же угроза, — произнесла она со спокойной горечью.

Тучи опустились ниже. Ветер стал холоднее. Где-то далеко внизу двигались люди, напоминая неуверенно ползающих насекомых.

— Вам не следовало бы отпускать его. — Голос доктора прозвучал неуверенно, та неколебимая решительность, с которой он пришел сюда, исчезла.

Разве объяснить ему, как она следила за всеми переменами, происходившими в нем, как рос его страх и муки, каким страшным и беспомощным он становился. И самое худшее: недоступным, замкнутым.

«Нет, не могу больше видеть его страх и его муки», — подумала женщина.

— А если с ним случится беда, если он сорвется в пропасть?

Голос доктора звучал все менее уверенно всякий раз, когда он говорил о горах. Он не знал их. Он не из здешних мест и вряд ли долго продержится тут. Да и к чему ему оставаться? Он чужой среди них.

— Он знает горы, — повторила вновь женщина. — Вы должны поверить в него. В то, что еще осталось в нем от прежнего.

— Что вы подумали, когда он ушел?

— Он вбил себе в голову, что должен уйти туда, высоко за облака, чтобы спасти землю, зверей, не знаю только, думал ли он о нас, о людях, при этом. Я понимаю, как это звучит, — торопливо добавила женщина и отвела глаза. — Но именно так я чувствовала. И еще я подумала, что когда он подымется наверх, чтобы встретить опасность… когда он увидит, что это всего только… то у него пройдет, по крайней мере на этот раз… Кажется, так я думала…

— Мой долг — попытаться спасти его, — сказал доктор.

— Вы убьете его, если пойдете в горы.

Доктор поднялся. Его уверенности как не бывало. Он собирался уезжать. Да, он надолго запомнит пронзительные глаза той женщины, запомнит это резкое лицо, волосы, спадающие черной гривой, пульсирующие жилы на шее. «Снова пойдет дождь, — подумал доктор. — Нужно спешить, а то развезет дорогу».

— А если мы подождем до завтра? Может, он спустится сам?

— Может быть.

— Вы верите в это?

Страстное желание доктора получить подтверждение звучало почти по-детски. «Какой он еще юный», — подумала женщина.

— Итак, я жду до завтра.

— Хорошо, это самое разумное.

— А то действительно можем напугать его, и тогда… как вы сказали…

Глаза женщины стали почти черными, но она ничего не произнесла.

— Вы должны понять. Это мой долг.

Она посмотрела на долину, поежилась, потирая руки.

— Прощайте, до завтра. Я загляну к вам, проезжая мимо.

— Прощайте, доктор, обещайте только: никаких солдат…

Женщина долго стояла, глядела вслед удаляющейся машине до тех пор, пока та не стала крошечным жучком, затерявшимся среди красных крыш. Издали донесся звон колокола. Она вспомнила, как сверкал новый желтый портфель доктора.

Тучи громоздились наподобие всклокоченной овечьей шерсти. Косой дождь пролился на выступы скал. Скоро он достигнет сосен и придет сюда. Она услышала, как вышел старик.

— Это был доктор?

— Да.

— Что он сказал?

— Расспрашивал о всякой всячине.

Старик пошел в самый конец двора, чтобы закурить трубку. Дождь уже бил по деревьям, и первые капли упали на щеку. Подойдя к женщине вплотную, старик спросил обеспокоенно:

— Они пойдут за ним?

— Наверное, завтра.

— Он не уходил, пока мы не управились с уборкой, — сказал он. — Словно знал, что пойдет дождь и ничего больше уже не придется делать.

— Я завтра должна уйти в горы, — сказала женщина.

— Горы нельзя ненавидеть. Им все равно. Стоят себе — и все тут.

Ветер свирепствовал. Тучи обрушивались на горы, точно разъяренные быки ударяли хвостами, бодались, оставляя клочья облаков среди сосен. Величественное, страшное зрелище! «Страшнее не придумаешь», — решила женщина.

— Ты закроешь потом дверь? — спросил старик.

— Я запру ее на засов.

Старик вошел в дом. Дождь обрушился на женщину, хлестал по лицу, волосам, одежде, словно холодные пальцы скользили по ее телу и потом сжимали до боли. Она поняла, что ждала этого ливня целый день.

Она расстегнула ворот платья, чтобы охладить разгоряченное тело.