Средь других имен

Опять мне блеснула, окована сном,

Хрустальная чаша во мраке лесном.

Сквозь битвы деревьев и волчьи сраженья,

Где пьют насекомые сок из растенья,

Где буйствуют стебли и стонут цветы,

Где хищная тварями правит природа,

Пробрался к тебе я и замер у входа,

Раздвинув руками сухие кусты.

В венце из кувшинок, в уборе осок,

В сухом ожерелье растительных дудок

Лежал целомудренной влаги кусок,

Убежище рыб и пристанище уток.

Но странно, как тихо и важно кругом!

Откуда в трущобах такое величье?

Зачем не беснуется полчище птичье,

Но спит, убаюкано сладостным сном?

Один лишь кулик на судьбу негодует

И в дудку растенья бессмысленно дует.

И озеро в тихом вечернем огне

Лежит в глубине, неподвижно сияя,

И сосны, как свечи, стоят в вышине,

Смыкаясь рядами от края до края.

Бездонная чаша прозрачной воды

Сияла и мыслила мыслью отдельной.

Так око больного в тоске беспредельной

При первом сиянье вечерней звезды,

Уже не сочувствуя телу больному,

Горит, устремленное к небу ночному.

И толпы животных и диких зверей,

Просунув сквозь елки рогатые лица,

К источнику правды, к купели своей

Склонялись воды животворной напиться.

Уже умолкала лесная капелла,

Едва открывал свое горлышко чижик.

В коронке листов соловьиное тело

Одно, не смолкая, над миром звенело.

Чем больше я гнал вас, коварные страсти,

Тем меньше я мог насмехаться над вами.

В твоей ли, пичужка ничтожная, власти

Безмолвствовать в этом сияющем храме?

Косые лучи, ударяя в поверхность

Прохладных листов, улетали в пространство,

Чем больше тебя я испытывал, верность,

Тем меньше я верил в твое постоянство.

А ты, соловей, пригвожденный к искусству,

В свою Клеопатру влюбленный Антоний,

Как мог ты довериться, бешеный, чувству,

Как мог ты увлечься любовной погоней?

Зачем, покидая вечерние рощи,

Ты сердце мое разрываешь на части?

Я болен тобою, а было бы проще

Расстаться с тобою, уйти от напасти.

Уж так, видно, мир этот создан, чтоб звери,

Родители первых пустынных симфоний,

Твои восклицанья услышав в пещере,

Мычали и выли: «Антоний! Антоний!»

Где-то в поле возле Магадана,

Посреди опасностей и бед,

В испареньях мерзлого тумана

Шли они за розвальнями вслед.

От солдат, от их луженых глоток,

От бандитов шайки воровской

Здесь спасали только околодок

Да наряды в город за мукой.

Вот они и в своих бушлатах —

Два несчастных русских старика,

Вспоминая о родимых хатах

И томясь о них издалека.

Вся душа у них перегорела

Вдалеке от близких и родных,

И усталость, сгорбившая тело,

В эту ночь снедала души их.

Жизнь над ними в образах природы

Чередою двигалась своей.

Только звезды, символы свободы,

Не смотрели больше на людей.

Дивная мистерия вселенной

Шла в театре северных светил,

Но огонь ее проникновенный

До людей уже не доходил.

Вкруг людей посвистывала вьюга,

Заметая мерзлые пеньки.

И на них, не глядя друг на друга,

Замерзая, сели старики.

Стали кони, кончилась работа,

Смертные доделались дела…

Обняла их сладкая дремота,

В дальний край, рыдая, повела.

Не нагонит больше их охрана,

Не настигнет лагерный конвой,

Лишь одни созвездья Магадана

Засверкают, став над головой.