Средь других имен

Разметая грустный уют

Ночной синевой снегов,

Как море, сосны поют

У радостных берегов.

Оно ворвалось в мой дом,

Мой тихий дом залило

И бурно взвихрило в нем

Тропическое тепло.

Дыханьем пьяных цветов

Безудержные ветра

Смели, как сны облаков,

Бесследно мое вчера.

Они молитвы поют,

Поют о дивной судьбе,

Их гимнов рокот замкнут

Тобой, для Тебя, о Тебе.

Но в лучезарный их блеск,

Неистовый их размах

С холодных черных небес

Плывет мистический страх.

Вступает в светлый хорал

Шум сосен в снежной дали,

Чтоб в счастье своем я ждал

Беспощадную месть земли.

Пропел клаксон автомобильный

В ночной арбатской тишине.

Нет, не бледней! — в тоске бессильной,

В тоске предчувствий не бледней!

Мгновенья давят… Разобьет ли

Звонок тревогу тишины?

Сейчас ли, завтра, через год ли

Мы все равно обречены.

Горят нам горькие созвездья

Лучами алыми, как кровь,

Нам страшный мир несет возмездье

За небывалую любовь.

Но верой страху неподвластной,

Неоспоримо нам одним,

Мы в тяжкий час улыбкой ясной

Путь к новой встрече озарим.

Твой профиль, нежный, гордый, четкий,

Царить рожденный и блистать,

В тюрьме за сдвоенной решеткой

Передо мной возник опять.

В Твоей улыбке боли тени,

Как тени туч в лучах зари.

Усильем воли дрожь коленей

Почти бессилен я смирить.

Так близко быть, — какая мука! —

И не коснуться, не прильнуть,

И не обнять в тоске друг друга,

В угрюмый отрываясь путь!

Так близко быть, — о самом нужном

Сказать успев едва-едва,

За ливнем слов чужим и дружным

Едва угадывать слова!

Так близко быть, — вот-вот оставить

В былом лучистый пламень глаз,

И жгучей болью не расплавить

Решетки, делящие нас!

Ты так горда! — ни слез, ни пеней,

Ты вся любовь, любовь и свет,

И только тайной боли тени

Кладут у глаз прощальный след!

Ты так светла! — Двором тюремным

Несу с собой Твои черты,

Как будто пьян огнем напевным:

Ты — это я! Я — это Ты!

Ты так близка! Ни даль, ни время,

Ни смерти синие края

Нас не расторгнут, не изменят,

Я — это Ты! Ты — это я!

В синий час из тусклого тумана

За решеткой шаткого окна

Мне в глаза взглянула Несмеяна,

Севера царевна и весна.

Ельник, мох, слезинки в светлом взоре,

Цепкий дым, тревожный ритм колес…

— «Проходи, не мешкай в коридоре!» —

Конвоир угрюмо произнес.

И опять мучительно и жутко

В тесной клетке, где ни лечь, ни встать,

Тянутся пути седьмые сутки,

Тысяч верст какая-то верста.

К полдню стал и глухо замер поезд.

На часы пустая тишина

Задавила слух, в квадрате кроясь

Глазу недоступного окна.

И когда усталость за плечами

Разморила дремой, кто-то вдруг

Закричал: — А ну давай с вещами! —

И назвал нам станцию Пинюг.

Дрожь руки, ремни, узлы, рюкзаки,

На песке у выхода конвой,

Строгие конвойные собаки,

Облачный простор над головой.

Шелест, шорох капель неустанный,

Терпкий хмель березок и хвои, —

Да, бледны и грустны, Несмеяна,

Царские владения твои!

Но хватают легкие поспешно

Воздух твой, как будто силясь смыть

Пропитавший вещи и одежду

Запах унизительный тюрьмы.

День за днем немеркнущие зори,

Облаков бессонный перламутр,

Шум тайги, как дальний ропот моря,

В чуткой дреме полуночных утр.

День за днем свинцом гнетет усталость,

Пыль и пот в дороге жгут глаза,

И кричит свирепо на отсталых

Конвоир, винтовкою грозя.

День за днем над теснотой стоянок

Стелется пахучий дым костров.

И весна — царевна Несмеяна —

Мучит звоном липких комаров.

День за днем в пути мы запеваем,

По команде шаг ровнять бодрей:

— «Человек проходит как хозяин

Необъятной родины своей!»

Блеск перламутра в дреме облаков

Сиял всю ночь, в одну сливая зори,

И складки волн до черных берегов

Вел пароход по сумрачной Печоре.

Сырой сквозняк, студя, перебивал

Горячий вздох стальных машин из трюма,

Где пленным сердцем угловатый вал

Сверкал ритмично, скупо и угрюмо.

Мои соседи, сгрудясь вкруг меня,

Витали в снах, ниспосланных судьбою,

А я, порывшись в пряжках и ремнях,

Достал платок, надушенный Тобою.

Прильнул к нему, без мыслей, слез и слов,

С Тобой, в Тебе счастливый, словно не был

Рабом пространств, и каторжных годов,

И горьких зорь, окрасивших полнеба.

Черной тундры край зацепив,

Вверх пополз ослепительный шар.

Золотых облаков разлив

Днем полночным томит, как кошмар.

Резкий ветер поет, звеня,

Вагонетки поспешно стучат.

Из бессонного зева дня

Надвигается угольный ад.

Речка в тундре, шахт чернота,

Дым, и пыль, и злорадный гудок, —

Так встречает нас Воркута

На мучительный каторжный срок.

Нас, как скот, считает конвой

И ведет, и командует сесть.

И ползут над пыльной травой

Час за часом, которых не счесть.

Ты отнята, умолк вдали

Неумолимый меч разлуки.

Отбуревели, отожгли

Утраты огненные муки.

Года ползут, года шуршат

Глухими кольцами удава.

И горько учится душа

Стихать в молчанье величавом.

Прощать безумие земли,

Смирять тоску и трепет тела

И предугадывать вдали

Лазурь последнего предела.

Идти к нему, как в отчий дом,

Спокойно мудрыми стопами,

О нашем празднестве былом

Неся ликующую память.

Но сбит усталый ровный шаг,

И боли песнь звенит и мучит,

Когда сверкнет в привычный мрак

Твоих страданий страшный знак,

Кровавый блеск звезды падучей.