Арсений Михайлович Стемпковский (1900–1987). Художник, поэт, изобретатель. Находился в заключении с 1940 по 1946 год и с 1950 по 1954 год. Срок отбывал в Севдвинлаге, Алтайлаге, Карлаге, Аджарлаге, Грузлаге, Ангарсклаге. Освобожден как полный инвалид (сактирован).
Реабилитирован в 1960 году.
Я сижу в Таганке,
Как в консервной банке,
Передо мною ходит «вертухай»
И кричит: «Не вертухайся».
В клоаке жизни погибая,
Святую правду познавая,
Во тьме, мученьях и дерьме
Созрел, как плод, в тюрьме
И выжил, мудростью сверкая,
Как золото Алтая.
Власть проклял я
и родину свою
В порыве гнева,
Судьбу несчастную свою —
Меня, что сотворило небо.
Только с мухи и клопа
Не берут налога.
Тюрьмы, ссылки, лагеря —
Всем у нас дорога…
Прошел я школу жизни
В обездоленной отчизне,
Цветет где буйный произвол,
А вместе с ним и сотня зол…
Строил я железный путь,
Не смея ахнуть и вздохнуть,
Едва, едва я на ногах держался
И в доходяги затесался.
В каком бы ни был «лаге»,
Везде висел на ваге.
Чуть не простился с этим светом,
Побыв с годочек в лазарете.
Я город строил спозарани
Каменщиком в Сарани,
И плотником, и штукатуром,
И маляром в молчанье хмуром.
Построен 1-й комбинат,
И черт ему не рад:
Он вечно курит, ядовит,
Взрывает и дымит.
Расцвел, как малое дитя,
Игрушками в Алтае и Сарани,
С детями мысленно летя
На поле мирной брани.
Буду помнить, умирая,
Про тебя, товарищ Рая,
Как к искусству ты стремилась,
Рисовать училась.
С трудом работал,
Тянул свой срок,
Кощей и доходяга…
Но все не в прок.
Заели вши его кругом,
И с голодухи пухнет.
Живой скелет, зовут Петром,
Дотронешься — и рухнет.
Сменить белье
Здесь мудрено.
Парикмахера добиться —
Легче удавиться.
Ежемесячная баня —
Предел мечтанья,
А в тиши
Разводи спокойно вши.
Я голоден душой и телом,
Но жив еще и в общем целом
Мечтаю не напрасно
О жизни распрекрасной.
В этой эпиграмме
Яду килограммы…
В утешенье меда —
Целая колода.
Пришел я в мир
С девизом — «мир!»,
И творчеством я вновь дерзаю,
В труде чахотку получаю,
И вот за жизнь свою
В смертельной схватке
Положен я судьбой
На две лопатки…
Лежу, прижат, но не сдаюсь,
Я жить хочу! Кричу, смеюсь…
Мой манифест
Чрезвычайно прост:
На земле чудесной
Я случайный гость.
Люблю я ночь со снами,
Фантазий чудных замок
И жизнь, построенную нами,
Что вышла из обычных рамок.
«Дитя народа, где свобода?
Посажен я во цвете лет…
За правду я гнию со сбродом
На долгих 20 лет».
Растратил только два мильона —
И вот в когтях сурового закона…
Здесь мне придется пострадать
За что? За что? Что не умел я взять.
Но есть еще надежда,
Что не сгниет моя одежда,
Я буду дома
Среди своих родных, знакомых.
Больной или не больной,
Он злостный вор,
И рыщет взор его шальной.
Какой позор!
Нигде я не теряюсь,
Везде я попадаюсь,
Ворую я на воле,
Ворую и в неволе.
И где бы мне ни ботать,
Лишь бы не работать.
Теряет время по-пустому,
Года своей бесценной жизни
И вместо дела золотого
Укором служит для отчизны.
Шепчет все шептало
Голосом усталым:
Золота немало
У Ивана Сало,
Тот неблагонадежен,
У того потрава,
Весь пустырь исхожен,
Отпуск Иванову не положен,
Этот возмутителен,
Этот заразителен,
Этот омерзителен —
Быть ведь надо бдительным.
Ему житье, ему «лафа»,
И на душе отрадно,
И жизнь, как в сказке, хороша,
Восторженна и ладна.
Чернее черного дела
И жесткие морозы,
Но в розовых очках ему
Цветут лишь розы…
Что боль, страдания других?
Чужды и непонятны.
И он твердит: «Все хорошо!
Все ясно и понятно!»
Кругом разлад, кругом позор…
«Терпи, терпи, приятель…
Воздастся в будущем вдвойне», —
Твердит очковтиратель.
Но стоит сбить ему очки,
И вот других не хуже
Заплачет он и заскулит
В своей проклятой луже…
Горит огонь в душе моей,
Хотя на улице мороз.
Пускай хоть на закате дней
Придет апофеоз.
Хочу прожить полвека,
Хоть это мало человеку,
Но если проживу я дольше,
То натворю — побольше!
Я человек — не рыба,
За то судьбе спасибо.
И чудеса на воле
Творил я и в неволе.
Объять все необъятное
И жить, куда там век,
Понять все непонятное —
Ведь я на то и человек.
Увидел в августе шестом
Я луч освобожденья.
Зовет надежда в сумраке густом
К эпохе Возрожденья.
Живу почти полвека,
А счастья нет.
Что нужно человеку,
Того как раз и нет.
Здравствуй, здравствуй, наш
Необъятный Балхаш!
Палачи в тюрьме пытают,
И стоит истошный крик.
Там наручники сверкают,
Искажая лик…
Это ночь в тюрьме настала,
Жутью отдается…
Сумасшедшего октава
Громко раздается.
Кто-то плачет, кто-то стонет,
Дико засмеется,
Кто скрежещет, кто-то тонет,
Матом вдруг ругнется.
Я в Грузии бывал,
Прекрасное видал,
Купался в Черном море,
Но в сердце — горы горя.
Я в аду родился,
Я в аду издох…
За культуру бился
И занемог…
Для чего родился?
Для чего я жил?
Толку не добился
И навек остыл…
Жизнь кругом загадка,
Жизнь кругом вопрос,
В чем ее отгадка,
В чем ее запрос?
Я в аду родился,
Я в аду издох,
Кровью обагрился
Мой последний вздох.
Вот судьбы ирония:
В стране Лимонии
Нет благовония
И хаос у закония.
Народными устами,
Что звонче всякой стали,
Тебя мы величаем:
Живи, живи, наш Сталин!
Наше горе
Родилось в Гори.
Залез неправедно на трон
Кровавейший Нерон
И тем прославился,
Что с народом как мясник
Расправился.
Времена теперь меняются,
Времена теперь не те,
Зэки выпускаются —
Конец темноте.